Алексей Федорович Лосев — не тот мыслитель, которого надо как-то специально представлять. Это всемирно известный ученый и философ. Я хотел рассказать о его философии культуры, которая неявным образом представлена в его трудах. Проще всего будет начать с его собственных небольших интервью, в которых он высказал центральные идеи, показал нерв своего мышления.
В принципе Лосев описал много больших и малых культур, но теоретического обоснования его методов почти нет. Тем не менее его особенность в том, что этот метод очень четко и конкретно очерчен и везде присутствует. Это неоплатоническая диалектика, которая прочитана глазами платонизма Отцов Церкви. Эту философию он выразил по крайней мере в теоретическом виде в двух трудах: это «Философия имени», одно из самых знаменитых его философских творений, и «Диалектика мифа». Опираясь на эти теории, я попытаюсь коротко нарисовать контуры философии культуры Лосева.
Во-первых, Лосев твердо уверен, что вся мировая культура — это целостность. Это совсем нетривиальный подход, потому что как раз в 1920-е годы, когда он писал основные труды, в моде была морфология культуры, разбивающая принципы на отдельные, совершенно несводимые друг к другу. Самая громкая слава была у Шпенглера, которого Лосев изучал и несколько критиковал.
Подход у Лосева двойственный: он, с одной стороны, соединяет анализ общих больших исторических контекстов, а с другой стороны, переходит к детальному, научно выверенному описанию небольших феноменов, но ярких и связанных с культурой. Он сам это называл методом соединения всеобщего, особенного, единичного. Привычный для марксистской лексики термин — это было удобно Лосеву, потому что ему надо было вписаться в контекст времени и идеологии.
На самом деле диалектика, которую он излагал, — это омоним для марксистской диалектики. Ничего, кроме названия, их почти не объединяет. Некоторый общий генезис. Это диалектика в платоновском смысле, то есть выявление внутренней динамики диалога категорий, которые переходят друг в друга, но переходят неслучайным образом.
Можно нарисовать общее поле лосевского видения культуры как ось горизонтальную и ось вертикальную. По горизонтали это развитие культур. Особенно подробно Лосев описал культуры Античности и Ренессанса. Но такая вертикальная ось придает этому историческому движению метафизический смысл. Это ось восхождения от таких простых и понятных категорий к высшим обобщениям, к универсалиям. На вершине для Лосева абсолютная Личность. Мы понимаем, что это Бог. Но Лосев предпочитает в рамках философии обходиться такими метафизическими категориями.
Все многообразие и кипение диалектики по этой вертикали понемногу восходит к двум центральным способам понимания явления: это то, что платоники называют эйдос, то есть лицо, лик, четко прочерченный образ явления, причем это всегда достаточно индивидуально, и логос, то есть логическая формула, которая дает сущность объекта. Лосев, как истинный платоник, соединяет логос и эйдос в одну точку, и в нем появляется нечто вроде личности, которую можно обозначить на этом уровне словом «символ», то есть это конкретно явленная логическая формула, у которой есть портретный облик. Это то, что начинает жить. А в культуре это проявляется как личность, реализующая смыслы. Потом этот символ, который уже можно обозначить некоторым именем, — это же все-таки некоторая личность — дорастает до высших категорий, которые перерастают в историческую судьбу личности. Это Лосев называл словом «миф».
Тут мы видим, что, по сути дела, миф — это способ рассказать о культуре, показать, как эмпирические личности, а может быть, и какие-то воплощенные идеи создают некоторое поле, почти театральную сцену, на которой происходят исторические события.
То есть миф — это сущность личности, развернутая в исторической судьбе в конкретных обстоятельствах.
Лосев так и видел культуру. И он считал, что весь смысл вообще говорить об этих культурах заключается в том, что это не набор каких-то событий, как у Шпенглера проявлялось, это даже не событие, а для Шпенглера это отдельные растения, какие-то деревья, которые друг с другом не общаются, вырастают из почвы, расцветают, засыхают и умирают.
Лосев считал, что Шпенглер гениально научился рисовать дерево культуры и замечать детали, которые другие не замечали. Но он критиковал Шпенглера за то, что он теряет смысл изображения культуры. На самом деле для него всегда есть абсолютный контекст, в котором происходит это движение от одной культуры к другой, — контекст, который задается означенной мной вертикалью. И с этой точки зрения метод Лосева уникален: он дает, с одной стороны, всегда конкретный портрет явления или личности. Можно посмотреть на его знаменитую историю античной эстетики, посмотреть, например, как он изображает Сократа. Фактически это новелла в философской прозе, которая изображает и философский смысл, и судьбу Сократа. Еще Лосев ухитряется свой автопортрет встроить в это изображение. Это его гениальное, не уступающее Шпенглеру искусство увидеть всеобщее в индивидуальном, к чему он так стремился.
Но в то же время у него всегда присутствуют эти контексты. За это его и критиковали. Даже Аверинцев его критиковал за то, что Лосев как бы создает жесткий каркас. Но эффективность метода Лосева в том, что каркас нежесткий. Дело в том, что он никогда не жертвует индивидуальностью ни явления, ни культуры, но всегда показывает, что смысл события заключается в том, что они на этой вертикальной лестнице находят определенную ступень.
Анализируя метод Лосева, к этим горизонталям и вертикалям можно добавить третью ось, задающую объем, ее иногда называют сагитталью. Это как бы отношение уже личности, может быть, даже нашей, воспринимающей, включающейся в эти события: что нам ближе, что дальше, как соотнестись с эпохой, с личностью? Лосев никогда об этом не забывает. Он напрямую не анализирует современность, но мы слышим его голос в контексте этих разговоров о культуре. Причем это не голос медитирующего созерцателя, а это очень агрессивный, воинственный голос человека, который понимает, что какая-то культура несет зло, какая-то — добро, удачу или неудачу. И мы вынуждены соотнестись с ней, если хотим включиться в то, что он называл мифом и судьбой.
Я думаю, наследие Лосева сейчас есть смысл прочитать с точки зрения его общей теории, потому что неплохо исследованы отдельные его аналитические исследования культур. У него есть и теоретические работы по филологии, лингвистике и философии истории. Но иногда за этой яркой и насыщенной невероятным количеством фактов и полемических экскурсов не видна его философия культуры. Она не сводится ни к привычным западным моделям, ни к тому, что мы знаем о Серебряном веке, хотя, конечно, Лосеву Флоренский, Вячеслав Иванов достаточно близки, в том числе Франк. Но все-таки это человек, который прошел опыт 1920–1930-х годов. И он не может на культуру глядеть уже так оптимистично, так прогрессистски, как это возможно было раньше. Это, конечно, эсхатологический, кроме всего прочего, взгляд. Я думаю, сегодня эта модель нам может быть ближе, стоит на нее обратить внимание.
