Это разделение во многом обязано тому, что к концу XX века стали исчезать традиционные схемы воспитания детей. Если мы вернемся еще на век назад — предположим, конец XIX века, русская или западная деревня, — то, как правило, в потолке был вкручен крюк, на который вешали люльку, как только появлялся новый член семьи, и все, что делали люди, живущие в этом доме, вокруг этого ребенка, — это было не столько «головное» знание (они действовали не потому, что знали, что так надо действовать), сколько телесное, действенное знание. Ребенок плачет — ему дают грудь или рожок, как это называлось. Ребенок не плачет — и слава богу, можно на него не обращать внимания. Он начал ползать — отлично, он выполз за пределы дома — ничего страшного. Это привычное, традиционное знание было связано с тем, что большинство людей росли в широких семьях, то есть в семье было много разновозрастных членов, и молодая женщина, у которой появлялся первенец, уже имела опыт воспитания своих более младших братьев-сестер, племянников и так далее.
Эта устойчивая, традиционная культура, которая передавалась даже не из поколения в поколение, а от более старшего к более младшему, стала распадаться, когда началась интенсивная миграция в города (массово это, конечно, конец XIX — начало XX века), и широкая семья сузилась фактически до нуклеарной семьи, матери с ребенком. Эта мать с ребенком, утратившая связи со своей широкой семьей, не получившая опыта так называемого детодержания (воспитания более младших, но еще не своих детей), вероятно, стала совершать очень много ошибок. И на рубеже XIX–XX веков возникают первые программы обучения родителей, которые ориентированы на сообщение основных навыков сначала выхаживания, а потом и воспитания детей: надо иногда мыть руки, надо содержать ребенка в чистоте, то есть это в основном, конечно, были те сведения и умения, которые нужны были родителям для того, чтобы снизить детскую смертность. Бытовая жизнь этих людей, перебравшихся из сельской местности в города, была на самом деле очень плохо устроена, поэтому такие знания, конечно, требовались.
К середине века, судя по тем программам, которые предлагались родителям для обучения, стали нуждаться в некоторых более подробных сведениях о том, как надо воспитывать детей. В то время была наука педология, и появилась так называемая периодизация психического развития, и родители стали приблизительно представлять, что ребенок должен уметь делать в год, что в три года, чем ему хорошо было бы заниматься, например, в дошкольном, как мы теперь говорим, возрасте, то есть перед поступлением в школу и так далее. Ценность этого нового тогда педологического, а теперь психологического знания была немного преувеличена (это мое личное мнение), и родители стали в известной мере даже некоторыми заложниками этого знания, потому что не дай бог ваш ребенок не делает того, что делают его сверстники и что написано в книжках. Не дай бог вам кажется, что игра вашего ребенка не соответствует тем описаниям, которые вы тоже нашли у специалистов. Давление знания — это отчасти уже тема перехода к информационному обществу.
Вторая мировая война и восстановление после нее — это беби-бум на Западе, безусловная ценность семьи и безусловная ценность ребенка. Очень известный американский психолог Дэвид Элкинд пишет о том, что семья была детоцентричной: родители готовы были, например, не расторгать брак ради ребенка, родители были готовы отказываться от карьеры, женщины вообще довольно часто отказывались от карьеры ради ребенка. Мне очень нравится следующая мысль у Элкинда: он говорит, что неважно, как в реальности выглядела семья, семьи были очень разные, а самое главное, что, например, разведенная мать, которая одна воспитывает дочь, желала для нее полную семью буржуазного типа, желательно двух разнополых детей, и такая трогательная картина вечерней семейной трапезы. Это детоцентричная семья.
Во второй половине XX века — кризис этой буржуазной модели и семьи, и общества. Затем 1968 год — это студенческие бунты, и начинается эпоха постмодерна, эпоха распада, эпоха эклектики, эпоха множественности моделей, эпоха индивидуализации. Индивидуализация значит, что я не готов жертвовать своей карьерой, успехом, перспективой, радостью, сиюминутным удовольствием ради чего-то другого, ради ценностей социума, запросов социума. И, по Элкинду, это период, когда семья стала взрослоцентричной: родители готовы переехать и перевезти своих детей в другой город, хотя детям это некомфортно, родители легко разводятся, потому что и тот и другой могут уже экономически вырастить детей, они очень много времени посвящают своей карьере, и, по Элкинду, если красивой картинкой первой половины XX века была совместная семейная трапеза, то теперь образом детства и семьи стало бесконечное путешествие одного родителя с ребенком по жизни. Если вы вспомните американский фильм «Кудряшка Сью», то там как раз история такого папы с девочкой, которые путешествуют. И очень характерно, что они бездомные, потому что именно бездомность становится дополнительной краской к описанию такой семьи.
Сегодня эта ценность знания, ценность семьи, что немного противоречит теме взрослоцентричности, во многом сместилась в область, я бы сказала, интеллектуальных решений, интеллектуальных выборов. С одной стороны, родители, которые легко расстаются, и ребенок остается с одним из них или перемещается из семьи в семью; с другой стороны, родители очень внимательно выбирают модель воспитания: они читают разные книжки, они знают, что такое альфа-родительство, они знают, что такое теория привязанности, они знают, что Фрейд писал про детскую травму. И возникает новая проблема, в связи с которой, видимо, и возникло слово parenthood. Возникает новая проблема растерянности перед объемом информации. В таком количестве разнородных предложений, наверное, отчасти виноват рынок, потому что это имеет еще и коммерческую составляющую. Современный родитель оказывается перед сложным выбором: он должен решить, какого рода подгузники купить ребенку, потому что предлагается очень много, он должен решить, чем кормить этого ребенка, но, самое главное, он должен — и общество навязывает ему это долженствование — решить, как он будет воспитывать своего ребенка, в какой модели он будет его воспитывать. Сегодня этих моделей появилось очень много, и они так или иначе относятся к классическим теориям, теории привязанности в основном, но классическая теория развития ребенка переведена в систему предписаний относительно того, что с ним нужно сделать.
Дальше происходит такая любопытная вещь: если говорить в целом, статистически, то, наверное, не так много родителей пострадали от такого обилия знаний (многие мудрости — многие печали), но образованное, относительно хорошо обеспеченное, заинтересованное в будущем своих детей родительство оказалось перед этими бесконечными выборами без ответов, и, самое главное, что бы они ни выбрали, они не знают, правы они или нет. И здесь возникает безумно сложная проблема, которую тоже надо держать в голове: «Я сегодня кормлю его правильной пищей для того, чтобы через 20 лет у него не было, например, ожирения». Никаких научных данных по этому поводу, к сожалению, нет. Мы ничего по этому поводу твердо сказать не можем, но вроде бы из экспертной позиции, из уст умных людей и умных теорий надо делать так. Однако точных данных у нас про это нет. И поэтому родитель оказывается перед невыносимым выбором: он не знает, правильно ли он поступает, потому что новые теории появляются ежедневно, и он находится в ситуации тяжелейшего психологического стресса.
Для меня как психолога самое неприятное в этой ситуации, что чу́дные молодые мамы просто теряют здравый смысл: они начинают разговаривать не относительно своего собственного ребенка и не относительно своих собственных переживаний, а относительно того, как «надо». И это очень странная ситуация, потому что вроде бы конец XX века — это свобода, индивидуальность, ценность самого себя; с другой стороны, эта передовая часть молодежи оказывается под серьезнейшим гнетом. И поэтому появилась тема самоэффективности и даже специальные тренинги по самоэффективности. Самоэффективность — это способность человека доверять самому себе в своих действиях. В наиболее ценной части моей жизни, связанной с ребенком, труднее всего быть самоэффективным, в ней труднее всего верить в собственные силы. Начавшаяся волна на Западе (я рада, что она сейчас дошла и до нас) — это тема обсуждения с родителями возможности действовать на свой страх и риск, брать на себя ответственность, не бояться пробовать, потому что, сколько бы вам ни советовали, чем кормить ребенка, надо все-таки посмотреть, нравится ему полезная брокколи или не нравится. Только ваш ребенок является индикатором, я бы так сказала, — собственно говоря, это лозунг тех тренингов и программ помощи родителям, которые на сегодняшний день начинают предлагаться на рынке.
