Такая интроспекция получила название систематической экспериментальной. Но, по сути дела, задачи, которые использовали вюрцбургские психологи, не были мыслительными задачами в строгом смысле слова. Они так или иначе опирались на прошлый опыт. И главное открытие для психологии вюрцбуржцев состояло в том, что они обнаружили, что мышление, по всей видимости, не сводится к чувственным образам, которые хранятся в нашей памяти. Это не просто соединение образов между собой, а это что-то отличающееся от них и не сводящееся к ним. Собственно говоря, главным открытием вюрцбуржцев было открытие безо́бразного характера мышления. В качестве единиц мышления стали выделять мысли как направленность на поиск решения, как сознанность, правило или отношения между какими-то элементами или самого намерения решить мыслительную задачу. Этот нечувственный безо́бразный характер мышления был впоследствии подхвачен последователем Вюрцбургской школы, который работал позже, не входил в эту школу, но идейно к ним примыкал. Это был Отто Зельц, психолог, впоследствии погибший в Освенциме, который попытался понять, каким образом человек решает стоящие перед ним задачи, проанализировав структуру самой задачи. Что такое задача? Нам что-то дано — мы это знаем, нам нужно что-то найти — мы этого не знаем. И для того чтобы это найти, нам нужно использовать какую-то операцию или какой-то метод.
Что такое нерешенная задача? Это такой незавершенный комплекс, включающий это исходное, искомое и метод нахождения искомого. И главная операция, которую мы используем при решении задач, — это операция восполнения этого комплекса. Как мы его можем восполнить? И Зельц находит, анализируя свои экспериментальные данные, — тоже на простых задачах вроде подбора синонима к слову — несколько возможных способов восполнения. Во-первых, мы можем просто найти решение в прошлом опыте — взять и перенести, если мы уже решали такие задачи. Это будет называться рутинной актуализацией средств. Мы просто вытаскиваем средства и сразу же находим решение. Если готового решения нет, мы можем попытаться найти в нашем прошлом опыте комплекс, похожий на наш незавершенный, но уже завершенный, в котором есть и искомое, и метод его нахождения, попытаться абстрагировать этот метод из прошлого опыта и перенести его в нашу актуальную задачу.
А что делать, если в нашем опыте готового, завершенного комплекса нет? Тогда абстракция может быть произведена не из прошлого опыта, а, например, из наблюдения какой-то ситуации вокруг нас, которая похожа на наш незавершенный комплекс. Но для этого мы все время должны держать его в голове. Зельц предполагает, что именно так Бенджамин Франклин придумал громоотвод. Ему нужно было что-то, что соединило бы землю и небо, позволило бы заземлить молнию, и он однажды увидел воздушного змея, хвост которого свисал вниз. Это был завершенный комплекс, из которого Бенджамин Франклин абстрагировал метод и получил решение его задачи.
Но не вполне понятно, что делать с настоящим творчеством — поэтическим, художественным и так далее. Зельцу в этой ситуации некомфортно, потому что всякий раз для него восполнение комплекса — это использование прошлого опыта. Как и вюрцбуржцы, он считает, что мышление основано на прошлом опыте и мы только абстрагируем этот нечувственный метод, который позволяет найти решение. Он пишет о специфическом ценностном сочетании воздействий, целеполагании, которое порождает художественное произведение, стихотворение и так далее. Но это сочетание таких воздействий, которые уже тоже присутствовали в нашем прошлом опыте. То есть поэт, творя, так или иначе на прошлый опыт опирается. И только в такой школе психологии мышления, как гештальтпсихология, психология целостности, идея, что мышление основано на прошлом опыте, будет полностью перечеркнута.
И главным теоретиком здесь был тоже довольно рано погибший Карл Дункер, который полагал, что решение задачи никогда не может быть привнесено извне — из прошлого опыта, из наблюдения за происходящим вокруг. Оно может возникнуть только из анализа конфликта между условиями и требованиями решаемой нами задачи и никак иначе. Если мы этого конфликта не поймем, то решения задачи мы из него не вырастим. На самом деле работы Дункера продолжали исследования мышления, которые еще в годы Первой мировой войны проводил с обезьянами гештальтпсихолог Вольфганг Кёлер, работавший в питомнике на острове Тенерифе и просивший обезьян решать задачи, готовых решений для которых у них не было. Например, достать подвешенный к потолку банан или добыть приманку за пределами клетки, до которой обезьяна не дотягивается. Что тогда обнаружил Кёлер? Он увидел, что обезьяны суетятся, прыгают, вдруг замирают и правильно решают задачу, поняв, по всей видимости, конфликт между тем, что у них есть, и тем, что им нужно. Например, лапа слишком короткая, банан слишком высоко, значит, нужно сокращать этот разрыв. Или яблоко слишком далеко, лапа до него не дотягивается — нужно сокращать разрыв. То есть нужно переструктурировать ситуацию, изменить ее структуру. Это переструктурирование ситуации, что приводит к мгновенному изменению поведения животного и ведет к решению задачи, Кёлер обозначил словом «инсайт». И в этом же значении слово «инсайт» уйдет в описание решения мыслительных задач человеком.
Что такое инсайт по своей объективной структуре? Именно на этот вопрос пытался ответить Карл Дункер, используя так называемые малые творческие задачи, которые, как правило, имели некоторый практический выход. Типичная задача Дункера: металлический шарик падает на металлическую же поверхность и мгновенно отскакивает. Как доказать, что в момент соприкосновения с поверхностью шарик деформируется? Дункер дает такие задачи своим испытуемым и ведет с ними диалог. Испытуемые задают уточняющие вопросы, потому что условия всегда немного недоопределенные, а экспериментатор записывает, о чем человек спрашивает, что он предлагает, и строит родословное дерево решения задачи.
Обнаруживая, что разные способы изменения ситуации, разные реализации соответствуют одному и тому же функциональному решению, одному и тому же пониманию конфликта между условиями и требованиями. Например, шарик падает слишком быстро, и это одна трактовка конфликта. Или поверхность слишком твердая, на ней не остается следов — другая трактовка конфликта. А дальше мы можем получать разнообразные реализации, например, использовать какой-нибудь мягкий посредник. Каким образом мы приходим к этому решению? Дункер предполагает, что все начинается, собственно говоря, с понимания конфликта, но не с понимания самого факта конфликта — мы можем понять, что здесь что-то не стыкуется, отчаяться и забросить задачу вообще, точно так же как обезьянка может понять, что она не допрыгивает до банана, начать бить себя в грудь и расстраиваться где-нибудь в углу клетки. Понимание конфликта предполагает готовность туда проникнуть. И, собственно, проникая в ситуацию, мы можем найти это переструктурирование всей картинки, то есть функциональное решение, которое может быть реализовано так или иначе.
Естественно, в протоколах рассуждения человека мы сначала имеем реализации и от них можем понять, какое функциональное решение здесь имелось. А реализаций может быть много. Обезьянка может достать висящий под потолком банан, построив пирамиду из ящиков, а может использовать вместо ящиков служителя. Главное, чтобы направление мысли было правильным. Еще Кёлер анализировал умные ошибки, когда, например, обезьяна правильно строит пирамиду из ящиков, но внизу ставит самые маленькие, а наверху — побольше, и они обрушиваются. Также анализировались ошибки глупые, когда обезьяна, глядя на другую, строит пирамидку у стеночки, она держится, но до приманки далеко, конфликт не устраняется. Что мешает мышлению? Дункер предполагает, что мышлению мешают статичные структуры, то есть, по сути дела, наш прошлый опыт. Если в прошлом опыте заморожено какое-то решение задачи, или, как скажут гештальтпсихологи, функционально фиксировано, то мы задачу не решим.
То есть, если за каким-то предметом закреплено значение, нам очень трудно прийти к тому, что этот предмет может быть использован в другой функции. Например, Норман Майер в известных исследованиях мышления подвешивал к потолку две веревки, ставил в комнате стол, клал на стол плоскогубцы и просил своих испытуемых связать концы веревок, чего человек сделать не мог: они не дотягивались друг до друга, когда он держал первую веревку одной рукой, а вторую — другой рукой. То есть он просто не мог их ухватить. Когда экспериментатор советовал использовать плоскогубцы, человек совершенно не мог понять, как их использовать. Но если экспериментатор случайно задевал плечом веревку и она начинала раскачиваться, подсказывая, по сути дела, принцип решения задачи, человек без упоминания плоскогубцев мог сообразить привязать их к одной веревке, раскачать, тем временем побежать, схватить другую веревку и соединить концы этих веревок вместе. То есть функциональная фиксация мешает нам решать задачи, но если подсказать принцип решения, причем подсказать тогда, когда человеку задачу еще решать не надоело, то, скорее всего, она будет решена. Дальнейшие экспериментальные исследования мышления состояли в основном в изучении тех факторов, которые влияют на успешность решения задач. Это могли быть неспецифические факторы, такие как мотивационное, эмоциональное состояние, личностные особенности человека, и факторы специфические: как задача сформулирована, давались ли какие-то подсказки или, наоборот, ложные установки на использование неправильных свойств объекта и так далее.
