Потом этот храм был восстановлен. Но гравюра эта интересна тем, что она крупноформатная, поэтому можно разглядеть детали. Но главное, что мы видим структуру, скелет этой великой архитектуры. Мы видим, что все стены здесь очень тонкие, как тонкие колонны. То есть это на самом деле такая легкая вуаль, наброшенная чудотворной рукой зодчего, если угодно, но воспринимавшаяся как храм Божества, как нечто не от мира сего. Такие свидетельства об архитектуре прошлого очень важны для понимания того, зачем такая архитектура возникала.
В то же время союз императорской власти с новой религией не мог не сказаться на становлении нового храмового искусства. Храм в какой-то момент должен был стать моделью космоса, так же как космической по своим притязаниям была и власть сначала тетрархии, потом императоров Западной и Восточной империй. Империя была, напоминаю, расколота вплоть до падения Западной Римской империи, она всего 20 лет управлялась одним человеком, начиная с Константина и заканчивая Ромулом Августулом. Но все равно мы должны себе представлять, что империя в сознании людей тех веков — это нечто, что не может никуда деться, она будет всегда.
И космические притязания императорской власти выразились в том числе в политике Юстиниана. Он был не единственный, кто строил великие храмы. Но поскольку он правил почти 40 лет в первой половине VI века, от него осталось больше следов. И главный памятник здесь — это, конечно же, Святая София Константинопольская. И по сей день это, наверное, одна из десяти величайших построек человечества. Как всякая великая постройка, София с трудом поддается осмыслению и комментарию. Тем более трудно о ней рассказывать, потому что надо оказаться там внутри. Если очень грубо говорить, упрощая, то София Константинопольская — это купольная базилика или пантеон, поставленный на базилику Максенция.
То есть мы видим огромный купол, словно подвешенный, висящий в небесах, поставленный на большой зал (на самом деле неф), слегка удлиненный, то есть не квадрат, это не крест, это все-таки базиликальный неф с несколькими нефами, с атриумом, двором, экзонартексом.
Но главное, что Святая София — это такое космическое пространство. Когда ты стоишь под этим куполом, так же как и в Пантеоне, ты чувствуешь, что он как бы вбирает тебя, верующего или зрителя просто. Не всякий, кто входит в Софию, — верующий христианин. Тем более что сейчас София — это музей. Так или иначе, это пространство окутывает тебя со всех сторон. И ощущение здесь все-таки не такое, как в классической, например, римской базилике. София предполагает скорее не движение к божеству, а предстояние перед ним. Именно поэтому уже современники этой постройки (например, Прокопий Кесарийский, Павел Силенциарий, другие греческие мыслители) описывали это пространство как небо, спустившееся на землю. Повторяю, это идея была и в базилике. Но меняются какие-то акценты.
София оказалась, как того и хотел император, неповторимым шедевром. Мне кажется, что Юстиниан хотел чего-то совершенно особенного. Она была построена в кратчайшие сроки, всего за несколько лет, при максимальном напряжении всех ресурсов, прежде всего финансовых, с использованием, как сейчас бы сказали, новейших технологий. Тогда, я думаю, дело было не в новейших технологиях, а в том, что нашли двух талантливых инженеров. Юстиниану тут повезло, он нашел достойных строителей для своей уникальной, как ему хотелось, постройки — это Анфимий из Тралл и Исидор из Милета. И они создали нечто на грани возможного. Собственно, оказалось вначале невозможно, потому что купол рухнул. И, опять же, Юстиниану повезло, и купол восстановили еще при его жизни. Он уже был весьма в летах, ему было около 80, но все-таки памятник своей победе над восставшими константинопольцами, Софию, он увидел достроенным. Кому интересно, может такую реконструкцию его представления о собственном деле увидеть в замечательной поэме Николая Гумилева «Отравленная туника». Николай Гумилев был прежде всего поэтом, конечно, но чутким к прошлому, и кое-что он читал. Поэтому он услышал голоса современников Юстиниана.
София стала одновременно символом христианского космоса и абсолютной христианской власти императора на земле. Софию повторить было невозможно. И в то же время само название Софии, как мы знаем, нередко повторялось. И на нашей земле три древнерусские Софии XI века — в Киеве, Полоцке и Новгороде — это, конечно же, какое-то воспоминание о Софии Константинопольской. Это и София Охридская. И менее известная, но, пожалуй, не менее интересная София сейчас в совсем небольшом городке Беневенто в Южной Италии — это древний античный город. А в VIII веке это был один из стольных градов лангобардов, которых мы обычно воспринимаем как таких варваров, потому что в VI веке они были довольно необузданным племенем. Но на самом деле, будучи гробовщиками византийской власти на территории Апеннинского полуострова, они многое унаследовали.
И в середине VIII века герцог южноитальянских лангобардов в своей столице строит тоже совсем небольшой храм Святой Софии. Его и сфотографировать невозможно, и, более того, он находится в состоянии вечной научной реставрации. Я смог зайти, только заглянуть немного от входа, потому что дальше там одни леса. У него очень странная структура. Когда смотришь на план, то это напоминает такое яйцо, у которого внутри вырезали какие-то странные фигуры. Все равно это максимально уменьшенная своеобразная копия Софии Константинопольской. А надпись, которую герцог Арехиз приказал высечь в камне, свидетельствовала о том, что претензия лангобардского герцога идет намного дальше, чем собственно постройка. Надпись в гекзаметре гласит: «Некогда в былые времена, о, Юстиниан, твоя постройка из паросского камня могла похвастать тем, что это величайшее здание на земле». Вот и мы здесь тоже, как говорится, не лыком шитые. И так было, в общем-то, во всей средневековой Европе. Я бы даже сказал, что шире, чем в Европе. Пока существовало единое христианское Средиземноморье, то есть до реального распространения ислама в Африке, Испании и на землях Благодатного полумесяца, эта архитектура стала, как сказал один американский историк Питер Браун, «аргументом в камне» (argument in stone).
Действительно, храм — это определенный текст и система ценностей, которую церковь и государство отчасти навязывают этому обществу. То есть если такой храм стоит на этой земле, значит, я здесь тоже есть, я, Рим, или я, Константинополь. Но вместе с тем храм — это и диалог между церковью, властью и обществом, такой диалог с несколькими участниками. Потому что архитектура — это и проекция власти, как сказал бы Ницше, и одновременно то, чего ждет этот прихожанин от храма, иначе он просто туда не пойдет. Мы должны себе представить, что в этом огромном храме в Софии, вмещавшем более тысячи человек, мог звучать один голос, голос патриарха, проповедника. Почему это пространственная архитектура? Потому что она должна была звучать. Звучит молитва одного человека, либо проповедь, либо пение огромного хора, или там собирается Вселенский собор (они, напоминаю, собирались в таких храмах).
Создана модель взаимоотношений внутри человеческого сообщества и одновременно между верующим индивидом и Богом, живущим на небесах. Эта модель могла упрощаться, изменяться, и прежде всего в сторону уменьшения, потому что власть слабела, причем не только на Западе, но и на Востоке. Глядя на какой-нибудь маленький вестготский храмик в Испании, мы вряд ли увидим в храме слепок Софии Константинопольской, так же как и в беневентской Софии, даже киевской Софии при всем ее масштабе. Это вроде бы совершенно другая постройка. Но вместе с тем, если бы не было великих образцов в символических точках этой специфической христианской географической карты, то, наверное, не было бы и всего западного христианства.
