Я буду говорить о Карле Шмитте и его критике парламентаризма, понятии диктатуры в сочинениях веймарского периода, то есть в тех работах, которые он написал во время так называемой Веймарской республики в Германии.
Карл Шмитт — это очень известный историк права, теоретик права, философ права, политический мыслитель. У нас он сейчас известен достаточно хорошо, и известно, что Шмитт — это тот, кто критиковал парламентскую демократию, а впоследствии достаточно сильно согрешил, потому что он был одним из ведущих юристов нацистской Германии, он был, как называли его политические противники, немецкие эмигранты, «юристом короны Гитлера», хотя это было не так. Он не был «юристом короны», но действительно сотрудничал с нацистами, и это впоследствии, уже после войны, очень сильно повлияло на оценку всего его творчества.
Как предполагалось очень многими его критиками, именно Шмитт, один из немногих мыслителей, один из немногих высокоталантливых авторов времен Веймарской республики, всеми силами приближал конец этой республики, всеми силами приближал конец немецкого парламентаризма, чтобы освободить дорогу самым черным политическим силам. Должно было пройти довольно много времени после войны, чтобы появились более взвешенные оценки, но до сих пор это продолжает оставаться предметом многочисленных споров.
Так или иначе, читать Шмитта всегда нужно, имея в виду эту историческую перспективу, понимая, что это писал тот самый человек, который впоследствии по тем или иным причинам, ошибочно, или поддавшись тщеславию, или в соответствии с собственными убеждениями, в которых впоследствии он не до конца раскаивался и не полностью признавался, — но именно тот самый человек, который сотрудничал с нацистами и был главой крупнейшего юридического подразделения, или, как это точнее сказать, возглавлял самую почетную юридическую кафедру в Берлинском университете, писал эти работы про парламентаризм, диктатуру и все, что было связано с критикой веймарской и не только веймарской демократии.
Мы это имеем в виду, но содержание его работ, безусловно, этим не исчерпывается. И, когда он их писал, как мне кажется, он не предполагал, к чему это в результате приведет. А то обстоятельство, что человек впоследствии оказался политически сомнительной, одиозной фигурой, не может быть однозначным аргументом в том, что называется сфера духа. Аргумент необходимо направлять против аргумента, политическое действие — против политического действия.
Что за аргументы были у Шмитта? Чего он добивался и с чем пытался разобраться в самый продуктивный период своего творчества? Это было действительно лучшее время, когда он написал те работы, которые принесли ему всемирную славу, которые до сих пор больше всего переводят, читают, изучают, критикуют и по поводу которых не прекращаются дискуссии как за рубежом, так отчасти и у нас.
Среди этих работ я бы хотел в первую очередь назвать очень большую, значительную книгу «Диктатура». Она есть на русском языке. Когда Шмитта уже в конце жизни спрашивали, какие наиболее значительные сочинения он написал, он среди них указывал достаточно раннюю, несмотря на то что он уже был зрелый мыслитель, работу под названием «Диктатура» — она вышла в 1921 году. Другая книга, сравнительно небольшая, но очень важная, — это работа 1923 года «Духовно-историческое положение современного парламентаризма».
О чем там идет речь? О том, что, прежде всего, диктатура является определенным правовым состоянием.
Для нас, людей, живущих в более-менее регулярной, рутинной правовой политической системе, как и большинство людей на Земле, то есть живущих не в чрезвычайной ситуации, не при чрезвычайном положении, понятие «диктатура» — это всегда что-то ужасающее, диктатура — это ситуация, при которой нарушаются права, при которой нарушаются законы, диктаторов необходимо свергнуть и так далее.
Шмитт был и политический мыслитель, и юрист. Он исходил из того, что диктатура — это определенного рода политическое явление, политический феномен, но это так же и правовой феномен. При диктатуре не только отменяются законы, но законы отменяются ради чего-то. Диктатура вводится на основании каких-то законов. Диктатура служит для того, чтобы защитить определенного рода порядок, чтобы законы в какой-то момент снова начали действовать. Диктатура бывает, как правило, в чрезвычайных ситуациях, при чрезвычайном положении.
Чрезвычайное положение — это не ситуация, при которой царит один только произвол; чрезвычайное положение — это ситуация, при которой произволу положены какие-то границы, при которой есть определенного рода право, определенного рода нормы. Чрезвычайное положение вводит тот, кто имеет на это право. Тот, кто имеет на это право, вводит чрезвычайное положение для того, чтобы освободиться от рутины: от правовой рутины, от нормативной рутины. Он вводит чрезвычайное положение для того, чтобы защитить право, а не для того, чтобы уничтожить право. Иначе не было бы никакого различия между чрезвычайным положением, когда какие-то права ограничены, и обычной рутиной, когда право не ограничено, но есть человек, который может объявить чрезвычайное положение.
Зачем его надо вводить? Его надо вводить для того, чтобы осуществить те управленческие мероприятия, которые в обычной ситуации осуществить невозможно. Что нужно сделать, чтобы реализовать какое-то технически важное управленческое мероприятие в ситуации, когда мы проходим через обычные процедуры? Нужно выставить его на обсуждение, нужно провести правовую экспертизу, нужно устроить дискуссию и так далее. А если времени нет? Если обстоятельства таковы, что необходимо сделать это как можно быстрее, то что тогда? Либо отдаться на волю произвола, то есть делаю что хочу, не обращаю внимания на право, либо выяснить, какие есть правовые ресурсы, правовые возможности это отрегулировать. Когда есть кто-то, какой-то большой начальник, высший начальник, суверен, который может назначить диктатора, дать ему чрезвычайные полномочия, а потом их обратно забрать, — это одна ситуация. Диктатор работает эффективно, не обращая внимания на всю остальную процедуру. Такую диктатуру Шмитт называл комиссарской диктатурой, то есть диктатурой порученцев, комиссар — это порученец.
Есть другого рода диктатура, так называемая суверенная диктатура, когда один и тот же человек, одна и та же фигура или один и тот же орган оказывается и тем, кто устанавливает законы, и тем, кто исполняет законы, и тем, кто вводит диктатуру, и тем, кто, по идее, мог бы ее отменить. Но кто будет его контролировать? Где здесь рутина права и где здесь чрезвычайное положение? При революциях часто бывает так, что исчезает различие между чрезвычайным положением и нормальной ситуацией, возникает ситуация перманентной революции, и в дело вступает та власть, которую знаменитый теоретик и практик французской революции, о котором писал Шмитт в своей книге «Диктатура», аббат Сийес называл конституирующей, или учредительной, властью. Эта учредительная власть принадлежит народу. Только народ может устанавливать любого рода законы, конституционные законы, но народ же может их и отменять. И проблема, следовательно, состоит в том, чтобы разорвать, разделить на две составляющие конституирующую власть и конституированную, учреждающую власть и власть учреждаемую, потому что иначе будет непрерывный процесс нормотворчества: одни нормы будут отменять другие нормы, между рутиной и диктатурой не будет никакой разницы, и между правом и неправом разница тогда тоже исчезнет. Это состояние в высшей степени опасное.
Почему это пришлось рассматривать, почему об этом пришлось писать Шмитту? Потому что он с большим беспокойством смотрел на то, как развивается ситуация с парламентской демократией у него в стране и во всем мире — в первую очередь, конечно же, в Германии. Сначала казалось, что в Германии на смену изжившему себя кайзеровскому режиму, кайзеровской Германии, Второму рейху пришла правильная буржуазная парламентская демократия. Но, к сожалению, настоящего гражданского мира и настоящей правовой рутины в Германии так и не возникло. Ее пытались установить, для этого делали очень много, но до конца это установить не удалось. Потому что парламентаризм — здесь Шмитт был очень настойчив и настаивал на этом постоянно — путали с демократией. Для нас тоже кажется, что парламентаризм и демократия — это одно и то же. Если есть демократия — есть парламент, и если есть парламент, значит, страна является демократической.
Шмитт утверждал, что это не так. Парламент — это принадлежность либерального, а не демократического политического устройства.
Либеральное устройство предполагает, что есть образованные, как правило, богатые, находящиеся в меньшинстве люди, которые способны рационально на публичной площадке в ходе дискуссий выявить, какие решения для насущных дел являются наиболее правильными, наиболее актуальными. И поскольку существует публичное доверие к парламенту как к институту, к тому, что именно таким образом, независимой дискуссией, которая происходит на публике, в которой учитываются аргументы, которая принципиально не ограничена во времени, то и все устройство политической и социальной жизни оказывается наилучшим. Но этого доверия как раз и не оказывается. Это доверие исчезает, когда начинает развиваться демократия, потому что демократия — это власть народа, это власть большинства, это вовсе не то же самое, что либеральная власть образованного дискутирующего меньшинства. Если это власть народа и если эта власть желает себя реализовать именно как власть конституирующая, учреждающая, то есть, по существу, как суверенная диктатура, она может выйти из берегов, она может нивелировать любую правовую рутину. И нет такой силы, нет такой возможности, которая бы противостояла этой конституирующей власти, ввела бы все обратно в берега, ввела бы все в русло такого правового состояния, в котором мы знаем точно: принят закон — он будет действовать завтра, послезавтра; если понадобится этот закон каким-то образом изменить — значит, будет внятная правовая процедура, которая позволит всем видеть, как обсуждали, как дискутировали этот закон и так далее.
Если мы говорим о непосредственной демократии, о демократии, которая не хочет знать никаких ограничений, то эта демократия может всякий раз заявить: ну и что, что мы приняли этот закон, но мы же здесь высшая власть, мы сегодня его приняли, завтра отменим, мы сегодня приняли одно решение, примем завтра другое решение. Чем это кончится? Понятно, что ничем хорошим это кончиться не может. Может ли этому противостоять либеральный парламент? Может в тех случаях, когда существует публичное доверие к парламенту как к эффективному институту.
Но, когда исчезает это доверие (Шмитт считал, что оно исчезает), оно исчезает именно потому, что исчезает доверие к рационализму, к тому, что эти находящиеся в небольшом количестве благополучные образованные господа в своих дискуссиях выработают наилучший выход из ситуации. Если все это исчезает, то, следовательно, фундаментальное доверие к парламенту подорвано. А если при этом демократия пытается реализовать себя именно как власть фундаментальная, власть, над которой нет никакого высшего начала, то это может обернуться анархией, исчезновением устойчивости, определенности социальной и политической жизни, которые дороги людям, желающим социального мира, а не гражданской войны.
Нельзя сказать, что Шмитт был в этот момент решительным сторонником диктатуры. Нельзя сказать, что он непременно хотел сию же минуту отменить парламентскую республику в Германии. Это не так. Он искал возможности, он искал ресурсы, чтобы то кризисное, проблемное политико-правовое состояние, которое устанавливалось в стране, преобразовать, привести в какое-то более или менее устойчивое русло. В ресурсы, в возможности парламентской демократии, парламентской республики он действительно не верил, но он вовсе не считал необходимым ее устранять.
Книгу «Диктатура» сейчас нужно читать очень внимательно, потому что Шмитт в ней исследовал не только огромный исторический материал о диктатуре — он исследовал, в частности, вопрос о том, по каким правилам могла вводиться (она действительно могла вводиться по конституции) диктатура в Германии — по Веймарской конституции, накануне прихода Гитлера к власти. Он исследовал правовую сторону этого вопроса. Мы должны ее изучать, чтобы понять, что было, как это произошло, и мы должны изучать его работу «Духовно-историческое положение современного парламентаризма», чтобы не повторять ошибок, которые когда-то разоблачал Шмитт, не путать парламентаризм и демократию и понимать, сколь сложными путями иногда идет демократия и какие большие проблемы стоят перед нами, если мы путаем парламентское устройство с устройством демократическим.
