Когда Юнг говорил о коллективном бессознательном, он ссылался в качестве своих предтечей на Платона, Аристотеля, Блаженного Августина, Гартмана. То есть термин «коллективное бессознательное» — это не задумка Юнга, в истории культуры, философии этот термин очень широко представлен. Наверное, заслуга Юнга состоит в том, что он ввел коллективное бессознательное в область медицины, психиатрии и личности, чем, собственно, занимается психология.
Центральным понятием коллективного бессознательного является понятие «архетип». Юнг соотносит архетип с идеей Платона — это как некоторая матрица, некоторая готовность, наша диспозиция поступить как-то, почувствовать что-то. И архетипы относятся не только к нашим формам знания, но и к нашим формам чувствования, реагирования, поведения, охватывает все наши психические способы жизни, начиная с телесных, с инстинктивных основ и заканчивая какими-то духовными проявлениями. В онтологической структуре холодный, самый базовый уровень, тоже представлен архетипами. То есть мы можем думать, что понятие архетипа в этом смысле является таким же необходимым, как точка нуля необходима для того, чтобы мы представили себе натуральный ряд чисел.
Какие архетипы выделял Юнг? Юнг говорил, что есть очень много архетипов, что их существует бесконечное множество. Можно назвать центральные архетипы — это архетип тени, это альтер эго, это не-я, это то, что я не осознаю себя, это архетип анимы и анимуса. Анима — это женские проявления, тенденции, интенции психики мужчины, а анимус — это какие-то мужские тенденции и способы реагирования психики женщины, или, как Юнг писал, модусы реагирования. В том случае, если наше эго (наше я) не очень устойчиво, мы можем быть захвачены этими архетипами. В таком случае мы имеем феномен одержимости либо анимой у мужчин, либо анимусом у женщин.
Еще один из очень важных архетипов, которому и Юнг, и постюнгианцы приписывают большое значение и который много и подробно изучается, — это архетип матери. Потому что предполагают, что мать является, как Юнг писал, началом всех начал и отношение с родной матерью, положенное на эту архетипическую матрицу или на схему взаимодействия, во многом предопределяет наш способ взаимодействия с внешним миром. Если мы имели надежный холдинг, надежные взаимоотношения с матерью, надежный вид привязанности, то мы дальше в жизнь идем смело, потому что мы понимаем, что где-то за нами есть руки, которые в случае чего нас поддержат. Если мы имеем негативный вариант архетипа матери, мы боязливо идем в мир либо нарочито смело, браво, бесшабашно и иногда очень рискованно. Поэтому, например, рискантность нашего поведения — есть такой термин — мы можем соотнести, насколько опыт собственного материнства данного человека был удачным.
Еще одним важным, но не столь разработанным архетипом является архетип отца. Если архетип матери дает нам какую-то витальность, жизненность и силу, ресурсность, то архетип отца можно рассматривать как те схемы поведения, те схемы реагирования, которые нас направляют на некоторую активность и на некий выброс в жизнь. Очень известный современный исследователь Мюррей Стайн выделяет три типа отцовства и связывает их с греческими богами — Уран, Кронос, Зевс. Он выделяет разные типажи реагирования на жизнь и разные автографы поведения у людей в зависимости от того варианта отцовства, который у них присутствует.
В том случае, если у человека доминирует уранический, как он говорил, тип сознания, эта мужская представленность, то такие люди характеризуются ощущением безвременья, ощущением длительности, которая не имеет конца: когда у нас событие, мы не понимаем, когда оно началось, когда оно закончилось, и такая абсолютная безысходность.
Второй тип отцовства, который можно связать с именем Кроноса, — мы имеем линию напряжения между сознанием и личным и коллективным бессознательным, которая пролегает по параметру временных регламентов, четкости, жесткости, такие ананкасты. Мы даже имеем некоторые примеры из нашей культурной, нашей личной социальной истории, например пятилетка в четыре года. Все задавали вопрос: зачем делать план на пять лет, если тут же выполнять его в четыре года? Но эта озабоченность временем, озабоченность четкой структурой — это развитие коллективного бессознательного. Но, с другой стороны, этот кронический тип сознания, следуя автору, знаменуется тем, что происходит разрыв с телесностью, то есть это чистые схемы, голые планы, которые никак не связаны с телесной реальностью. Мы имеем целые периоды культурной истории, мы можем просто рассмотреть, когда доминирует тот или иной тип сознания.
И наконец, последний тип сознания — это Зевс, сознание связано с именем Зевса, когда мы имеем жесткую иерархию, как Зевс с Олимпа управлял всеми, и эта жесткая иерархия считается самым продвинутым вариантом архетипа отца.
Еще один из архетипов, который также очень важен, — это архетип ребенка, позволяющий нам прикоснуться к детским состояниям, он означает начало нашей жизни, начало новых начинаний. И этот архетип часто у нас переходит или микшируется с архетипом самости. Для Юнга самость является верховным архетипом, он говорил: «Это Бог внутри нас, это начало и конец всему, из самости появляется эго».
Если взять топологическую модель Юнга и вернуться к идее о том, как коллективное бессознательное организовано, — нам, как людям все-таки левополушарным, проще иметь топологические модели, — то коллективное бессознательное имеет несколько пластов. Один пласт самый архаичный, Юнг называл его психоидное. Потом идут пласты, самые архаичные формы, которые являются прототипами всего, которые недетализированны, — это животные архетипы или прачеловеческие архетипы, включающие в себя самые базовые, самые архаичные, самые негуманизированные эмоции, какие только можно себе представить.
Наконец, идет слой личного бессознательного, и здесь огромный пласт исследований, где показано, как в наше личное бессознательное вторгаются травмы наших предков. То, что не прожито нашими родителями, бабушками и дедушками, оказывает влияние на тот способ поведения, на те предпочтения реагирования — это и есть архетипы, которые доминируют, которые нами овладевают, и мы это, конечно же, не осознаем или мало осознаем.
Например, известен такой факт — меня он в свое время очень потряс — из одного доклада, что люди, пережившие Холокост, но выжившие, разумеется, во втором поколении имеют такое проявление маниакальной радости, что выжили, второе поколение после переживших Холокост, а третье поколение нефертильно. То есть как будто бы эта травма Холокоста или вообще любая травма на третьем поколении выскакивает.
И, конечно, как гражданин этой страны и как бы болеющий за эту страну, я думаю: какие травмы выскакивают у нас сейчас? Это, наверное, те травмы, которые прошли наши бабушки и дедушки. Но если подумать, что в коллективном бессознательном нашей страны накоплено огромное количество травм: революция, Гражданская война, Великая Отечественная война, коллективизация и перестройка — это, несомненно, тоже была травма, — то я думаю, что мы сейчас имеем огромный пласт травматического опыта, который мы плохо осознаем, но тем не менее мы действуем.
Говоря про травмы, можно сказать, что существует архетип травмы, и стоит опять вернуться к понятию архетипа. Архетип — это чистая схема, это чистая структура, которая не имеет своего собственного содержания и наполняется содержанием текущего материала. И если у меня сейчас активизируется, скажем, схема героя, архетип героя, то я найду те события в жизни, где я могу быть героем. Если у меня сейчас актуализируется архетип жертвы, я найду те события, те обстоятельства, где я могу быть жертвой.
И этот архетип, как чистая структура, сам по себе имеет иерархию. И наша задача, задача людей, имеющих сознание, — иметь контакт с этими архетипами не в их самой архаичной, негуманизированной форме, потому что мы не можем их контролировать, а все-таки постараться задать себе такой труд понять, что нами движет, какие схемы нас сейчас толкают туда или сюда, и постараться их контролировать, насколько это возможно.
