Вступление правителя в его город

Одной из самых частых ситуаций встречи правителя со своими подданными являлся въезд государя в его собственный город. Мы должны представлять себе дело так, что община по большей части — это городская община. Представление о том, что мы — это целый народ или целая нация — это довольно позднее представление. Но мы — это прежде всего наш город, и, так или иначе, наш правитель должен к нам приехать, и мы его должны встретить. Это очень важная сцена — сцена легитимации власти, сцена взаимного признания подданными государя и государем прав его подданных. И это очень устойчивая форма репрезентации власти, которая продержалась с очень ранних времен и чуть ли не до XX века.

Всякий раз эта сцена оформлялась по-разному. Но любопытно, что, прежде всего, коннотации, ассоциации, которые связывались с этой сценой, — это, разумеется, священный брак, потому что община подданных — это невеста. Подданный воспринимается как существо женского пола или рода, гендера, а правитель — это всегда мужчина, даже если это правитель-женщина. Известны случаи, когда правительницы привешивали себе какие-нибудь бороды или изменяли титул на мужской, чтобы лишний раз подчеркнуть, что они являются не женщинами, а правителями.

Вступление правителя в город — это нечто вроде мистической свадьбы, мистического брака. Оно описывалось именно в такой терминологии, причем не только в эпоху Античности, в эпоху эллинизма, но и на протяжении Средних веков. Сплошь и рядом мы видим такие топосы в описаниях въезда короля в Париж. Например, что город украсил себя как невеста перед свадьбой. Иногда эта метафора могла разворачиваться в довольно большие, подробные сцены. Например, когда этому торжественному свиданию предшествовала ситуация конфликта: король спорил с городом, он победил этот город, разгромил его войска, и эта упрямая «невеста» встречает своего «жениха» и демонстрирует ему, что она на самом деле не столь плохо настроена к нему, она заблуждалась, она совершала ошибки.

И какая-нибудь юная, прелестная горожанка в подвенечном платье встречает государя, стоя на коленях у входа в городские ворота, протягивая ему пламенеющее сердце, сделанное из каких-нибудь подсобных материалов, и для понятности еще будет висеть какой-нибудь большой плакат, объясняющий, что меня, дескать, отвлекли от любви к тебе, но теперь эта любовь меня охватила всецело.

Этот постоянный важный мотив осложняется на протяжении всего Средневековья очевидными библейскими коннотациями, идущими из «Песни песней», — это, разумеется, ситуация, когда невеста ждет своего жениха. Это трактуется еще и с помощью целого ряда разных образов, потому что хороший город — это, разумеется, чистая дева, а плохой город, который, например, бунтует против своего государя, — это, разумеется, блудница и уподобляется какому-нибудь Вавилону. Здесь есть много промежуточных стадий, которые могут так или иначе визуализироваться в образах. Из Священного Писания идет образ невесты, города-невесты, но еще и небесного Иерусалима, спускающегося к нам. Это почти синонимы — невеста и Иерусалим.

Если мы встречаем хорошую, правильную городскую общину, то, скорее всего, это чистая невеста и Иерусалим, и мы можем воспринимать этот город таким образом. И тогда, если это Иерусалим, небесный или земной, въезжающий государь уподобляется не просто жениху, но еще конкретному жениху — это жених-спаситель, в случае с христианским обществом это жених-Спаситель (Спаситель с большой буквы), он уподобляется Иисусу Христу. В некоторых случаях это уподобление доходило до того, что правители, прежде всего епископы, въезжали в город на осле или ослице, но это не самый частый случай.

В любом случае государь, который въезжает в город, берет на себя функции жениха и спасителя.

Причем осуществляется торжественный брак в виде богослужения, которое производится в главном храме города, и что в дохристианские времена, что в христианские месса, литургия в главном храме является заменой свершения брака.

В христианские времена появляется еще один любопытный мотив при встрече правителя: навстречу ему выходят мальчики с оливковыми ветвями, с пальмовыми или еще какими-нибудь, какие попадаются под руки, и приветствуют его — именно мальчики. Здесь совершенно ясная ассоциация с въездом опять-таки Иисуса в Иерусалим. Правда, ни о какой встрече, в которой участвуют дети, в канонических Евангелиях ничего не говорится. Подобная сцена есть в одном апокрифическом Евангелии, но ее разыгрывали всерьез. Причем в конце IV века ее разыгрывали даже в самом Иерусалиме, не говоря уже о других европейских городах, где вплоть до XIV, XV века будут появляться эти «еврейские» мальчики — иногда их так будут называть, они не будут иметь никакого отношения к евреям, они уже даже не будут маленькими мальчиками, а вполне великовозрастными молодыми людьми, постепенно они уже даже не будут размахивать ветвями, им будут давать в руки флаги с гербами города или въезжающего государя. Но все равно эта зависимость от образа, который каким-то странным манером возник на рубеже Античности и Средневековья, будет видна.

Еще очень странный элемент, который связан с въездом в город, — это уподобление правителя не просто спасителю, но спасителю, который является одновременно и милосердным судьей. Это правитель, который освобождает преступников, желательно раскаявшихся, от положенного им наказания. И на протяжении нескольких веков — особенно в Германии — мы будем видеть довольно странные сцены, когда в ходе торжественной процессии непосредственно рядом с государем будут находиться преступники, изгнанные из этого города по решению суда, вполне законным образом, приговоренные кто к десяти годам ссылки, кто к пяти. Но теперь они смогут вернуться в город, держась, например, за стремя государя, за край его плаща, они будут составлять непосредственное окружение. На самых почетных местах, в самом центре процессии, будут находиться эти изгои, эти преступники. И введение их в город станет кульминацией всего торжественного праздника — встречи невесты с женихом, встречи политической общины со своим политическим главой.

Эти люди, обычно в одеянии кающихся, будут проведены князем, например, до центральной площади города, и там они принесут свое покаяние, и городские власти решат вычеркнуть имена этих людей из списка преступников, которым запрещен въезд в город. Это если городские власти будут настроены к своему государю хорошо. Если они будут настроены не так хорошо, они могут, например, прийти к выводу, что этим людям можно оставаться в городе столько же времени, сколько здесь будет находиться государь, а как только он поедет, пусть они снова отправляются в свое изгнание и, может быть, даже больше никогда сюда не возвращаются.

Но бывали ситуации, когда король, скажем, был совершенно недоволен своими подданными и своим городом. Как он мог выразить свое недовольство? Лучше всего ему было вообще не принимать никакого участия в такого рода встрече. И когда к нему приходила делегация горожан и говорила: «Мы все приготовили, мы готовы принять тебя со всеми мыслимыми почестями», — он отправлял их назад и говорил: «Уберите все декорации, которые вы поставили». А декораций могло быть очень много, потому что, помимо мальчиков или преступников, могли, например, на главных перекрестках расставлены всевозможные сцены, на которых изображались разные маленькие театральные представления, в которых горожане пытались объяснить въезжающему королю, что они от него ожидают, что он милостив, доброжелателен к ним, справедлив, но нестрог — такого рода вещи. Это форма такого занятного диалога между горожанами и королем.

Если государь был действительно зол, он не участвовал в этом действе, он мог въехать в другие ворота, где его не ждали, или мог приказать этим людям отправляться по домам и ждать, когда вызовут, мог отправить вперед своих солдат, чтобы они разогнали толпу и проделали путь. Иногда государь въезжал даже не через ворота, а через пролом в стене. Это означало, что он не хочет вступать в такой диалог, не хочет всерьез относиться к привилегиям города, не хочет защищать или хранить его права, а хочет радикально ухудшить его статус и навязать местной общине свою власть. Поэтому такого рода встречи, такого рода ситуации въезда были чрезвычайно ответственными для обеих сторон и носили форму заключения определенного договора между сторонами. В ходе этого въезда на языке ритуала, на языке церемонии высказывали взаимные ожидания и взаимные претензии, выстраивался определенный символический баланс, более-менее удовлетворяющий, как правило, обе стороны.