С другой стороны, мы можем сказать, что ограничения носят энергетический характер. Как к городской электросети мы не можем подключить большее количество электроприборов, чем она позволяет, так и в нашем познании мы не можем осуществлять больше операций, чем могут одновременно выполняться без нарушения, без ошибок в их осуществлении. Если мы говорим, что ограничения носят энергетический характер, мы можем сказать, что, должно быть, внимание и есть это умственное усилие или ограниченная активация, которую мы распределяем между разными процессами переработки, снабженная, естественно, механизмом распределения. Дальше, разумеется, мы будем изучать внимание как распределение некоторых ресурсов между параллельно выполняемыми задачами.
А можем сказать, что на самом деле никто не доказал, что ограничен мозг, никто не доказал, что мозг похож на техническое устройство. Может быть, нет ограничений, вся избирательность нашего внимания — это на самом деле просто избирательность восприятия, в основе которого лежит схематическое представление о действительности. Именно в эту схему мы вбираем новую информацию, она направляет дальнейшую активность, а способность сочетать несколько задач — это всего лишь согласование работы схем и соответствующих им циклов сбора и переработки информации друг с другом.
Такую позицию занял Ульрик Найссер. Однако его работы были в каком-то смысле маргинальными, а две основные линии исследования все-таки соответствовали изучению либо структурных, либо энергетических ограничений в человеческом познании. И, собственно говоря, самый большой цикл исследований касался именно изучения внимания как отбора, которое направлялось моделью фильтра.
Ответ на вопрос, где этот фильтр, был неочевиден, потому что, если мы его поставим слишком рано и выбросим слишком много информации на ранних этапах ее анализа, мы можем потерять что-то важное. С другой стороны, если мы поставим фильтр слишком поздно, когда мы уже хорошо обработали большое количество информации, то зачем он вообще нужен? Мы уже потратили достаточное количество ресурсов и времени на обработку.
Как проводить исследования? Основную модель предложил американский инженер-акустик Колин Черри, который в 1950-е годы в Массачусетском технологическом институте озадачился вопросом: а как человек разделяет несколько наложенных друг на друга сообщений? Примерно так же, когда мы, сидя на вечеринке, где говорит одновременно много людей, вполне можем слышать одного собеседника. Этот феномен описал еще в конце XIX века Уильям Джеймс, американский психолог. И на самом деле у него есть несколько других аспектов. Например, мы можем слышать нашего собеседника, но мы столь же хорошо услышим наше имя, произнесенное в противоположном конце комнаты. Но Черри интересовала именно способность выбрать один канал — задача, с которой машина справлялась не очень хорошо, а человек, как показали исследования, вполне эффективно. Черри работал с испытуемыми-людьми, прося их слушать одно из двух сообщений, одновременно подававшихся в наушники. Это могли быть просто два наложенных друг на друга сообщения, либо одно сообщение в правое ухо, другое в левое. И человека обычно просили отвечать на какие-то вопросы про одно сообщение, пересказывать его содержание или повторять его вслух, игнорируя второе. Но на самом деле Черри пытался понять: а из второго-то человек что замечает? Оказалось, что почти ничего. Замечает смену мужского голоса на женский, замечает, когда сообщение обрывается, замечает, когда вместо голоса начинается шум или раздается гудок, но совершенно не замечает ни смысла сообщения, ни на каком языке оно было, ни когда язык меняется, ни даже того, что сообщение прокручивается задом наперед. На основании этого Черри сделал вывод, что, по всей видимости, наше внимание как фильтр — механизм, расположенный очень рано, на начальных этапах обработки информации, на уровне обработки физических признаков. И уж если мы что-то выбрасываем, то содержание не обрабатываем точно. Хотя было обнаружено, что если резко оборвать подачу сообщений, то человек может отчитаться и об одном канале, и о другом. Но это говорит только о том, что, по всей видимости, где-то перед фильтром есть буфер, где информация удерживается в течение очень краткого времени. Собственно, именно такую модель с сенсорным буфером, каналом с ограниченной пропускной способностью и фильтром между ними предложил англичанин Дональд Бродбент в 1950-х годах, и это была первая модель внимания как раннего отбора.
Но немедленно начали накапливаться факты, что, по всей видимости, отбор происходит не так рано или устроен как-то иначе. Например, сам тот факт, что человек может обнаружить свое имя по второму каналу, на который он внимания не обращает, говорит о том, что это имя должно быть как-то обработано. А если сказать: «Вася, переключись на другой канал», человек с легкостью это делает. Также обнаруживаются и эмоционально окрашенные стимулы, даже могут устанавливаться связи между сообщениями, если они как-то соотносятся друг с другом по смыслу. А раз так, нам надо либо двигать фильтр на поздние этапы переработки информации, как сделали, например Диана и Энтони Дойч или Дональд Норман, либо менять принцип работы фильтра, что предложила английская на тот момент времени исследовательница Энн Трейсман. Она предположила, что фильтр работает не по принципу полного отсечения информации, а по принципу ее ослабления. Ослабление это осуществляется на входе в наш «умственный словарь», или ментальный лексикон. Если туда приходит неослабленное сообщение, оно активирует соответствующие единицы, они попадают к нам в сознание, мы о них отчитываемся. Если единицы нашего «умственного словаря» достигает ослабленный сигнал, она не активируется. Но если у этой единицы низкий порог активации, как, например, у нашего собственного имени или каких-то эмоционально значимых слов, или если эта единица активирована какими-то сообщениями, которые прошли фильтрацию раньше, когда мы устанавливаем связь между тем, что нам говорят в правое ухо, и тем, что говорят в левое ухо, то оно тоже вполне может активироваться и пробиться в сознание.
А Дойч и Норман решили, что такой фильтр на входе в принципе не нужен. Мы можем поместить фильтр на выходе из системы переработки информации после полной смысловой обработки, после этого «умственного словаря» или системы нашей долговременной памяти. Но для этого нам, помимо входного сигнала, нужно допустить существование еще дополнительного блока, который определяет важность или уместность тех объектов, тех стимулов, которые на нас воздействуют. Это может быть связано либо с нашими намерениями, либо со строением языка, но зато мы получаем возможность объяснить не только внимание сенсорное, связанное с внешними воздействиями, но и умственное. Можем, например, объяснить какие-то парадоксальные эффекты в нашем познании. К примеру, почему мы думаем о желтой обезьяне, когда нас просят о ней не думать? А все дело в том, что мы все время, проверяя себя, что мы не думаем о желтой обезьяне, активируем ее через блок «уместности», потому она пробивается через поздний фильтр на выходе из системы памяти.
Но данные накапливались с двух сторон — и в поддержку раннего отбора, и в поддержку позднего. Наконец исследователи решили, что, по всей видимости, фильтров много. Появились модели гибкой и множественной селекции — предполагали, что отбор зависит от поставленной перед человеком задачи. Если смысловая информация понадобится, мы ее получим. Если нет, то можем выбросить заранее, не тратя лишних ресурсов.
Собственно говоря, та же самая судьба постигла и модели внимания как распределения умственного усилия, как распределения ресурсов. Первой была модель единых ресурсов внимания, которую предложил американский психолог израильского происхождения Даниэль Канеман — тот, который впоследствии изучал человеческое мышление и его ошибки. Канеман предположил, что наши ресурсы внимания — это на самом деле доступный для осуществления познавательных операций уровень активации нашего организма, нашего мозга. Не все уходит на познание, но часть ресурсов расходуется на когнитивные операции, и эта часть ограниченна.
Соответственно, Канеман в качестве блоков своей модели постулирует саму ограниченную активацию, политику ее распределения и те процессы переработки или виды деятельности, на которые она распределяется. Это вертикаль его модели. А дальше он описывает факторы, которые влияют на распределение ресурсов: наши текущие намерения — что нам сейчас нужно, наши какие-то постоянные предрасположения (окликнули по имени — обернись; падает кирпич — отпрыгни, бросай все, что делаешь) и, наконец, оценки запроса со стороны выполняемых нами задач. Если они становятся чуть выше доступных ресурсов, можно капельку поднять их уровень. Но если превосходят все возможные ограничения, приходится бросать один из видов деятельности: мы начинаем делать много ошибок в одной из параллельно решаемых задач. Канеман тестирует свою модель в экспериментах с двойными задачами, одну из которых посредством оплаты и штрафов делает более важной, вторую менее, и показывает, что при изменении уровня трудности первой задачи возрастает количество ошибок во второй. Когда уровень трудности снижается, ошибок во второй задаче становится меньше. Что интересно, так же себя ведет диаметр зрачка, что на самом деле говорит о том, что активация, по всей видимости, имеет не только психологическую, но и физиологическую природу.
Но потом исследователи начали обнаруживать задачи, которые сочетаются друг с другом лучше или хуже. Оказалось, что даже очень похожие задачи при чуть-чуть изменяющемся способе подачи информации (зрительно или на слух), при чуть-чуть изменяющемся способе ответа (речевом или двигательном) сочетаются друг с другом лучше или хуже. Начали говорить о том, что, по всей видимости, у нас не одна коробочка с ресурсами, а несколько. В конце концов пришли к моделям составных или множественных ресурсов. Но проблема в том, что, как только мы находим новые сочетающиеся друг с другом задачи, нам приходится добавлять какой-то n плюс первый вид ресурсов внимания, что множит количество ресурсов в наших моделях до бесконечности. Именно поэтому современная психология, с одной стороны, больше стала приближаться к трактовке внимания как механизма, который связан напрямую с поставленной задачей и выстраивается под нее, а с другой — вообще ушла от метафор фильтра и резервуара ресурсов или электросети. Большинство современных исследований на самом деле проводятся в логике третьей метафоры, сочетающей в себе функции двух других, — это метафора прожектора, который, с одной стороны, выбирает часть информации из окружающего мира, а с другой — усиливает обработку этой информации. Именно в логике метафоры прожектора строятся все современные исследования зрительного внимания, изучение зрительного поиска, перенаправления внимания и так далее, которые, пожалуй, в современной когнитивной психологии доминируют.
