Что такое понятие политического у Карла Шмитта как само понятие? Само понятие у Шмитта выглядит следующим образом: политическое есть там и тогда, где и когда имеет место публичное противостояние больших групп, разделенных между собой по принципу «друг — враг». Иначе говоря, противостояние врагов, у каждого из которых есть также и политические друзья. О друзьях Шмитт практически ничего не пишет, он пишет только о том, что главное политическое разделение — это разделение по принципу «друг — враг», это разделение врагов. Люди определяют большие группы как группы врагов: там, по другую сторону этой линии, находятся мои враги.
Что такое «мои враги»? Что такое группы? Это не личные враги — у меня по ту сторону этой линии могут быть даже бывшие личные друзья. Это не те, кто мне непременно неприятен, не те, кто безобразен, с кем невыгодно иметь дело и так далее. Враг — это именно политический враг, то есть это враг не мой лично, а это враг моей группы, группы, с которой я себя идентифицирую, к которой я принадлежу, это публичный враг большой группы людей.
Почему политическое есть только в таких случаях? Потому что политика для Шмитта — это противостояние политических единств, то есть не отдельных людей, а именно организаций, групп, в первую очередь, конечно же, государств. Но как было бы хорошо и легко, если бы мы просто сказали: «Политическое есть там, где есть государство», — то есть понятие политического предполагается, если мы говорим о государстве. И если мы будем так говорить, то это будет правильно, это будет просто, и самое важное, что имел в виду Шмитт, будет несколько скомкано.
Что чем предполагает? Что без чего невозможно? Возможно ли государство без политического? Нет, невозможно. А возможно ли политическое без государства? Вот политическое без государства все-таки возможно, возможны такие противостояния, при которых государства как особого политического единства, как особой политической формы по каким-то причинам нет: еще нет, исторически оно не сложилось, уже нет, или оно не играет при каких-то обстоятельствах ключевой роли, — а политическое как противостояние врагов все равно есть. Поэтому политическое более изначально, оно важнее, чем государство, и это для Шмитта является принципиальным моментом.
В 1927 году Шмитт написал сравнительно небольшую статью, она вышла в журнале, который назывался «Архив социальной науки и социальной политики», — это славный такой журнал, который был основан в его существовавшей на тот момент форме Максом Вебером с друзьями, Зомбартом в первую очередь. И хотя это была очень важная статья, никто не знал, какое будущее у нее впереди. Он потом несколько раз ее переделывал, переделал ее в брошюру, эту брошюру несколько раз переиздавал. Уже вокруг именно брошюры, а не вокруг статьи все время шли какие-то споры, дебаты, на нее писали критику выдающиеся авторы, широко известные впоследствии. Например, такой философ, как Лео Штраус, которого сейчас все прекрасно знают, — это классик западной политической мысли — еще совсем молодым человеком написал важную для Шмитта критику на его понятие политического, и Шмитт высоко оценил то, что написал Штраус. Меньше известно, например, что Ганс Моргентау, впоследствии крупнейший американский автор — с его именем связана целая эпоха в американской политической науке, — тоже еще в юные годы дискутировал со Шмиттом по этому поводу, правда, не публично, а это была личная дискуссия, но впоследствии Моргентау очень гордился тем, что именно он повлиял на Шмитта в некоторых важных аспектах.
Здесь можно было бы продолжать дальше и дальше эту историю, но я только укажу на еще одну важную веху. В 1963 году уже престарелый Шмитт, в значительной степени подводя итоги своей многолетней научной деятельности, выпустил самое полное издание этой книги — к этому времени она уже приобрела вид небольшой книги. Он внес в нее много разных дополнительных материалов, кроме того, отдельно выпустил еще небольшую брошюру, которая называлась «Понятие партизана» и которую он назвал по немецкому обыкновению «Промежуточное рассмотрение к понятию политического» — немцы так любят называть некоторые свои работы. Вот такова история этого труда.
Что в нем есть такого, что заставляет дискутировать вокруг него все снова и снова?
Шмитт считал, что его поняли совершенно неправильно, и он страшно по этому поводу сокрушался.
Он писал, уже будучи пожилым человеком, что его небольшой труд имел в виду все-таки совершенно определенное состояние европейской политической мысли, европейской политической реальности, а именно то состояние, когда в Европе существовало так называемое европейское право народов, и это право народов предполагало, что есть такие единицы, как государства, которые ведут между собой войны. Эти войны ведут между собой государства при помощи регулярных войск, основываясь на определенных правовых принципах, на определенных поводах, которые позволяют ту или иную войну называть справедливой — справедливой не в том смысле, что это война за правое дело, а это война, имеющая определенного рода повод, который можно описать в правовых терминах. Эти войны не затрагивают других людей: комбатанты воюют, некомбатанты прячутся по подвалам, потом выходят и встречают победителя цветами и музыкой. А все остальное, что впоследствии происходило, — это, значит, уже совсем не то государство, не те войны и совсем не то понятие вражды, которое он имел.
То, что Шмитт писал, — это, конечно, говорит скорее не в его пользу, это говорит против него, потому что его понятие политического имело в виду в первую очередь — это было всем прекрасно понятно — ту политическую реальность, которая складывалась в Европе, ту политическую реальность, которая складывалась в мире. Самое главное для него в этот момент было — и это невозможно было вытравить потом ни из каких изданий и никакими комментариями к его книге — следующее: человек становится в полном смысле слова человеком только тогда, когда он является политическим существом. Это старое, идущее еще с древности, от греков понимание того, что такое природа человека. Но политическое существо — это член, это участник, это гражданин своего политического единства. В Греции это был полис, впоследствии это были очень разные политические единства, они по-разному назывались, имели разную природу, разные характеристики.
Только тогда, когда человек принимает участие в борьбе за то, чтобы этот полис, это политическое единство было свободным, независимым от других, чтобы можно было принимать политические решения, не опираясь ни на кого, не ссылаясь ни на кого, кто не принадлежит к этому полису, только в этом случае, противостоя всем остальным, кроме, естественно, друзей, можно было быть подлинно политическим существом.
Следовательно, это противостояние другим — это, с одной стороны, необходимость: без этого невозможна свобода. С другой стороны, это единственный шанс быть человеком в полном смысле этого слова. Значит, быть человеком — это быть воином; быть воином — значит бороться с врагом; бороться с врагом — значит не дискутировать с ним, не вести с ними экономическую борьбу, не дискредитировать его эстетические воззрения или что бы то там ни было еще. Быть врагом — значит быть готовым вести войну, то есть убивать самому и быть готовым к тому, что убьют тебя. Это то, что Шмитт называет экзистенциальное противостояние, то есть противостояние, предполагающее реальную возможность убийства.
Естественно, при этом встает вопрос: как же тогда внутренняя жизнь государств, например государств, в которых есть политические партии, в которых есть политическая конкуренция? Разве это никак не покрывается понятием политического? Да, в таком виде это не покрывается понятием политического. Для Шмитта это вторичные политические различения, для Шмитта это нечто не вполне адекватное в конечном счете, не вполне подлинное, потому что здесь нет настоящей борьбы, здесь нет настоящей войны. Хотел ли он, чтобы борьба и война были внутри государств? Нет, он этого не хотел. Наоборот, он считал, что настоящая политика, в полном смысле слова политика, — это внешняя политика, политическое — это всегда противостояние, еще раз повторю, политических единств.
Для того чтобы они эффективно противостояли одно другому, внутри такого единства должен быть мир, должен быть покой, должно быть единство всех граждан, то есть, иными словами, не должно быть ни политической конкуренции, ни политической жизни. Значит, отстоять свою свободу можно от других политических единств, но эта свобода — свобода гражданина, солидарного, единого со всем своим народом, со всем своим политическим единством. Это не свобода внутри своего государства вести себя так, как ты хочешь, не свобода, как мы ее понимаем в нашем современном смысле гражданских свобод. Это определенного рода понятие политического, которое столь же соблазнительно, сколь и опасно, и поэтому оно вызывает огромное количество дискуссий до сих пор.
Как ни странно, это понятие политического не оказало никакого влияния на тех, сотрудничество с кем впоследствии Шмитту сильнее всего инкриминировали.
Наоборот, нацистские авторы, настоящие, так сказать, адекватные нацисты, ставили в вину Шмитту это понятие политического как слишком абстрактное и не имеющее отношения к настоящей борьбе немецкого народа за свое величие.
Впоследствии одним из важнейших авторов, на которых повлиял Шмитт, был французский политолог, сначала участник Сопротивления еще во времена борьбы французов против нацизма, а впоследствии автор скорее консервативной направленности Жюльен Фрёнд, или Фрён — в зависимости от того, как произносить его имя: по-немецки или по-французски. Он был тем не менее француз, а устоявшееся произношение его имени — Жюльен Фрёнд. Он написал большую диссертацию в начале 60-х годов, где развивал идеи Шмитта.
Еще позже очень большое влияние Шмитт оказал и продолжает оказывать до сих пор на тех левых авторов — именно левых, я подчеркиваю, а не правых, то есть тех, кто находится на другой стороне политического спектра, в другой его части, — которые не удовлетворены слишком, как им кажется, простым пониманием политики как, например, концентрированного выражения экономики в традиционном марксизме, на авторов, которые пытаются рассмотреть понятие политического именно с точки зрения собственной реальности политического, независимой, или, во всяком случае, становящейся такой, или стремящейся к независимости от прочих определяющих, детерминирующих, конституирующих политическое моментов. Из тех, кого у нас принято в таком случае обычно вспоминать, я хотел бы назвать знаменитого современного политического философа Шанталь Муфф — это тоже важная фигура.
Повлиял Шмитт отчасти и на еще более левых авторов, во всяком случае, к нему проявляли интерес когда-то, еще в начале 60-х годов, совсем уж левацкие, маоистски настроенные фигуры. Так что здесь довольно большая группа философов, большая группа политических мыслителей, но еще больше тех, конечно, кто не столько воспринимал его позитивно, сколько стремился с ним дискутировать, его оспорить, и этих философов, этих политических мыслителей было гораздо больше, их всех даже путем перечисления я не мог бы здесь упомянуть.
