С точки зрения известного отечественного лингвиста, филолога и китаиста Артемия Михайловича Карапетьянца, наложение письменности на язык, то есть некое их сращение, происходит не сразу, а постепенно. Мы обычно считаем и на лекциях говорим, что письменность — это вторичная знаковая система, она существует на базе разговорного языка. Язык — это первичная знаковая система, письменность — это знаки, которые обозначают знаки языка — слова или звуки. Но на самом деле это наложение письменности как одной графической знаковой системы на языковую знаковую систему — процесс достаточно сложный и не до конца понятный как с точки зрения самой техники этого процесса, так и с точки зрения хронологии — когда же, собственно, это произошло. Тем не менее мы говорим о том, что под некой письменностью лежит определенный язык. Здесь важно, что аккадский язык, как и древнеегипетский, относится к макросемье афразийских языков. Аккадский язык — это вообще один из восточносемитских языков, отдаленно родственный, например, ивриту, арабскому языку, амхарскому языку в Эфиопии. Древнеегипетский генетически несколько подальше от семитских языков, но тем не менее тоже отдаленно родственный им, относящийся к этой же макросемье. Все эти языки, имеющие генетическое родство, обладают некими общими типологическими характеристиками.
Эти типологические характеристики очень сильно отличаются от языков восточноазиатского региона, которые составляют так называемый Восточноазиатский языковой союз, Sprachbund по-немецки (это термин, который обычно используется в лингвистике). К этому языковому союзу относятся, если говорить о современных языках, помимо китайского, тайский язык и вообще тайские языки, которых много, и китайские языки, которых тоже много, и, например, вьетнамский язык, более мелкие языки с точки зрения численности носителей этого региона: языки мяо-яо (хмонгские), тибетский, бирманский, каренский и так далее.
Что объединяет эти языки Восточной Азии, какие типологические характеристики, отсутствующие на Ближнем Востоке? Во-первых, в основном это моносиллабический характер этих языков. Имеется в виду, что для восточноазиатских языков — не всех вообще, а именно тех, о которых мы говорим, — в целом, опуская детали, выполняется закон морфологической значимости слогоделения, то есть слог примерно соответствует морфеме, корню. А в случае с языками изолирующего строя, о которых мы, собственно, и говорим, зачастую это соответствует и целому слову. То есть наблюдается некое равенство между слогом с фонетической точки зрения, словом (или понятием) с семантической точки зрения и иероглифом с графической точки зрения. Именно эта особенность восточноазиатских языков (конкретно — китайского), вероятно, послужила одной из важных причин консервации иероглифической письменности, которая, будучи громоздкой и не очень удобной для западноазиатских языков, оказалась на удивление подходящей к письменностям восточноазиатского ареала.
Здесь очень важно сказать, что в средневековый период, то есть уже в эпоху после Хань, происходят разные политические события в Восточной Азии, о которых мы не будем подробно говорить, но письменность вместе с другими элементами культуры — вместе с литературой, вместе с религией, а именно с буддизмом — пересекает границы Китайской империи и выходит за ее пределы, проникает в Корею, Японию, во Вьетнам, и, вообще говоря, примерно до рубежа Нового времени, то есть где-то до XVI века, в восточноазиатской картине мира Китай является культурным центром мира, и китайская культура — это вообще синоним культуры в принципе: никакой другой культуры эти народы не знают. Проникая за пределы Китайской империи, китайская письменность осваивает другие языки, то есть накладывается на другие языки, до того бесписьменные. Проникает она в разных направлениях: северном, восточном и южном. Север — это в основном кочевники Великой степи, самые разные, сменяющие друг друга, восток — это Корея и Япония, юг — это Вьетнам и Юго-Восточная Азия. И языки, с которыми сталкивается китайская письменность, оказываются и типологически, и структурно совершенно различными. Приспосабливаясь к этим языкам, китайская письменность ведет себя совершенно по-разному.
Если говорить о восточном направлении, то есть о Корее и Японии, то как корейский, так и японский — это языки совершенно другого структурного типа, это языки агглютинативные (или агглютинирующие), то есть языки, в которых довольно неплохо развита словообразовательная и, что самое главное, словоизменительная морфология, корни слов, в отличие от китайского языка, обычно не односложные, а многосложные, и, соответственно, китайская иероглифика начинает использоваться этими народами, корейцами и японцами, для записи текстов не только на китайском, но и на своих собственных языках, но языки совершенно другие, поэтому китайская письменность функционально начинает вести себя совершенно по-другому. Опять же, как в Китае, так и в Корее и Японии те же иероглифы, использующиеся для китайских слов, используются для записи корейских или японских слов.
Например, один и тот же иероглиф для китайского слова «шань» («гора») и для японского слова «яма» (тоже «гора» — Фудзияма, Фукуяма и так далее), то есть значение одно и то же, но слова совершенно разные. Для записи корней до сих пор продолжают использоваться те же самые иероглифы, что и в Китае. Но параллельно с ними все большая и большая часть иероглифов, специальные иероглифы начинают использоваться для записи отдельных слогов, фонетических элементов: служебных слов, окончаний, суффиксов и так далее. На этой базе и в Корее, и в Японии формируется такой довольно интересный феномен, как совокупность нескольких типологически различных письменностей, как в Японии, например: иероглифы соседствуют с целыми двумя фонетическими алфавитами — хирагана и катакана, которые есть упрощенные иероглифы, записывающие отдельные слоги, грамматические элементы.
На юге, в Юго-Восточной Азии, во Вьетнаме, в частности, и в регионе Линнань, то есть к югу от хребта Наньлин (это современный Гуандун, Гуанси), формируются производные от китайской письменности для языков южных соседей Китая, но эти языки опять же типологически кардинально отличаются от корейского или японского, но ближе к китайскому. Это языки, которые входят в тот Sprachbund, языковой союз, о котором мы говорили чуть раньше. То есть это языки изолирующего слоя, моносиллабические, языки, в которых выполняется закон морфологической значимости слогоделения, и, соответственно, в этих языках иероглифическая письменность функционально сохраняется в том виде, в котором она существует в Китае: грубо говоря, каждому слову соответствует один иероглиф. Но для записи текстов на китайском языке — это своего рода средневековая латынь для Восточной Азии — используются те же иероглифы, что и в Китае.
А как же записывать аборигенные слова, которых в Китае нет? Как передавать те реалии, которых в совершенно иных климатических условиях Китая нет? Для записи таких слов и таких реалий — а позднее уже и поэтических художественных произведений — создаются новые иероглифы, более сложные, которых нет в Китае, которые используются исключительно для письменностей Юго-Восточной Азии. Но, что здесь важно сказать, создаются они по тому же принципу, по которому эти иероглифы создаются в Китае, то есть детерминатив плюс фонетик. Сложный иероглиф как в Китае, так и за его пределами и в любой другой иероглифической письменности состоит в подавляющем большинстве случаев из двух компонентов — детерминатива и фонетика, притом что каждая часть — и детерминатив, и фонетик (чаще фонетик, фонетическая часть) — тоже может представлять собой некий сложный знак, состоящий из отдельных элементов.
В Средние века значительная часть Китая, прежде всего северные районы, долина Хуанхэ, неоднократно оказывалась предметом вожделения северных народов, кочевников, полукочевников, которые захватывали эти территории, образовывали на них свои государства, свои династии и воспринимали китайскую культуру, китайский бюрократический аппарат, китайскую письменность, но со временем, так же как восточные и южные народы, тоже заимствовали сам принцип письма для передачи собственных языков. Языки этих северных народов, северных соседей Китая, представляют особый интерес для исторической науки. В основном как эти народы, так и их языки — не все, конечно, но значительная часть — не сохранились до наших дней: народы были ассимилированы, языки забыты или умерли, но с точки зрения взаимоотношений Китая с его соседями, с внешним миром, с народами Великого шелкового пути, Центральной Азии именно эти народы и эти письменности представляют несомненный особый интерес.
