Почему этот роман важен для французской культуры? Как я уже сказала, это первый психологический роман, о котором написано чрезвычайно много, и это богатейшая исследовательская традиция, и потерять этот роман было бы чрезвычайно неприятно. Кроме всего прочего, конечно, тут еще сыграл роль тот факт, что среди классиков XVII века госпожа де Лафайет — это единственная женщина, которая входит в университетскую программу, хотя в XVII веке было чрезвычайно много писательниц-романисток. И роман в XVII веке — это во многом (хотя и не исключительно) женское творчество, это во многом женское чтение. И он ассоциируется именно с женским чтением.
Что выделяет госпожу де Лафайет из этого ряда? Во-первых, то, что она меняет модель романа. До нее роман начала XVII века, если взять, скажем, очень знаменитый пасторальный роман «Астрея» Оноре д’Юрфе, ориентировался на рыцарский роман более ранней эпохи, то есть он состоял из эпизодов. Это так называемая модель «роман-квест», «роман-поиск», «роман-путешествие», когда персонажи идут и с ними что-то по дороге происходит. То есть это, в сущности, серия эпизодов. В середине XVII века эта модель была несколько модифицирована другими романистами и романистками, из которых самая известная — это Мадлен де Скюдери, которая берет эту модель и дополняет ее разговорами, потому что в XVII веке, особенно в первой половине XVII века, французская публика открывает для себя удовольствие от беседы. И беседа становится одной из главных культурных ценностей. Это продержится, кстати говоря, и в XVIII, и в XIX, и даже еще в XX веке. Французы говорят, что главное, что есть в их культуре, — это умение разговаривать, умение общаться друг с другом.
Появляются эти бесконечные беседы. Если брать романы госпожи де Скюдери, то нельзя сказать, что там нет действия. Но, скажем, ее «Клелия» сразу же начинается с землетрясения, которое разлучает героя и героиню, поскольку они оказываются по разные стороны разлома, образованного землетрясением. И дальше, собственно говоря, весь роман — это их совместные поиски друг друга, с одной стороны, а с другой стороны, обсуждение чувств, обсуждение различных событий, которые происходят с разными персонажами, очень многочисленными — это такие гигантские полотна по количеству персонажей. И на этом фоне госпожа де Лафайет поступает абсолютно по-другому: она берет один сюжет, одну героиню и, вместо того чтобы показывать ее приключения и бесконечные испытания, которые выпадают на ее долю и долю ее возлюбленного, показывает то, как меняется героиня на протяжении романа. В этом, собственно говоря, и состоит новизна. Для нас сейчас это естественная вещь, мы ожидаем, что речь идет о психологическом романе, а не о детективе (естественно, в детективе Джеймсу Бонду необязательно меняться, он как бы равен самому себе). Но в психологическом романе — грубо говоря, в «Войне и мире» — для нас совершенно нормально то, что Наташа Ростова в начале такая, а в конце другая.
Вот эту схему впервые начинает разрабатывать госпожа де Лафайет. Она сначала показывает героиню, которая ничего не знает, которая не знает света, которая не испытывает никаких сильных чувств, которая полностью повинуется матери и выходит замуж просто потому, что ее выдают замуж за этого самого принца Клевского, которого она не любит. Но потом, уже после замужества, она встречает героя, к которому начинает испытывать нежные чувства, чрезвычайно мучающие ее. В конце умирает муж, и вроде бы между возлюбленными нет никаких материальных препятствий для того, чтобы они поженились, для счастливого финала. Но есть внутреннее препятствие, поскольку она не может преодолеть некоторые психологические проблемы, вызванные кончиной мужа, в которой она винит себя, и поэтому счастливого конца нет. Герой и героиня расстаются, и расстаются навеки. Эта схема, не имеющая чистого финала, не имеющая сказочного, хорошего финала, который мы обычно ждем в романе и который читатели того времени ждали в романе, и повествование, полностью посвященное истории внутреннего развития героини, — вот в этом была новизна этой структуры. И эта структура, как и сам роман, была настолько нова, что даже не ассоциировалась с романом. И госпожа де Лафайет, когда ее спрашивали о том, что это такое, как назвать этот текст (она всю жизнь отрицала, что она его написала, роман был опубликован анонимно, и она никогда не признавалась в авторстве, хотя никаких сомнений нет, что она автор), писала о том, что это не роман, а мемуары. И как раз это слово «мемуары» показывает, каким образом меняются установки писательницы. Если госпожа де Скюдери ориентируется на эпопею, и отсюда это начальное землетрясение, потому что эпопея, или эпос, как мы знаем по Гомеру, должна начинаться с середины, in medias res. Поэтому романы начала XVII века тоже начинаются с середины, а потом мы узнаем, кто такие герои, каким образом они познакомились, почему тут землетрясение и так далее.
А здесь структура, которая начинается с самого начала, хотя и не с рождения героини, но, во всяком случае, с ее воспитания, с того, как она приезжает в Париж, с ее первых шагов в свете и так далее. То есть она имитирует не эпопею, она имитирует историю, причем историю личную, которая в XVII веке и называется словом «мемуары». Потому что мемуары в XVI–XVII веках — это необязательно привычное нам повествование от первого лица об интимной жизни, о формировании интеллектуальных предпочтений и так далее. Мемуары в XVII веке, как правило, либо рассказывают о карьере, либо вообще могут быть написаны не от первого лица, а от третьего. Скажем, человек пишет о себе в третьем лице. Известный писатель-моралист герцог де Ларошфуко в какой-то момент пытается написать свои мемуары, и он пишет первую часть в третьем лице («И тогда герцог де Ларошфуко сделал то-то и то-то…», или принц де Марсийак — титул, который он носил до смерти отца). И, более того, в XVII веке даже существуют мемуары от второго лица, потому что мемуары опять-таки необязательно пишутся самим человеком, а они могут писаться его секретарями, которые к нему обращаются, то есть это что-то вроде торжественного юбилейного адреса («И тогда Вы, достопочтенный сэр/месье, сделали то-то и то-то…»).
Иными словами, мемуары — это просто тип неформальной истории, той истории, которая относится к одному человеку и не относится к истории государства.
То есть психологический роман возникает на переосмыслении не только повествовательного жанра, но и того, что такое история и что достойно истории. И неслучайно действие романа «утоплено» в истории, если так можно выразиться, потому что оно происходит при дворе Генриха II, и, хотя исторические события не влияют на судьбы героев, каких мы видим в романе, история все время присутствует. И это переплетение личной судьбы и судьбы государства, нации — эта схема во многом начинает появляться еще до госпожи де Лафайет, но она, соединив индивидуальное и историю, создает, в сущности, тот тип исторического романа, который нам очень хорошо знаком и который уже в XIX веке будет разрабатывать сэр Вальтер Скотт, Александр Сергеевич Пушкин в «Капитанской дочке», Александр Дюма во Франции и так далее. То есть судьба индивидуального человека на фоне исторического полотна тех событий, которые совпадают с его жизнью. Госпожа де Лафайет не только придумывает психологический роман, а она одновременно создает современную модель исторического романа. И в этом смысле, возвращаясь к тому, с чего я начала, тот факт, что этот роман оказался включен в политическую историю современной Франции, неслучаен, потому что тот же Николя Саркози явным образом выступает за героическую историю, за историю, в которой нет маленьких людей. Его герой скорее Наполеон, чем маленький человек. И в этом противостоянии «Принцессы» и президента, безусловно, есть некоторый смысл, помимо чисто анекдотического.
