Концепция представления себя другим — это то, с чем прежде всего имя Эрвинга Гоффмана ассоциируется у социологов. Концепция представления себя органично вырастает из идеи социальной роли. Социальная роль представляет собой совокупность ожиданий или представлений о том, как ведут себя и как должны вести себя представители какой-то социальной категории. Это своего рода сценарий или скрипт, похожий, например, на театральный сценарий и соответствующий роли короля Лира. Так же, как король Лир выполняет какие-то действия, так и мужчины выполняют какие-то действия, мужья выполняют какие-то действия, ученые выполняют какие-то действия, студенты — и все они так же предсказуемы, как король Лир, — в определенных пределах, по крайней мере.
Гоффман был первым, кто развил эту концепцию в неожиданном направлении. Он сказал, что роль обычно понимается как метафора. Собственно, Гоффман часто идет вместе с тегом «драматургическая метафора», предполагается, что он тоже считает, что это метафора, и он был первым, кто уподобил социальный мир театру, сказав, что мы все играем своего короля Лира. Что совершенно неправда. На самом деле у Гоффмана театр — это вовсе не метафора, а другая фигура — это синекдоха. Он не говорит, что мы играем свои роли мужей, или ученых, или кого-то еще, так же как актер играет роль короля Лира, подразумевая при этом, что метафора в строгом смысле слова обозначает, что это «как» значит уподобление, но не тождество: мы играем, «как» актер играет свою роль, но мы сами не актеры.
Гоффман говорит, что в действительности это синекдоха — не одно вместо другого, а часть вместо целого. Король Лир есть прототипическая, архетипическая социальная роль, и нет принципиальной разницы, актер играет короля Лира или актер играет актера. Все социальные роли исполняются более-менее одинаково. Почему это интуитивно считается скорее метафорой, чем синекдохой? Просто потому, что актер знает, что он не король Лир. Когда он играет кого-то, кем на самом деле не является, — это не то, когда он играет кого-то, кем на самом деле является. Для Гоффмана, однако, это «на самом деле» не существует. Если мы приглядимся к ситуации поближе, мы выясним, что «на самом деле да» и «на самом деле нет» — вещи чрезвычайно условные и зыбкие.
Почему мы считаем, что король Лир — это на самом деле не актер, который его исполняет? Актер не обладает какими-то внутренними свойствами, происхождением. Другие люди, зрители согласны считать его королем Лиром, только пока он находится в строго фиксированной ситуации — на сцене. Внутренне он тоже знает, что он не обладает этими свойствами и что лицензия исполнять роль короля ему дана только на два часа, до последнего звонка. Кроме того, чтобы быть королем Лиром на сцене, ему нужно проводить над собой работу, описанную Станиславским, или Чеховым, или кем-то еще, ему нужно мобилизовать культурные ресурсы, представлять себе, как ведет себя король, действовать в соответствии с этим разработанным образом. То, что, по идее, настоящий король не должен делать, потому что король ведет себя просто по-королевски, а не так, как актер.
На самом деле, когда мы изучаем исполнение более привычных социальных ролей, мы видим, что разница не так уж велика.
Любая роль исполняется только в некоторой фиксированной зоне.
Актер как актер имеет право представлять себя людьми, которыми он не является, но только когда он играет социальную роль актера. Если он на вечеринке попробует себя представить королем, преуспеет, возьмет у кого-то денег в долг под залог земель, а потом эти деньги не отдаст, то следователю он никогда не сможет объяснить, что он король, потому что для следователя эта особенность его роли актера совершенно нерелевантна. Он актер, только когда зрители его социального представления согласны считать его актером.
То же самое касается внутренних самоощущений. На самом ли деле человек является ученым? Большинство ученых временами сомневается. Мы не говорим о социологах, которые все время сомневаются — а правда ли они ученые, — но мы можем поговорить о физиках и каких-нибудь других настоящих ученых, которые, если взять у них интервью, тоже временами начнут сомневаться. «Ученый, — скажут они, — это по-настоящему поиск истины, а мы публикуем статьи в Scopus и мыслим не о природе, а о показателях результативности научной деятельности». Так правда ли мы ученые или нет? И это определение через внутреннюю сущность всегда довольно зыбкое, довольно неустойчивое, если людям свойственно сомневаться в них.
То же самое происходит, когда мы говорим о роли и специфике ремесла актеров, заключающихся в том, что актеру нужно готовиться к этой роли, а социальная роль исполняется естественно. Да ничуть не бывало. Мальчиков учат быть мужчинами, девочек учат быть женщинами, наследники престола учатся быть королями. Они точно так же учатся быть королями, вести себя по-королевски, как учится актер, которому нужно сыграть эту роль. И есть большая область исследований истории эмоций, которые показывают, как в разные эпохи меняется скрипт, в соответствии с которым король что-то чувствует. Целая социология эмоций выросла вокруг изучения правил того, как люди учатся чувствовать. Сначала они понимают, что должны чувствовать как занимающие какую-то позицию в обществе, а потом учатся чувствовать «на самом деле». Королю, например, полагается гневаться в определенных ситуациях, а в определенных полагается не гневаться. Разница с исполнением роли по системе Станиславского, честно говоря, очень и очень невелика. В этом смысле мы начинаем сомневаться в том, действительно ли есть какая-то разница между искусственным исполнением роли и гораздо более привычным нам исполнением самых разных социальных ролей.
Дальше Гоффман исследует разные социальные следствия, которые из этого прямо вытекают. Используя театр как некоторое высшее проявление социальной жизни, качественно наиболее раскрывающее и поэтому нам интересное, Гоффман говорит, что на самом деле мы ходим в театр не потому, что нам интересен король Лир, а потому, что нам интересны актеры, потому что не в короле Лире мы себя узнаем, а в людях на сцене. В современном театре это очень часто используется.
Что нужно для того, чтобы исполнить роль? Нужны благодарные зрители, нужны зрители, которые знают роль зрителей и исполняют ее, и поэтому представление может состояться. Нужна команда: актеры должны поддерживаться другими актерами, и вместе они должны воплощать представление перед глазами аудитории. Правильно ли это для других ролей и социальной жизни? Да, безусловно. Социальная жизнь устроена через чередование ролей актера и зрителя. Для того чтобы любое представление любой роли состоялось, нужна благодарная аудитория, которая готова его поддержать. В представлении всегда участвует много людей, а не только тот, кто представляет.
Гоффман по-разному описывает роли, которые люди играют, необязательно роли, соответствующие профессиям, — я пока называл только общие социальные категории или профессии, — но и те, которые касаются, например, межличностных отношений или таких генерализированных ролей цивилизованного, приятного во всех смысла человека, который рад видеть окружающих или по крайней мере притворяется, что рад видеть окружающих, ведет себя, как если бы они были симпатичны. Эта роль, проекция определенной личности или личностных свойств в ситуацию, присутствует в любой ситуации соприкосновения разных людей друг с другом. И за то, что люди отказываются ее играть, общество обычно в лице окружающих наказывает их очень и очень жестко.
Но для того, чтобы эта роль была сыграна, нужна некоторая помощь со стороны окружающих: для того чтобы актер был королем Лиром, нужно, чтобы другие актеры подыгрывали, а зал хотя бы молчал и не вмешивался, и точно так же для того, чтобы исполнить роль дружелюбного, симпатизирующего окружающим в своей повседневной жизни, нужно, чтобы эти окружающие, например, не злоупотребляли теми правами, которые исполнитель этой роли им приписывает. Для того чтобы каждый из нас притворялся, что ему интересно слушать окружающих, нужно, чтобы эти окружающие не слишком назойливо рассказывали о себе или о других совершенно неинтересных вещах. В этом смысле нормы, регулирующие поведение зрителя, настолько же всепроникающи, насколько нормы, регулирующие поведение актера, — они взаимодополнительные, и они пронизывают любое социальное взаимодействие.
Откажись зрители подыгрывать, и любая роль, скорее всего, не будет сыграна.
Гоффман исследовал психиатрические лечебницы, в которых происходит буквально это. Те нормальные ресурсы, которые общество предоставляет своим взрослым здоровым членам, здесь у людей изымаются. Они начинают вести себя ненормально не потому, что они действительно в глубине ненормальные, а потому, что у них нет возможности сыграть роль нормального. Для того чтобы сыграть роль джентльмена, нужно иметь возможность предлагать дамам стулья, но что, если это не стулья, а табуретки, которые привинчены к полу? Невозможно их предложить широким жестом.
Мы исполняем в повседневной жизни роль существ бесплотных, у которых вообще нет никаких телесных потребностей. Викторианские девушки, разумеется, в принципе не могли озвучить в обществе свою потребность посетить туалетную комнату. И в нынешнем обществе обычно используют какие-то деликатные эвфемизмы. Но что, если нет не только возможности использовать эвфемизмы, но и туалетной комнаты, а есть какой-то санузел в камере, и все происходящее происходит на глазах охранника или санитара? В этих ситуациях вести себя нормально просто невозможно, потому что аудитория слишком неблагодарна для этих целей.
Гоффмановское послание попало на очень благодарную почву. Именно в 60-е годы проходит волна сомнений любого рода в социальном эссенциализме, в любого рода определении социальной роли через ссылку на врожденные свойства или естественные свойства человеческой личности. Традиционно предполагается, например, что мужская и женская роли каким-то образом укоренены в мужской и женской природе. Но что, если они на самом деле выучиваются? Маргарет Мид возвращается из Новой Гвинеи и говорит: «Вы не поверите, там есть разные племена: в одном из них мужчины и женщины ведут себя совершенно по-разному, ролевые предписания для них практически идентичны, а в другом мужчины ведут себя как женщины, а женщины ведут себя в некотором роде как мужчины».
Гоффман попал в очень нужный момент со своей книгой, вышедшей в 1959 году, поскольку он как раз и показывал, как все эти механизмы драматического воплощения разных ролей функционируют в нашем обществе. В том числе эта книга очень хорошо укладывалась в контекст общих сомнений в том, что какие-то роли естественные и врожденные. На следующем этапе стали задаваться вопросом о том, какие части нашей личности есть отражение доминирующих в обществе представлений о том, как устроена человеческая личность, какие из них каким-то образом действительно укоренены в нашей биологической природе. Есть ли, например, характеры? Или характеры — это такие же роли, которые люди учатся разыгрывать? Экстраверсия и интроверсия — они есть или это просто культурные маски? Интеллект — он существует или нет? Или он не то, чем кажется?
Гоффман в каком-то месте написал, что человеческая природа не очень человеческая вещь. Позднейшие исследования по биологии отчасти сдвинули этот маятник в сторону беспредельного релятивизма и конструктивизма назад к изучению каких-то биологических основ. Но важные поправки, которые были внесены в 50–60-е годы, по-прежнему с нами, и мы знаем, что к человеческой природе надо подходить осторожно, как к какому-то фундаменту, на котором могут быть возведены самые разные дворцы повседневных самопредставлений.
