Датой рождения евразийства можно считать 1920 год, когда Николай Сергеевич Трубецкой выпустил в Софии свою книгу «Европа и человечество», в которой сказал, что евроцентризм — это вещь исторически очень ограниченная и для России пагубная. Петр, прорубивший окно в Европу, повел Россию по неправильному пути. Чтобы сохранить свою культурную самобытность в буре и грозе революции, России необходимо искать новые исторические ориентиры. И, может быть, сама революция в каком-то смысле, несмотря на ее большевистскую подоплеку, была положительным событием в истории России, которое повернуло корабль России вспять.
В 21-м году выходит сборник «Исход к Востоку», в котором принимают участие четыре основателя евразийства: Николай Сергеевич Трубецкой, сын великого русского философа, первого выборного ректора Московского университета Сергея Николаевича Трубецкого; Петр Петрович Сувчинский, музыкальный критик; Петр Николаевич Савицкий, ученик Струве, экономист, успевший к тому времени послужить чиновником во Временном правительстве, он возглавлял экономический департамент министерства иностранных дел; Георгий Васильевич Флоровский, философ, выпускник Новороссийского (Одесского) университета, который впоследствии станет выдающимся патрологом, богословом, профессором Свято-Сергиевского богословского института в Париже, потом переедет в Соединенные Штаты Америки.
Флоровский будет первым, кто отколется от евразийства, написав в бердяевском «Пути» в 26-м году статью «Евразийский соблазн».
Что такое евразийство? Это представление о том, что есть такой континентальный феномен, как Евразия. Это не нужно отождествлять с материком Евразия, куда входит Европа и Азия, это три равнины: Среднеевропейская, Сибирская и Туркестанская. Если угодно, это такой «хартленд», сакральный центр евразийского материка, у которого есть своя периферия: с одной стороны Европа, с другой — то, что за Великой Китайской стеной: Китай, Индия, Япония и так далее. Этот центр Евразии и есть, собственно говоря, духовная родина русской цивилизации. Вспомним блоковских «Скифов»:
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!
Евразийство, а не евро-азиатство — это Савицкий специальным образом обозначал, говоря о том, что с термином «азиатство», «азиатчина» связаны негативные коннотации. Это отсталость, это азиатский способ ведения хозяйства, по Карлу Марксу. А «азийство» — более культурный термин. Мы помним, что во времена Цицерона было два стиля красноречия: аттический и азианский. Причем когда речь шла об азианском стиле красноречия, имелась в виду Малая Азия, то есть те же самые греческие полисы, но находящиеся по ту сторону Средиземного моря. Собственно, Милюков, который был убежденным оппонентом евразийцев, говорил: «Ну хорошо, если Азия так важна, если этот азийский, азиатский элемент так важен, то почему же вы называете этот материк Евразией, а не Азиопой, например?» Евразийцы отвечали своими сборниками, а потом «Евразийскими временниками», которые они издавали на определенный исторический вызов.
Собственно говоря, это были молодые люди. Самому старшему из них, барону Ливину, который ничего не писал, было за 35, Трубецкому было 30, Савицкому было 25. Это русские мальчики, которые, оказавшись за границей, за рубежами своего отечества, будучи выкинутыми из своего отечества в результате революции, думали, как поднять, как обновить, как спасти Россию. Эмигрантская пресса была наполнена главным образом белогвардейскими ламентациями о том, что Россию потеряли, Россия погибла, надо обращаться к Европе, надо обращаться к Америке, собирать новые армии и идти освобождать Россию от большевиков. Не надо обращаться к Европе, потому что Европа, в общем-то, отжила, новый дух истории повеет с Востока. Еще Шпенглер в 19-м году в «Закате Европы» писал о нарождении новой восточносибирской цивилизации, парадоксальным образом оказавшись каким-то образом созвучным с евразийцами.
Евразийцы — это политический, идеологический проект. В центре евразийства несколько несложных понятий.
Понятия места развития, которые отдаленно напоминают Монтескье с его климатом и территорией, которые влияют на формы политической власти. Понятие идеократии: власть не должна быть демократической, она должна быть идеократической. Это господство идеи, которое обеспечивает духовная элита, стоящая во главе государства правды — не правового государства, а именно государства правды, государства идеологического, выполняющего тягловые, обязывающие, организующие функции. Николай Николаевич Алексеев, правовед, евразиец, говорил «гарантийное государство», то есть государство, которое гарантирует определенное социальное равенство и определенные социальные возможности разных слоев этого государства.
Это национализм, но это не великорусский национализм, не национализм в пределах только русской нации. Да и что такое русская нация, не совсем понятно, потому что славянский элемент в ней ничего не определяет, славяне есть и православные, и католики — поляки. Поэтому русская нация — это нация, в которой значительный элемент туранства, то есть Востока — здесь и орда, здесь и кочевые племена. Это такой новый евразийский национализм, который парадоксальным образом позволяет принять новую концепцию советского государства, которое включает в себя окраинные республики, Кавказ, Среднюю Азию, и из евразийской логики вполне объясним новый исторический феномен — советский народ.
В конце 20-х годов в евразийстве произошел раскол, связанный с тем, что евразийство после своего возникновения стало значительно политизироваться. И эту политизацию использовали в СССР, использовали в ГПУ, начали засылать в евразийские организации своих агентов. Через Арапова в евразийство был внедрен Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, Святополк-Мирский, князь, которые работали на Москву и которые, вернувшись потом в Советский Союз, были расстреляны в 37-м году. То есть Советы работали с эмиграцией через евразийство. Главной точкой удара был монархизм, евразийцы не были монархистами, но евразийцы для советской власти были реперной точкой, через которую они могут влиять на русскую молодежь в Европе.
В 29-м году произошел так называемый «Кламарский раскол», связанный с тем, что газета «Евразия», в которой участвовали достаточно левые члены евразийства: Сувчинский, Карсавин, Святополк-Мирский, — передовицы газеты «Евразия» были еще круче, чем передовицы «Правды», там говорилось об индустриализации, о стройках первых пятилеток, о преобразованиях, которые происходили в Советском Союзе, — фактически стала рупором идеологического возвращенства в СССР.
И вот произошел «Кламарский раскол», из евразийства вышли Николай Трубецкой, Николай Алексеев, которые даже стали говорить, что надо придумать какое-то новое название их учению, оставив само понятие евразийства за этими левыми политиканствующими евразийцами. Видно, что сам Николай Трубецкой, который был выдающимся ученым, лингвистом, основателем фонологии — дисциплины о звуке и о связи звука с группами языков, распределяющимися в зависимости от географического ландшафта (опять-таки евразийская идея), — высказывал в частной переписке, в письмах к Сувчинскому, например, разочарование в том, что он вообще ввязался в эту евразийскую телегу. «Черт меня дернул, — писал он, — заниматься этой политикой. Я ученый, и настоящий я там, где занимаюсь наукой и где пишу свои лингвистические статьи». А евразийство пошло по пути политиканства, и это Николаю Трубецкому очень не нравилось.
Есть замечательная книга Патрика Серио, профессора Лозаннского университета, «Структура и целостность» (она переведена на русский язык), где швейцарский ученый показывает, как евразийство повлияло на становление европейского структурализма. Членом Пражского лингвистического кружка был Роман Якобсон, который фактически был учеником Николая Трубецкого. То есть структуралистские идеи, которые развивались в европейской лингвистике и философии в XX веке, во многом вытекают из евразийства.
Само по себе евразийство, конечно, закончилось неудачей. По сути дела, это была очень условная «хоровая личность», как они ее называли, которая вскоре распалась. Сувчинский, музыкальный критик, написал либретто для кантаты Сергея Сергеевича Прокофьева к двадцатилетию Октября, которая была написана в 37-м году. Туда вошли цитаты и большие куски из произведений Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина. Кризис созрел, философы лишь различным образом объясняли мир. Стоит послушать, это выдающееся музыкальное произведение, но написанное в духе коммунистической агитки. Сам Сувчинский стал троцкистом, вступил в троцкистскую организацию и стал сторонником идеи мировой революции.
Изначальный посыл евразийства о том, что культура определяет политику, на поверку оказался неработающим. Политика, безусловно, захлестнула культуру.
Сегодня, когда мы слышим из разных щелей нашего благодатного отечества «песни евразийского гостя», мы должны вспомнить о Флоровском, о Трубецком, которые совершали имманентную критику евразийства. Тот же Георгий Флоровский говорил о «евразийском соблазне», который исходит из натурализации истории, из того, что история начинает объясняться, исходя из какого-нибудь одного или нескольких природных феноменов: ландшафта, места развития, — и забывается о том, что в истории действует провидение, в истории действует божественная сила.
Можно было бы поговорить о религиозности евразийцев. Они считали, что на место марксизма в советском строительстве надо поставить православие — вот во многом идея, которая сейчас осуществляется на практике. Но они мыслили православие сугубо как бытовое исповедничество, как артефакт культурной специфики, как некую ритуальную схему, а не как живое предание, о котором говорили отец Сергий Булгаков и представители Парижской школы.
Спор веховцев и евразийцев в русской культуре — это извечный спор отцов и детей. И история евразийства, на мой взгляд, не более чем поучительный кейс, который рассказывает о том, что иногда бывает, когда дети заигрались.
