Идеология в словаре русского языка 1937 г.

Тем не менее перед словарем русского языка неминуемо встают некоторые трудности. Они были и раньше, особенно в XX веке, по крайней мере этот период мне более известен. И всегда обсуждались вопросы включения в словарь того или иного пласта лексики, например обсценной лексики. Эта дилемма между Далем и редакцией Бодуэна де Куртенэ, который включил эту лексику. Тем не менее сама идея полноты крайне сложна, и человек, который говорит о том, что словарь должен быть полным, — я преклоняюсь перед такими людьми, потому что они понимают, что словарь будет включать всё, даже самые нехорошие слова, но он будет настоящим словарем. Не каким-то выпотрошенным словарем непонятного языка, а словарем именно живого языка.

То, что мы сейчас имеем в бумажном виде как «Большой академический словарь», или сейчас выходит словарь русского литературного языка — это, на мой взгляд, какие-то словари «языка-призрака», то есть этот язык есть в литературе, но на нем не говорят. Огромное количество слов эти словари не включают. Я смотрел некоторые, небранные, но все равно их там нет. Кроме вопроса включения/не включения отдельных лексических пластов есть вопрос идеологии словаря. Наиболее «выпукло» его можно наблюдать на словарях ФРГ и ГДР послевоенного периода, когда одно и то же слово получает совершенно разные истолкования в словарях этих двух стран одного языка. В связи с этим я хочу коснуться словаря Академии наук, который был закрыт в 1937 году.

Собственно в 1937 году была похоронена идея Шахматова о словаре-тезаурусе русского языка. Напомню, что Шахматов пришел в Академию наук, чтобы закончить словарь Грота, первый том которого вышел. И словарь Грота — это нормативный словарь и очень хороший на самом деле, но Шахматову не было интересно делать нормативный словарь, тем более краткий. Он решил на русской почве привить идею словаря-тезауруса и сделать что-то гигантское. Он это начал, но далее его словарь преследовали неудачи, связанные уже не с ним, а со временем, потому что язык, как живой организм, переживает также и исторические потрясения.

Пришел 1917 год, началась редакционная порча словаря. Выкидываются цитаты о Боге, цитаты реакционных авторов. Еще не начинаются попытки включения в словарь марксистских цитат. Но следом идет перемена орфографии, которая смешала не только все карты, но и карточки, а это значит, что иначе идет алфавитный строй словаря. Академия наук очень долго сопротивлялась и еще продолжала издавать словари по старой орфографии, потому что словарь в бумажном виде издается очень долго: идут бесчисленные корректуры, печатаются листы, и, только когда выпуск закончен, печатается титульный лист. Этот выпуск, может быть, начали печатать 5 лет назад, а выходит он только сейчас.

Тем не менее, конечно, новую власть не могли устраивать такие небольшие изменения, хотелось всего чего-то нового. И была полностью обновлена редакция словаря русского языка. Во главе ее стал академик Николай Севастьянович Державин, славяновед и литературовед, и начался новый этап. Конечно, в «стране победившего социализма» невозможно создать словарь русского языка, потому что всегда найдется что-то, что окажется не просто ошибкой, а идеологической диверсией. Так, собственно, и было в 1937 году, потому что словарь русского языка Академии наук был признан «вредительской вылазкой со стороны троцкистских и иных агентов фашизма, засевших в стенах Академии наук» и был закрыт. Словарь, конечно, пытался выполнять идеологические требования, уродуясь до неузнаваемости: все цитаты проходили отбор на благонадежность, выкидывались компрометирующие цитаты, бесконечное число сотрудников сидели и выписывали примеры на разные слова из текущих газет, новые классики тоже постоянно обрабатывались. Но начавшиеся репрессии, конечно, ставили эту работу под удар, потому что цитаты из Бухарина, Троцкого и прочих тоже сразу запрещались. Соответственно, их нужно было вымарывать.

Поскольку совершенно невозможно доверить ученому политически важное дело, то в словарь русского языка Академии наук были введены политические редакторы, которые перед выходом в свет словаря еще на этапе карточек выкидывали ненужные цитаты, а потом уже просматривали и подписывали гранки. Тем не менее в 1937 году в таким образом «кастрированном» словаре все равно были найдены «вылазки троцкистско-фашистского врага», политредакторы были арестованы, и только чудом наши выдающиеся русисты Обнорский, Ляпунов, Чернышев и Щерба не были арестованы. Чтобы понять, какие претензии предъявлялись к словарю, я должен перейти именно к цитатам, которые, будучи выуженными из огромного массива словаря, оказались политически квалифицированы как вылазка врага.

Например, на слово «хлеб» очень много примеров можно найти, но есть слова редкие, примеров на которые немного, и какие-то надо оставлять. Вот здесь уже и происходили осечки. Например, слово «обмелеть» — приводится цитата из работы Герцена «С того берега»: «Будущие поколения выродятся еще больше, еще больше обмелеют, обнищают умом и сердцем». Или цитата из Карамзина на слово «авторский»: «У нас, конечно, менее авторских талантов, нежели у других европейских народов». Редкое слово «недоумок», берем цитату из Бестужева-Марлинского: «На прошлое мы недоумки, в настоящем недоросли, а в будущем недоверки».

Что мы видим? Мы видим совершенно вражеские цитаты, клевету на русский народ. Это и ставилось в обвинение. Или, например (и всё — цитаты из классиков!), такие цитаты, связанные с женщиной. Слово «мастодонт». Где найти литературный пример? Берем из Горького: «Чувствую, что этот мастодонт в юбке вогнал меня в краску, и довольно резко заявляю, что не нуждаюсь в ее услугах». Слово «мастерица» — цитата из Достоевского: «К тому же женщины небольшие мастерицы в оценке мужских умов». Или на слово «материнство» берем из Лескова: «Требуется, чтобы женщина была из себя понедристее и с пазушкой, потому оно хотя это и не так фигурно, да зато материнство в ней обозначается». Это Лесков.

За этими цитатами последовали обвинения в поклепе на советскую женщину, которая вот только сравнялась с человеком в 1917 году и которую опять словарь Академии наук бесчестит. Редкое слово «матросня» — цитата из Лавренёва: «Боевой заслуженный офицер гуляет сейчас по Питеру с матросней». Конечно, эта цитата была сочтена поклепом на нижние чины.

Конечно, в старых классиках, можно сказать дореволюционных, было много каких-то идеологических проблем, поэтому их постоянно меняли на классиков новых, но проблемы от этого не уходили, потому что проблема не в классиках, а в принципе отбора цитат. Из советских классиков, уже народившихся, брались цитаты на новые советские слова. Например, слово «актив». Из Сельвинского: «И понял Серга, что голод и тиф, // Расстрелы, задувы контужьего грома, // Этот солдатщины нищий актив, // Никому не пройдет, как промах».

Соответственно, советские цитаты тоже могли быть опасными. Например, на слово «большевизм» была взята цитата из Демьяна Бедного: «Деревню Мишутино Рогачевской волости бог спас от большевизма и комсомолости». Это ли не клевета на советскую власть и действительность? На слово «газета» была взята цитата из «Поднятой целины»: «У меня от газетов все в нутре переворачивается».

Или слово «авто», очень редкое тогда. Где взять цитату из классика? Берем Артема Веселого: «Единственный в городе авто круглые сутки считал ухабы». И вот каждая фраза оказывается ужасным поклепом на советскую власть. И более вредительского источника цитат, чем советские газеты, конечно, взять нельзя.

Потому что где найти литературную цитату на слово «легкий»? Берется из «Известий»: «Проблема подтягивания легкой промышленности прямо вытекает из остроты переживаемого товарного голода». Как можно в словаре Академии наук показывать такую отрицательную жизнь советского человека? Невозможно. Как говорили на заседаниях: «Ведь этот словарь будут читать иностранцы. Что они подумают о нас?»

И конечно, особенно тяжело было с цитатами из классиков первого порядка. Их у нас всегда было два, потом остался один, но цитаты эти были обязательными, но и они имели бесконечные проблемы. Например, на слово «маниловщина» была взята цитата из «Вопросов ленинизма»: «Американская деловитость является, наоборот, противоядием против „революционной“ маниловщины и фантастического сочинительства». Или Ленин, цитата на слово «большевик», казалось бы, самое святое, что может быть для человека: «„Сойдет“ и такое бессмысленное, уродливое слово, как „большевик“, не выражающее абсолютно ничего, кроме того, чисто случайного, обстоятельства, что на Брюссельско-Лондонском съезде 1903 года мы имели большинство».

Примеры этих цитат (это, конечно, выборка из огромного числа цитат) говорят о том, что невозможно работать над каким-то научным начинанием, таким как словарь, и быть политическим цензором, потому что составление словаря — это фиксация живого организма под названием «язык». И, как говорил В. И. Даль, который сам, правда, придумывал иногда какие-то слова, «составитель словаря не указчик, но раб его». И конечно, политическая цензура, когда она внедряется в составление словаря, и любая идеологическая цензура не только портит словарь — она его уничтожает. Этот словарь становится «кастрированным», никому не нужным. Этот огромный труд людей, многолетний, многими десятилетиями создававшийся, уничтожается, как и было сделано в 1937 году со словарем Академии наук. И это может повторяться.