Прежде всего давайте подумаем: что, собственно, такое была Французская революция? Французская революция — это смена государственных, социальных, правовых институтов, закрепленная законодательным путем в определенных нормах права. Признавая это, мы увидим определенные противоречия: могли ли рядовые участники событий, то есть те, кого считали народом, — городской плебс и крестьяне — провести эти изменения? Конечно нет. Все эти изменения были делом рук просвещенной, настроенной революционно элиты, грамотных и образованных людей, сидевших в Законодательном собрании, в Учредительном собрании, в Конвенте и других собраниях, парламентах Французской революции.
А что народ? Традиционно, если открыть учебники, везде можно увидеть такие события, как взятие Бастилии, взятие Тюильри в 1792 году, то есть вполне массовые движения, в которых участвует народ. Однако если мы подробнее рассмотрим механизмы этих движений, то увидим, что участники этих движений преследовали далеко не те же самые цели, которые в это время преследовали депутаты Национального собрания, депутаты Законодательного собрания, то есть просвещенные люди. Такое расхождение между интересами и устремлениями тех и других началось достаточно рано, в апреле 1789 года, когда выборы в Генеральные штаты уже прошли, но сами Генеральные штаты еще не собрались.
Так называемое «дело Ревельона». Ревельон — фабрикант, владелец фабрики по производству обоев ― был одним из активных участников движения просвещенной элиты за то, чтобы созвать Генеральные штаты, выбрать в них сторонников реформ. Это был действительно представитель просвещенной элиты и сторонник реформ. Но когда он выступал на одном из собраний в апреле 1789 года, он сказал, что рабочие не могут жить на такую-то сумму, и назвал очень небольшую сумму. Молва переделала его слова, и в народ, в Сент-Антуанское предместье, где была его фабрика, эти слова попали так, что он говорит, будто народ может жить на эти деньги. В результате произошло стихийное выступление городского плебса, носившее очень ожесточенный характер, которое подавляли с помощью вооруженной силы. Среди участников этого движения было много убитых, но движение привело к тому, что фабрика была разгромлена, дом был разгромлен, Ревельон был разорен. То есть его принадлежность к партии сторонников реформ не послужила ему защитой от недовольства народа экономическими трудностями. Это был экономический кризис, и дороговизна цен на хлеб и это недовольство конкретными материальными факторами вылилось в такое выступление, в котором пострадал сторонник реформ. Это было еще до начала тех событий, которые считают собственно революцией.
Обратимся к событиям 14 июля 1789 года — народному восстанию, с которого традиционно и ведется отсчет событий Французской революции. Чего хотели рядовые участники этого движения — городской плебс, осаждавший Бастилию и составивший основу боевой силы движения. Выдвигали ли они какие-то политические лозунги? Нет, ничуть. Восстание было вызвано слухами, порожденными отставкой министра Неккера, которого уволили с его поста. Это произошло в момент, когда цены на хлеб достигли самых высоких показателей в этом году, потому что небогатый урожай прошлого года уже подходил к концу, а новый урожай еще не собрали. Соответственно, хлеб был дорог, народ волновался, и было представление, что, наверное, это не просто так, наверное, здесь существует какой-то заговор. И было представление, что правительство задумало уморить Париж голодом. Слух был совершенно абсурдный, но ему верили, ведь чем более абсурдный слух, тем чаще ему верят. Если Неккер отправлен в отставку, значит, что-то происходит, что-то готовится.
Париж заволновался, а когда недовольство вырывается, а власти особо не вмешиваются, страдают сначала те, кого больше всех не любят, — налоговые органы. Начинаются погромы налоговых таможен. Таможни громят — правительство не реагирует. Начинают громить дома, монастыри, и тогда правительство предпринимает очень вялые усилия — вводит войска, полк кавалерии на площадь Людовика XV (ныне площадь Согласия). Зачем ввели — непонятно. Стоит этот полк, а народ раздражен, возбужден. Войска появились, значит, наверное, что-то готовится. Начинается конфликт, этих солдат забрасывают камнями, стульями из парка Тюильри, солдаты идут в кавалерийскую атаку, саблями плашмя разгоняют толпу ― смертельных случаев не было, но молва тут же описала этот инцидент как страшную резню. Рассказывали даже, что принц Ламбеск, командовавший этим полком, лично зарубил старичка, который оказался у него на пути.
Историки потом узнали, восстановили, что старичок этот немножко был помят, но вполне жив, бодр и не получил каких-то серьезных повреждений. Тем не менее молва описала это как резню, и начинается стихийное вооружение. Толпа идет в Дом инвалидов (который сейчас является Министерством обороны Франции), где в то время хранилось вооружение (там были тысячи ружей), и захватывает эти ружья. Пороха мало, кто-то говорит: «Порох есть в Бастилии», идут в Бастилию, которая в это время была бывшей тюрьмой. Семь уголовников еще сидело там, но тюрьма уже давно не политическая, само здание было обречено на снос, просто денег не было, чтобы его снести. И вот толпа идет добиваться, чтобы им выдали порох.
Происходит конфликт с солдатами, начинается перестрелка. Со стороны солдат была достаточно вялотекущая перестрелка, артиллерию не применяли, потому что, если бы применили артиллерию, тут бы, наверное, все и кончилось. В результате на помощь гарнизону Бастилии никто не приходит, власти парализованы, король слабоволен, министры, которых он назначил, просто старенькие люди, а старенькие люди не любят брать на себя ответственность. Шесть лет спустя, в 1795 году, в такой же ситуации Бонапарт, который будет назначен на подавление выступления горожан, просто расстреляет из пушек толпу, и все закончится. А здесь власти реагируют вяло, и в результате Бастилия сдается. Взяли Бастилию, при этом никаких политических лозунгов не выдвигали, потому что требование, чтобы им выдали пороха, и желание вооружиться — это не политические лозунги. Да, элиты использовали это движение, и, самое главное, реакцию власти на это движение, которая показала, что она слаба. Элиты, прежде всего депутаты Национального собрания, стали добиваться новых уступок от власти — и добились.
Возьмем другое движение — 5–6 октября 1789 года, знаменитый поход парижан на Версаль. Разве парижане пошли на Версаль для того, чтобы заставить короля вернуться в Париж, как произойдет в конечном счете? Нет, они пошли туда требовать хлеба, и пошли туда, возбужденные слухом о том, что королевская гвардия, которая находилась в Версале, выказывает враждебные чувства по отношению к Национальному собранию и топчет трехцветную кокарду. То есть опять народ пошел не под политическими лозунгами. Какое бы мы ни взяли народное движение времен революции — городское движение парижан, те движения, которые получили название «революционные деньки» (journée révolutionnaire), мы увидим, что везде народ не выдвигает политические лозунги.
Даже если мы возьмем восстание 31 мая 1793 года, когда коммуна Парижа, тоже часть революционных элит, выводит народ по набату на улицы, выводит десятки тысяч людей, — люди не очень понимают, зачем их вывели. Они раздражены, дороговизна, хлеба нет, хотят выразить это недовольство, но, когда Конвент делает совершенно небольшие паллиативные уступки, все расходятся по домам. Организаторы восстания ― те, кто вывел людей на улицы, ― недовольны, потому что они хотели большего. И 2 июня они устраивают вторую серию: опять выводят людей по набату, добиваются от Конвента немножко большего, но тоже не получают в полной мере того, чего хотели, просто потому, что рядовые участники восстания плохо понимают политические интересы элит.
То, что элиты и народ говорили на разных языках и плохо понимали друг друга, даже когда говорили вроде бы об одном и том же, очень ярко можно видеть уже в посттермидорианский период в 1795 году, когда происходит Прериальское восстание. Народ тоже выходит на улицы, раздраженный дороговизной, снижением уровня жизни, врывается в Конвент и требует от него хлеба, арестовать виновных в таком положении Конституции 1793 года. Казалось бы, политическое требование, но нет: Конституция не работала ни одного дня, а просто была связана в общественном сознании с тем, что, когда будет эта Конституция, тогда наступит мир, поскольку, когда ее приняли, ее отложили до наступления мирного времени.
Народ врывается в Конвент и требует хлеба, арестов и Конституцию 1793 года. Часть депутатов ― бывших монтаньяров, последних монтаньяров, которых называли «вершина» (La Montagne — ‘гора’), ― выходят на трибуну и говорят: «Видите, что требует народ? Давайте примем такие-то декреты, которые должны были вернуть ситуацию фактически к тому положению, когда существовало революционное собрание и режим террора». Они фактически требуют того же самого, чего требует народ, но другими словами. А народ отвечает: «Уходите, вы нам не нужны, мы требуем арестов, сейчас мы всех разгоним». То есть они говорят на разных языках, хотя об одном и том же.
В конечном счете, когда революционные элиты захватывают власть и консолидируются, мы видим, что в 1795 году, во время Прериальского восстания, во время вандемьера, элиты просто силой покончили с этими народными движениями, которые уже больше до конца революции места не имели. Элиты делали эту революцию, используя народные движения как таран, как средство размягчить породу сопротивления власти, пока они боролись за власть, но когда они пришли к власти, то народные движения им стали не нужны. Поэтому говорить о том, что Французская революция имела народный характер, мы можем с очень большой условностью, поскольку те требования, которые выдвигали городские низы, были далеки от тех требований, которые в результате были осуществлены просвещенными элитами этой революции.
