Прежде чем говорить о коллаборационизме, нужно объяснить, что это такое. Я вовсе не уверен, что большинство слушателей, зрителей вообще знакомо с этим термином, ибо этот термин был длительное время табу для людей советской эпохи и, вероятно, не слишком знаком и людям постсоветской России.
Слово «коллаборационизм» происходит из французского, и в переводе это означает всего-навсего сотрудничество. Но этому безобидному слову были приданы крайне негативные коннотации, а именно сотрудничество с врагом. Поскольку этот термин был употреблен не кем иным, как маршалом Петеном, главой вишистского правительства Франции, во время его встречи с Гитлером, когда Петен сказал, что нужно сотрудничать и что Франция будет сотрудничать с нацистской Германией. С тех пор термин «коллаборационизм» совершенно однозначно означает сотрудничество с врагом, а не что-либо иное.
Здесь есть два аспекта. Один аспект — это то, что ни одна оккупационная армия, ни одна оккупационная администрация не может сколько-нибудь эффективно управлять оккупированной территорией без какой-то опоры на те или иные элементы местного населения. Ведь не разместишь же в каждой деревне гарнизон и не приставишь к каждому гражданину оккупированной страны солдата оккупационной армии, и оккупанты в этом заинтересованы.
Другой вопрос, откуда берутся люди и почему находятся люди, которые с противником сотрудничают. В частности, я говорю о Советском Союзе, в котором было немалое количество коллаборационистов разного толка. Наиболее известный — военный, военно-политический коллаборационизм. И, бесспорно, наиболее известным коллаборационистом времен войны является Андрей Власов, бывший советский генерал, вполне успешный, отличившийся при обороне Киева, но особенно при обороне Москвы, впоследствии попавший в плен и возглавивший Русскую освободительную армию. Хотя надо сразу сказать, что она существовала длительное время только в воображении, только на бумаге, а реально стала формироваться, когда уже кукушка прокуковала конец нацистского режима, поздней осенью 1944 года.
В общей сложности в военных вооруженных формированиях нацистской Германии — в вермахте и вспомогательной полиции — в качестве так называемых добровольных помощников сотрудничало более миллиона советских людей — если угодно, бывших советских людей. Но это только одна часть истории. Дело в том, что на оккупированных территориях оказалась почти половина населения Советского Союза. Согласно переписи 1939 года, на этих территориях находилось около 88 миллионов человек. Но учитывая то, что значительная часть была призвана в армию, часть эвакуировалась, часть просто бежала от наступающего противника, мы, историки, считаем, что на этих территориях оставалось примерно 70 миллионов человек, из них три четверти — это, конечно, женщины и дети.
И люди, оказавшиеся на этих территориях, волей-неволей были вынуждены в той или иной форме сотрудничать с противником — другого варианта просто не было. Ведь в СССР не было частной собственности, не было возможности как-то существовать, функционировать, зарабатывать на жизнь помимо участия в тех или иных структурах.
Если человек работал на заводе, если он продолжал работать на этом заводе после прихода оккупантов, то де-факто он работал на оккупантов.
Если человек заведовал, скажем, городской канализацией и продолжал это делать при нацистах, то технически он становился коллаборационистом. Это, если угодно, бытовой, или повседневный, коллаборационизм. Это была довольно трагическая ситуация, поскольку людям нужно жить, в городе, поселке или в деревне должна быть вода, нужно производить продовольствие, нужно как-то обеспечивать существование — и это происходит, повторяю еще раз, на оккупированной территории под властью противника.
Но кроме вынужденного коллаборационизма был коллаборационизм военно-политический и коллаборационизм, который я бы назвал идейным, которому уделялось гораздо меньше внимания. Военно-политический коллаборационизм — явление довольно сложное, потому что там были те, кто сознательно боролся с оружием в руках против советской власти и считал, что «хоть с чертом», но против большевиков. И были те, кто пошел служить в те или иные вооруженные формирования или вспомогательные части, просто чтобы выжить. Для военнопленных иногда выбор между службой и отказом от нее был выбором между жизнью и смертью. Некоторые люди в любом случае отказывались служить, некоторые шли на службу, и дальше уже зависело от обстоятельств. Некоторые впоследствии переходили на сторону Красной армии или бежали в леса, некоторые оставались на Западе, некоторые служили верой и правдой.
Большинство коллаборационистов — коллаборационисты по случаю. Так сложились обстоятельства. И я имею в виду в том числе генерала Власова. Не попади Власов в плен, был бы славный советский генерал, ничто не свидетельствовало в его карьере до плена о том, что он собирается как-то выступать против советской власти, сотрудничать с противником. Но когда оказался в плену (понятно было, что его военная карьера кончилась, даже если он будет освобожден, или, во всяком случае, ни о каком продвижении наверх речи быть не может), то он выбрал путь борьбы с советской властью. Есть немало апологетов генерала Власова как борца со сталинизмом. Как историк я не вижу во Власове идейного борца: я не обладаю никакими источниками для этого.
Была категория людей, которые ждали немцев как освободителей, и их было немало — люди самые разные. По моим оценкам и по итогам моих исследований, наиболее распространенные пораженческие коллаборационистские настроения — хотя, конечно, такого термина не употребляли — были среди крестьянства, в наибольшей степени пострадавшего от советской власти в предвоенное десятилетие. Именно на крестьянство обрушилась насильственная коллективизация, высылки, де-факто ограбления, неполноправное положение и так далее.
Массовые репрессии, которые проходили в 30-е годы, пик которых пришелся на 1937—1938-е, служили, с точки зрения Сталина и его компании, средством зачистки страны и ликвидации потенциальной пятой колонны. Сам термин возник во время гражданской войны в Испании — это слова генерала Молы, который руководил штурмом республиканского Мадрида. Он говорил, что кроме четырех колонн, наступающих на Мадрид, есть пятая колонна — люди внутри Мадрида, которые ему содействуют.
Эта потенциальная пятая колонна — потенциальные противники советской власти или власти в сталинском варианте. Какие-то из них уничтожались или арестовывались, но эти репрессии порождали новых недовольных, новых пострадавших. То есть это была безумная политика, не говоря о моральном аспекте. Я говорю об идее превентивного уничтожения людей, которые, может быть, в случае войны окажутся на стороне врага. Не известно, не больше ли их оказалось на стороне врага вследствие репрессий, нежели было предотвращено какое-то их участие.
Немало людей было среди вполне успешных советских профессионалов — среди врачей, ученых, литераторов и так далее — тех, которые, казалось бы, верой и правдой служили советской власти, но были внутренними эмигрантами, как впоследствии один из них сам себя назвал. Люди, которые были готовы сотрудничать с кем угодно — кто придет извне и обрушит советскую власть, будь то немцы, британцы, японцы, марсиане — кто угодно. Надо иметь в виду этих людей, которые, скажем, сотрудничали в оккупационных газетах и журналах, которых выходило на русском языке и на языках народов Советского Союза около четырехсот наименований.
Так что до известной степени феномен коллаборационизма был следствием довоенной политики советской власти.
Достаточно сказать, что средняя продолжительность жизни в СССР — вполне объективный демографический показатель — была меньше или чуть выше сорока лет в зависимости от республики, в зависимости от условий проживания. Средняя ожидаемая продолжительность жизни была одной из самых низких и у мужчин, и у женщин — менее сорока лет.
Советской власти до известной степени «повезло» в том плане, что гитлеровцы оказались еще хуже. По данным НКВД, по сводкам, которые опубликованы и нам доступны, одним из самых распространенных слухов в деревне был слух о том, что придут иноземцы и распустят колхозы и что не будет этого ужаса, который обрушился на крестьян — а крестьяне составляли две трети населения страны. Но нацистская политика наряду с естественным чувством патриотизма и защиты своей земли была очень важным агитационным фактором в пользу советской власти.
Василий Гроссман, знаменитый писатель и автор, наверное, лучшей книги о войне — я имею в виду «Жизнь и судьбу», — вел записи во время войны. Как военному корреспонденту, ему это было дозволено. И среди этих записей есть некоторые поразительные. Например, то, что записал летом 1942 года, разговор двух женщин: «Раньше мы считали, — сказала одна другой, — что коммунисты антихристы, а оказывается, цей Гитлер антихрист». Это была эпитафия надеждам, которые некоторая часть Советского Союза питала на освобождение со стороны нацистской Германии. И война действительно становится отечественной — особенно тогда, когда советские люди ощутили на себе, что такое нацистский режим.
