Объясняет этот факт, что в России Академия наук так расцвела, именно то, что она «сама себя правила». В Западной Европе ученые были перегружены академической нагрузкой, и вообще профессии ученого не существовало в XVIII веке. То есть ученый мог быть придворным ботаником, астрономом, раньше могли быть астрологи, как Кеплер, но чтобы ученый за занятие наукой без всякого преподавания получал деньги, причем немалые, — это было совершенно исключительным явлением. Именно поэтому Христиан Вольф сказал Эйлеру, когда тот отправлялся в Петербург, что он отправляется в рай для ученых. И это была правда.
Академия наук обязывала вести научную работу, выступать на заседаниях конференций. Она печатала работы, хотя труды выходили с опозданием, но отдельные работы выходили постоянно и быстро, потому что типография Академии наук была лучшей русской типографией XVIII века. Академическая переписка, которая велась учеными, велась за счет казны — это очень большие почтовые расходы в тот момент. Соответственно, в Петербург приезжает и Эйлер, и Гольдбах, и Бернулли. Академическая свобода начинает притягивать ученых независимо от того, что это за дикая страна тогда была.
И когда Эйлер уехал к Фридриху Великому в Берлин и был там некоторое время, он как раз оставляет такую заметку: «…я и все остальные, имевшие счастье служить в Российской Императорской Академии, должны признать, что всем, чем мы являемся, мы обязаны тем благоприятным условиям, в каких мы тогда находились. Когда Его Королевское Величество недавно спросил меня, где я научился тому, что знаю, я ответил в соответствии с истиной, что всем обязан своему пребыванию в Петербургской академии наук».
Состояние внутренней свободы свойственно вообще молодой институции, мы даже сейчас наблюдали за последнее десятилетие, что в какой-то момент в каком-то месте начинался очаг академической свободы, и он довольно быстро угасает, потому что жизнь диктует свои правила.
Регламент 47-го года Петербургской академии наук в общем перечеркнул всю академическую свободу для ученых в России. К середине XVIII века, к концу 50-х годов, уже стало очевидным, что Академия наук является некоторым искусственным органом в совершенно чуждой атмосфере. Очень известен этот отзыв — я вам тоже хочу его процитировать — астронома Пикте, который жил в Петербурге некоторое время: «Эта Академия, говоря прямо, является предметом роскоши; ее хотят иметь, как некоторые люди хотят иметь библиотеку, в которую они заходят, чтобы показать ее. Она всегда почти полностью состояла из иностранцев, привлеченных в эту страну пенсиями. Эти ученые — экзотические растения, которые томятся в оранжереях, в которых они заперты. Причина разочарования кроется в их абсолютной зависимости от плохого образованного русского начальника, неспособного оценить их таланты и в благосклонности которого для них никогда не будет места, как бы они ни старались…»
И здесь хочется перейти к основной проблеме несвободы в Академии наук. Собственно, мне кажется, что эта проблема и в XIX веке была, и в XX, и возникает в XXI — это то, что над учеными разных областей, какими бы они ни были, ставят такого отвратительного, мерзкого чиновника, который ничего не понимает в науке, который через какое-то время уже чувствует себя наравне с учеными и может вдаваться своими, так сказать, грязными руками в научные вопросы, и благодаря этому наука, собственно, не развивается или развивается вопреки.
Тем не менее это самое чудовищное, что можно сделать для управления наукой, — поставить над всем этим чиновника.
Это мы видели в XX веке в изобилии. Собственно, не будем вдаваться в современность, потому что очень горько, но в XVIII веке была целая плеяда.
Сначала был туда поставлен Владимир Орлов, и ему было 23 года, когда он начал руководить учеными. Есть очень хорошая переписка Эйлера с Формеем, непременным секретарем Берлинской Академии наук, где он просто постоянно рассказывает, что происходит в Петербурге, как каждый новый начальник начинает отравлять ученым жизнь, поскольку глава учреждения Академии наук не воспринимает себя как администратора — он воспринимает себя как хозяина всего этого научного учреждения.
С восшествием на престол Екатерины начинается выстраивание новой системы российского государства, и значительную роль в этой системе она отводила, будучи некоторым образом под воздействием идей Просвещения, Академии наук. Первое серьезное, что она делает, — это пытается вернуть Эйлера в Петербург. Эйлер был обижен Фридрихом Великим, который не поставил его во главе Академии, а Екатерина предлагает Эйлеру возглавить реформу Российской академии наук так, как ему нравится. И он, окрыленный идеями, едет в Петербург. В 1766 году он приезжает, но в том же году Екатерина ставит во главе Академии не Эйлера, а 23-летнего графа Орлова и учреждает Академическую комиссию. Дальше происходит то, что 23-летний граф очень скоро начинает чувствовать себя на своем месте и руководить учеными.
Через два года Эйлер в письме к Формею назовет Академию наук «пивной», потому что реформировать ее невозможно. И единственным, собственно, кто мог противиться новому директору, был Эйлер, как Павлов в советское время, все остальные вынуждены были подчиниться его воле. Даже выборы в Академию наук в XVIII веке, например, при Орлове проходили так, что академическая конференция не сама выбирала, а она открывала конверт.
Академии наук директора графа Владимира Григорьевича Орлова запечатанное письмо в Академическое собрание распечатано и прочтено». Сам Орлов не мог быть членом конференции. Во-первых, он бы не очень понимал, о чем там ведется речь, но тем не менее. И здесь написано, что «Протасов от его сиятельства признан за искусного быть ординарным членом и по силе оного письма действительно в оные пожалован» и так далее, то есть он предлагает, и они соглашаются.
Уже в середине 70-х годов начинается конфликт академиков с Орловым, академики жалуются Екатерине. Это бесполезно, потому что Екатерина II всегда ценила только порядок. И какая-то склока Орлова с горничной, которую он избил за кражу табакерки, которую она не крала, лишает его поста. Дальше приходит Домашнев Сергей Герасимович — посредственный поэт, литератор. Обычно первые несколько месяцев новый директор в Академии наук производит прекрасное впечатление, он со всеми здоровается, дружит, говоря современным языком, но потом начинает руководить. То же самое было с Домашневым, потому что он начал выделять огромные средства на переводы книг, что неплохо, но тем не менее везде хорош баланс. Он начал сверх меры награждать лояльных ему людей, и опять же возникла огромная свара в Академии наук, когда академики начали бороться с директором.
Собственно, этот шумный эпизод — он хорошо описан — привел к тому, что Екатерина решила убрать Домашнева из Академии наук. И кого она поставила? Она поставила Екатерину Романовну Дашкову. Мне кажется, что это даже хуже, чем Домашнев, потому что более скверного персонажа в истории Академии наук я не вижу: единственная ее цель была экономия средств. Она экономила на всем: премию, которую давала Академия в дукатах, переводила в рубли по плохому курсу, она ограничила академикам переписку, она сама смотрела счета поставщиков и округляла их в меньшую сторону. За то, что Разумовского избрали почетным членом, она ему согласилась отдать диплом, если он купит из академической лавки книг на полторы тысячи рублей, и он отослал ей диплом обратно.
Дашкова оказалась в плеяде тех людей, которые постоянно девальвировали те академические свободы и то имя Петербургской академии наук, которое, в общем, заработал и дал Петр Великий. И, конечно, все директора XVIII века, поскольку они именно директора, занимались тем, что они именно ограничивали академическую свободу. Конечно, там были какие-то моменты академической коррупции среди академиков, деньги от продажи книг очень существенные в то время и так далее. Но сам тот принцип, когда «Академия сама собой правит», который в 1724 году был заложен Петром Великим, был попран уже при Екатерине II и попирается до сего дня.
