Александр Герцен только успел окончить Московский университет, как его арестовали. Дело в том, что в годы студенчества он общался с рядом талантливых студентов (тогда это называлось «заводить кружок»). Они собирались вместе, пили чай и обсуждали книги. В отличие от подобного кружка Станкевича, который существовал параллельно, здесь читали не только тексты актуальной немецкой философии, абстракции про «дух», но и работы французских социалистов-утопистов, имеющие политическое содержание, например Сен-Симона. Кружок был исключительно разговорный, но полиция о нем знала.
И однажды произошел курьезный случай. Летом 1834 года некий студент Машковцев по случаю окончания университета устроил дружескую вечеринку. К нему пришли шесть приятелей, один из которых оказался полицейским осведомителем. Как следует из протокола, молодые люди перепились, дурачились, танцевали мазурку и, между прочим, пели хором диссидентскую песенку, придуманную молодым поэтом Соколовским, в которой действующий император упоминался в ироническом ключе. Песня была очень глупая и несмешная. Но осведомитель донес, и было заведено дело: «О лицах, певших в Москве пасквильные песни». Герцен и Огарев были арестованы. При этом ни Герцена, ни Огарева не было на той вечеринке, они даже не были приглашены. Но следствие это не остановило. Формально Герцен был отправлен в ссылку на «бессрочное время» «за оскорбление императорского величества пением возмутительных песен». Когда удалось доказать, что Герцен ничего не пел, формулировку изменили: «За близость к студентам, обвиненным в пении революционной песни».
До вынесения приговора Герцен просидел год в тюрьме. Потом был отправлен в ссылку: Пермь, Вятка, Владимир. В первой ссылке он проведет четыре года. И здесь в 1841 году он примется за «Кто виноват?». Это первое крупное художественное произведение Герцена и первый «политический» роман в России — по крайней мере, так писали в советское время.
Этот удивительный текст совершенно не оправдывает ожиданий. От человека, отправленного в ссылку по столь спорному обвинению, насильно посаженного служить там в канцеляриях провинциальных чиновников, ждешь другого. Например, чтобы он ответил на вопрос: кто виноват, кто виноват в наших проблемах? «Молодой и рассерженный» Герцен оказывается непредсказуемым.
Но тут надо сделать оговорку. Прелесть художественных произведений, особенно романов, нагруженных философскими, социально-политическими идеями, состоит в том, что для каждого поколения читателей они разные. Одними глазами этот роман читал в середине 1840-х Виссарион Белинский, другими — в начале XX века Овсянико-Куликовский. Для него это роман про отчужденность дворян от народа, а для советских комментаторов середины XX века — приговор «николаевской России и самодержавно-крепостническим порядкам». Но сейчас оптика опять меняется, и роман поворачивается к читателю необычной стороной и приобретает новую актуальность.
Героя романа зовут Владимир Бельтов. Он образчик чистого ума и благородства, написанный, как по заказу, для иконостаса русских «лишних людей». Как и его звездные предшественники — Чацкий, Онегин, Печорин, он не может «жить как все», не в состоянии вписаться в наличную социальную систему, найти себе применение. Он «обречен на праздность». Однако он никого не убивает от скуки, не жесток, не высокомерен и не пустышка. В общем, хороший человек.
Итак, молодой Бельтов лениво путешествует по Европе, куда он поехал для «окончания образования», и в одной швейцарской деревушке у него случается озарение. Он сидит у колодца и видит, как группа крестьян, потрясая граблями, идет с земляных работ и что-то оживленно обсуждает. Бельтов прислушивается и понимает, что они идут на выборы, то есть участвовать в управлении своей жизнью. Простые мужики!
Он заворожен картиной. На глазах — слезы. Эти крестьяне представляются ему народными трибунами, римскими героями гражданственности. Он вспоминает проповеди своего француза-воспитателя, что любой приличный человек должен быть гражданином, познать радость политического активизма, и судьба Бельтова круто поворачивается. Он решает вернуться в Россию и баллотироваться на выборах в дворянское собрание, чтобы принести пользу людям.
Он приезжает в свой уездный город NN, но ведет себя как-то неадекватно: «с женщинами разговаривает как с разумными существами», в карты не играет, «правильных визитов не делает». Суетится. Все ему улыбаются, но на выборах голосуют единогласно — против! Бельтов в шоке. Город NN он без оглядки покидает «как пожарище». От русской политики он бежит в панике. Обратно — за границу, в Париж. Навсегда. Доживать свой длинный век в праздности и тратить мамины деньги.
Почему Бельтов оказался несовместим с городом NN? Почему он не пригоден ни к какому делу? Может, «крепостнические порядки» виноваты? Или «николаевская Россия»? Нет, говорит Герцен. Виновато воспитание и «отрицательная» социализация. Мы узнаем, что у маленького Бельтова был французский воспитатель Жозеф. Когда мать Бельтова нанимала воспитателя, она готова была платить ему четыре тысячи рублей жалования. Жозеф сказал, что его такая сумма не устраивает, он будет работать только за полторы тысячи, потому что ровно столько ему нужно на жизнь, а копить он считает делом недостойным. Здесь мама должна была напрячься. Жозеф ответственно изучил все современные педагогические труды от «Эмиля» Руссо до Песталоцци. «Только одного не вычитал Жозеф из этих книг, — пишет Герцен, — что главной целью воспитания является приспособление молодого ума к окружающему его миру с учетом национальных и сословных особенностей».
Жозеф воспитывал мальчика по биографиям великих людей и полумифических героев. Бельтов оказался социализирован вне конкретного сообщества. Его пеструю систему ценностей составили идеалы эпохи Просвещения, Французской революции, античной героики и литературы сентиментализма. От рационализма Просвещения в этом идейном бульоне был концепт человека с большой буквы, космополита, лишенного национальной, сословной и любой другой обусловленности. Разумный человек, который стоит выше старых социальных норм и предрассудков. Век Просвещения отбросил христианский идеал человека-аскета, однако эпоха Французской революции вновь потребовала аскезы и героизма, образец которого нашли в римском стоицизме. Слабость унижает «римлянина». Стремиться к роскоши и богатству недостойно и пошло. Этому учили стоики. И Жозеф.
Но кроме рационализма и героизма в женевском наборе были еще ценности сентиментализма, которым учили Руссо и «Вертер» Гёте, поэтизируя чувствительность и преувеличенную эмоциональность. Человек должен быть мечтательным, слезливым и экзальтированным, иначе это не человек, а холодная котлетка, у него нет души. И хоть сентименталистский человек чувствительный конфликтовал с просвещенческим человеком разумным, а вместе они не имели ничего общего с героем-стоиком, никого это не смущало.
Когда же, выйдя в люди, Бельтов столкнулся с российской действительностью, она ему не понравилась. Вот неожиданность! Для человека, социализированного в Древнем Риме или революционной Франции, русское самодержавие казалось самой грубой деспотией, а крепостное право — унизительным рабством. И любое сотрудничество со «старым режимом» было невозможно. И если кто-то и виноват в романе Герцена, то это педагогическая система XVIII века. И конечно, российская действительность, несовместимая с высокими идеалами. Важно сказать, что Герцен чувствовал, что такая образовательная система представляет собой конвейер по производству лишних людей, с которого сошли литературный персонаж Бельтов, он сам и многие его друзья: Огарев, Станкевич, Грановский, Бакунин, которые не видели возможности взаимодействовать с режимом по этическим соображениям.
Роман «Кто виноват?» дает понять, почему «что-то в организме» Герцена не на идеологическом, а на физическом уровне не давало ему возможности существовать в атмосфере николаевской России: «цензуры, официальной народности, барской тирании». Почему он эмигрировал.
Забавный парадокс: благодаря воспитанию Бельтов приобрел навыки гражданственности, но, благодаря ему же, потерял возможность реальной гражданской деятельности. И не только потому, что он хотел быть царем Леонидом с братьями-спартанцами и оставаться верным своим принципам, а ему сказали, что вопросы тут можно «порешать», главное — знать, кому «занести», а кому «поставить коньяку», но и потому, что, штудируя Плутарха и Руссо, он не приобрел практических навыков. Бельтов не умеет грамотно составить ни одной бумаги, но постоянно находится в гражданском пафосе.
Надо сказать, что Герцену не нравится эта пафосная черта представителей своего поколения. Собственная черта. Герцен чувствовал себя настолько близким Бельтову, что жил в страхе повторить судьбу своего героя и остаться «умной ненужностью». В ссылке он писал, что «лишние люди» его поколения своим «возвышенным» эскапизмом только разбазаривают интеллектуальные силы родины. И если Бог «наделил тебя умом» и талантами, лучше потратить их, создавая новую, «молодую Россию», а не бежать при виде первого чиновника, хватаясь за сердце.
Так, помимо прочего, можно прочитать роман «Кто виноват?».
