Если мы считаем, что местоимения бывают дейктические, анафорические и кванторные, то можно предположить, что нули в силу их местоименности тоже бывают дейктические, анафорические и кванторные. Дейктические связаны с «я здесь сейчас», и то, что читается с «я здесь сейчас» и интерпретируется через эти три параметра, будет признаваться дейктическими нулями. Значит, что-то отсутствует, а читать надо как «я здесь сейчас».
Кванторные нули — это два нуля: неопределенная личность и обобщенная личность. Почему они называются кванторными? Потому что в логике есть понятие «квантор» — добавочное значение, которое называют квантор общности и квантор существования. Для лингвистов это такие добавочные значения, которые соединяются со значением «субъект», то есть с подлежащим, и понимаются как «человек есть точно, но не знаю кто или не хочу говорить кто». Обобщенность значит, что это все представители данного класса, поэтому классические пословицы — это те самые обобщенные личные нули: «Тише едешь — дальше будешь», «Цыплят по осени считают», «В Тулу со своим самоваром не ездят», — в общем, пословицы. Такая же ситуация с сентенциями, то есть с обобщенными высказываниями, они вневременные, или всевременные. Это, например, «безумство ищет, глупость судит» — вроде подлежащее на месте, но безумство всегда чье-то, оно человеческое. Значит, за этим безумством скрывается что? Всякий безумный, если человек безумен. Поэтому так называемая обобщенная личность может быть представлена не только пустым местом подлежащего, но и, допустим, именами качества, при которых безумство чье? Это позиция родительного падежа или человеческое безумство вообще. Но меня сейчас интересуют прежде всего нули подлежащего. Итак, кванторные назвала.
Последние — это анафорические, и тут вы мне должны сказать: анафора — это отсылка к предшествующему тексту, связь с предшествующим текстом. Значит, анафорические нули — это простая неполнота: «У меня есть друг Вася, он учится в таком-то классе. Пошел вчера Вася туда-то, видит…» — вот это «видит» — это кто видит? Это Вася видит. И этот пропуск подлежащего или так называемое однородное сказуемое, когда второй раз не повторяется подлежащее, можно назвать анафорическим нулем, то есть отсылающим, привязывающим к предшествующему тексту, это средство связанности. В синтаксисе это будет рассматриваться как эллипсис, как неполное предложение, предположим. И поэтому «когда я вошел, увидел», то это «увидел» — это я увидел, это пустое место, которое привязывает второе предложение к первому.
Но у нас с вами есть нули в оборотах. Если нули, то есть незамещенные позиции, при однородных сказуемых или при сказуемых в другом предложении в рамках сложного нормально восстанавливаются с предшествующего текста, мы можем их восстановить, то нули в оборотах невосстанавливаемы. Речь идет, например, о деепричастном обороте: «Войдя в комнату, сказал…», — кто вошел, тот и сказал, при деепричастии никакого подлежащего быть не может. Вы удивитесь, скажете: «Откуда оно вообще?» Так оно же было. Дело в том, что этот компонент со значением субъекта был и при деепричастии, был и при сказуемом, и язык пошел по пути. Какому? Что при деепричастии подлежащего быть не может. Почему?
Потому что деепричастие никогда не бывает самостоятельным сказуемым, оно всегда привязано к другому сказуемому как зависимое.
Поэтому мы имеем эти три класса нулей. Одни из них работают как средства связанности — я имею в виду нули анафорические, то есть то, что связано с эллипсисом и незамещенными позициями в оборотах: деепричастных, инфинитивных и так далее. Это первое.
Второе — это нули эгоцентрические, те, которые предъявляют «я». И третье — нули кванторные, которые характеризуют субъект по отношению к «я». Если вы говорите: «В дверь постучали», — это кто-то, кого я не знаю. Поэтому если в тексте будут неопределенно-личные предложения, то это значит «смотрите, кто не знает». Нас ставят в определенную позицию, в которой этот, о ком идет речь, неизвестен или этот не должен быть назван. Кроме того, обобщенная личность — это, конечно, мораль в баснях, конечно, это обобщенно-личное суждение, и в этом случае рассказчик или говорящий включает себя в состав тех, о ком идет речь. Поэтому нули либо предъявляют так называемую субъектную перспективу высказывания или показывают, какое место занимает данное предложение в структуре образа автора, с какой точки зрения ведется повествование, либо служат способом связывания одного предложения с другим. Но если возвращаться к первому, когда они имеют смысловую нагрузку, а не чисто техническую, то тогда следует признать, что посредством предложения с незамещенными позициями автор маркирует свою точку зрения, показывает, каков его образ.
Теперь я хочу проанализировать текст, чтобы показать, как действуют кванторные и дейктические нули, как нули работают на образ автора, на ту самую точку зрения. Возьму текст третьего лица — с первым лицом все понятно — и покажу, что нули позволяют соединить точку зрения автора с точкой зрения героини. Текст — это «Клеопатра» Анны Ахматовой. Он написан о женщине, которая жила много-много лет назад. Есть определенный исторический сюжет, и вот об этом Ахматова пишет стихотворение. Его особенность состоит в том, что в нем нет подлежащих, то есть предложения все с незамещенными субъектными позициями, и если подлежащие есть, то они не «Клеопатра» и не «она». Мы будем начинать анализировать стихотворение с того, что:
)
Уже на коленях пред Августом слезы лила…
И предали слуги».
В трех предложениях мы получаем: «Кто целовал?», «Кто слезы лил?» и «Кого предали слуги?» Ничего не сказано, только в заглавии «Клеопатра». А дальше:
«Грохочут победные трубы
Под римским орлом, и вечерняя стелется мгла.
И входит последний плененный ее красотою…»
Так, пошел сюжет:
«И входит последний плененный ее красотою,
Высокий и статный, и шепчет в смятении он».
Дальше пошло второе лицо:
«Тебя — как рабыню… в триумфе пошлет пред собою…»
Вопрос: кто пошлет? Опять нет.
«Но шеи лебяжьей все так же спокоен наклон».
Так шея-то чья? И так, если мы будем двигаться по стихотворению, у нас сплошные незамещенные позиции. Что они позволяют Ахматовой? Когда мы начинаем читать: «Уже целовала Антония мертвые губы», то получается, что первым претендентом на пустое место в абсолютном начале предложения будет «я», поэтому мы начинаем читать это стихотворение с точки зрения Клеопатры.
То есть это Ахматова соединила свое «я» с «я» Клеопатры и смотрит на ситуацию глазами Клеопатры.
«А завтра детей закуют».
Чьих? Да, Клеопатры, но говорит она об этом как та женщина, кому принадлежат эти дети.
«А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете — еще с мужиком пошутить
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить».
Получается, колени, руки, ноги, грудь, но нет ее, а есть слова, которые предъявляют так называемую личную сферу. Когда я говорю: «В ухе стреляет». В чьем? В моем. Когда я говорю: «На сердце тоска». На чьем? На моем. Значит, кроме того, что это просто незамещенные позиции, есть еще и другая техника предъявить это «я» — назвать части тела, которые будет принадлежать этому «я». Действует так называемая эгоцентрическая техника: либо пустыми местами предъявлять того субъекта, с которым соединяется «я», либо словами, называющими части тела, термины родства (папа, мама) и место. Если я говорю: «Папа пришел», — это чей папа? Мой либо того, с кем вы соединяете, — ребенка. Иду домой — куда? К себе домой. Родина — чья родина? Моя. В результате мы получаем, что у нас есть лексемы, то есть слова: части тела, названия отношения одного человека к другому, в частности, термины родства, и это одноклассники, соседи и так далее, и это еще название места, где человек существует. Они образуют так называемую личную сферу. Когда мы не говорим чье, значит, это мое, поэтому чем ближе к «я», тем больше нулей. Все, что предъявляет «я», будет работать в художественном тексте на соединение лирического «я», то есть героини или героя, с нашим читательским «я». Если возвращаться к «Клеопатре», то, конечно, Ахматова использовала эту самую эгоцентрическую технику. Вообще-то, если говорить о «Клеопатре», то это как записная книжка деловой женщины: сделал, сделал, сделал, сделал — осталось вот это. Что? Черная змейка.
