Саги — это замечательное явление, аналогов ему нет в Западной Европе — в ту эпоху уж точно. Есть ирландские саги, но это ошибочное название: ирландские саги ничего общего со скандинавскими сагами не имеют. Саги — это некий устный рассказ о значимых и важных событиях. При этом саги, которые дошли до нас, а до нас, конечно, дошло, к сожалению, не так много, как могло бы, но даже и то, что дошло, составляет жемчужину европейской литературы, что трудно об этом как-то говорить без восторга. Саги при этом — я бы не называл саги жанром, а это скорее форма и тип рассказа о прошлом — распадаются на некоторые разновидности внутри этого течения.
Есть саги родовые — это исландские саги, которые рассказывают о самих же исландцах. Замечательны они своим поразительным вниманием к бытовой жизни, к каким-то коллизиям, происходящим в повседневности. Такого источника у историков не бывает, потому что обычно все средневековые источники пишут не об этом, не о том, как люди готовят завтрак, как они ссорятся на свадьбе, из-за чего один увел жену у другого и так далее — все это как-то выпадает из сферы зрения хронистов. Между тем для исландского составителя саги, если это сага родовая, это главный предмет интереса, его больше всего интересует просто жизнь, как она была, причем жизнь не всей страны, а именно отдельных, наиболее ярких и лучших представителей. И, с другой стороны, его, конечно, интересуют разного рода правовые коллизии, юридические тонкости. Поскольку право сопровождало жизнь каждого исландца X–XII веков, то, естественно, и составителя или рассказчика саги интересуют какие-то сложности, хитросплетения правовых ситуаций, как кто из них вышел. И, конечно, всех интересовали кровопролития, преступления, адюльтер — это все в саге присутствует в изобилии. Но что замечательно, в саге это рассказывается не для завлекательности, не для того, чтобы сделать рассказ о том или ином исландце более интересным, а это рассказывается так, как есть: если адюльтера не было, то составитель или рассказчик саги не будет приписывать своему герою какую-то специальную измену или что-то в этом роде. Любой рассказчик саги, произнося сагу, — а, видимо, саги очень долго бытовали в устной форме, — конечно, ощущал себя в некотором смысле как носителя правды, то есть он рассказывал правдивую историю о прошлом. И в общем-то почти все персонажи саг, особенно родовых саг, исландских саг, которые до нас дошли, — это действительно исторические лица, лица, реально жившие в X–XI веках в Исландии.
Сага, как правило, рассказ о прошлом, и это очень существенно, потому что это сразу же окрашивает весь стиль повествования. То, что нерадивые студенты будут пропускать сегодня, читая пусть даже и русский перевод саги, на самом деле надо понимать, что они будут пропускать самую соль сагового рассказа, а именно: прежде всего все пропускают генеалогии. Любая сага начинается с того, что жил такой-то человек, его отцом был такой-то, его дедом был такой-то, дед его был женат на той-то, а бабка его жены была такая-то, она жила на том-то хуторе, а прабабка этой бабки приехала в Исландию, тогда-то бежала, и пошло-поехало. Он выстраивает сложнейшие генеалогические ряды, которые читать-то вроде как и не за чем, если ты не являешься специалистом.
Генеалогические ряды для рассказчика исландской родовой саги той поры были главной информацией, так как они делали все, что он сообщает, достоверным.
Хотя бы потому, что была такая простая вещь: при выстраивании всего генеалогического построения во время рассказа саги в аудитории наверняка были люди, которые являлись просто родственниками того героя, о котором рассказывается. И, как скальд, который не мог врать перед лицом конунгов в каком-то смысле, он, рассказчик саги, не мог врать перед лицом своей аудитории.
Немного другое дело — королевские саги, они тоже были в основной своей массе написаны исландцами, но это рассказы не об Исландии — Исландия там фигурирует постоянно, но это в основном рассказы о политической династической истории Норвегии — ближайших друзей, врагов и соседей исландцев. И норвежцы проявляли к исландцам, особенно норвежские конунги, исключительный интерес и внимание, все время пытаясь сделать Исландию частью Норвегии, но и исландцы, конечно, живо интересовались тем, что происходит в Норвегии. Именно потому эти саги и называются королевскими: они рассказывают о королевской политической судьбе Норвегии с самых древних времен до XIII–XIV веков, XIV в немножко меньшей степени.
Наконец, и сам составитель и рассказчик этих саг, королевских саг, говоря о них, будь то Снорри Стурлусон или некий безымянный рассказчик, всегда исходил из того, что он говорит правду в том виде, в каком она до него дошла. Причем дошла эта правда до него в устном виде, в составе чьих-то свидетельских показаний, каких-то рассказов из других саг или других людей. И любому рассказчику саги всегда, когда он говорит о каких-то причудливых вещах, особенно произошедших в древности, важно сослаться на что-то, указать, от кого он узнал это, и восстановить некую цепочку, канал поступления информации. Это очень хорошо видно, например, в предисловии великого исландца Снорри Стурлусона к своду королевских саг «Кругу Земному». Там бо́льшая часть этого предисловия посвящена именно тому: он объясняет, откуда он взял эти сведения, и упоминает целый ряд знаменитых исландцев, которые рассказали ему, а тем рассказал еще более знаменитый исландец, а тому еще более знаменитый. Как на суде, ему важно восстановить круг свидетелей или канал, по которому поступила информация из глубокой древности.
При этом королевские и родовые саги, безусловно, были правдивыми, и там правда дышит буквально в каждой строке, хотя понятно, что составителю саги по ходу рассказа какие-то незначительные вещи приходилось досочинять, например диалоги персонажей. Он имел в голове некоторую суть того, о чем говорили его персонажи, а диалоги он, конечно, сочинял сам. И в этом смысле нелепо упрекать его в попытке фальсифицировать диалоги X века — нет, он просто рассказывал об этом так, как, по его представлениям, могли бы говорить люди X века, уж во лжи его обвинить трудно.
И наряду с этими двумя типами правдивых саг, в которых правда манифестирована с самого начала до конца, были так называемые лживые саги — lygisogur. Это саги, которые, по-видимому, были близки по типу скорее к сказкам, и там как раз рассказчик или составитель всегда был предельно озабочен занимательностью рассказа: конечно, там летают драконы, конечно, там бегают герои, которые одним броском копья пронзают человек двадцать, «одним махом семерых убивахом» и так далее. Конечно, там очень много фантастического, и неслучайно именно эти саги явно пользовались массовой популярностью, потому что они сохранились в огромном количестве списков, их переписывали, пересказывали. Это то, что, наверное, можно было бы сравнить с современной pulp-fiction, с массовой литературой. Но замечательным образом эти саги назывались именно лживые саги, то есть в самом названии подтипа этих устных рассказов уже содержалось указание на их некоторую неправдивость. И само существование lygisogur, лживых саг, предполагало, что есть саги и правдивые, нелживые. Так что тут не стоит удивляться такому странному разделению.
Известно, например, что правители Норвегии, особенно в XII веке, особенно конунг Сверрир, безусловно, больше любили лживые саги, чем все остальные. Тем не менее этот же правитель Норвегии, любя лживые саги, любя, когда его развлекают и занимают, в качестве идеологической пропаганды (он был самозванец, ему надо было обосновывать свои права на престол) не нашел ничего лучше, как заказать о самом себе сагу в качестве именно такого политического документа, обосновывающего права на престол. И известно, что хотя бы частично эта сага была написана при его участии, где он рассказывал составителю саги, что именно должно попасть в его биографию такого особого типа.
Вообще я не случайно сказал, что сага — это не жанр, сага — это нечто другое, это тип рассказа и тип текста, потому что для скандинавов той поры сага явно обладала таким всепоглощающим и доминирующим свойством, что буквально все втягивалось в нее. Это такая губка, которая всасывала в себя все жанры, все типы нарративов. Если переводились жития святых, то это будет сага об апостоле Павле, если переводилась Библия, то это будет сага о каких-то библейских событиях или сага об иудеях, и так далее и тому подобное. В этом смысле сага была таким типом текста, который, как зонтик, покрывал любые формы словесного древней Скандинавии.
