Нужно помнить о том, что говорили о народном костюме художник Александр Бенуа или Иван Яковлевич Билибин, потому что именно они подметили такие удивительные свойства народного костюма, которые не хотят помнить многие художники. А именно: Бенуа говорил, что, побывав на так называемой кустарной выставке, где было много работ крестьянского производства: и традиционные кружева, и сарафаны, и душегреи, и запоны, то есть фартуки, передники, — он сказал, что народный костюм там, где праздник. Нынче нет праздников, поэтому костюм только в музее, а в реальной жизни его нет.
Билибин, которого мы все знаем как иллюстратора русских народных сказок, который умел в плоскости найти перспективу и объем, хотя у него все подчинено линиям, очень правильно понимал русский костюм. Он понимал, что костюм в России — мужской и женский — не расчленен на мелкие подробности и детали, как, скажем, одежда западноевропейского типа, по той простой причине, что красота русского костюма — это красота покоя. В русском традиционном костюме, безусловно, это в большей степени относится к женскому: невозможно скакать, прыгать. Поэтому женщина «выступает будто пава», как в стихах, ее движения очень плавные. Она помахивает платочком и поворачивается на одном месте, как бы зовя к себе кавалера, поклонника, который вокруг нее скачет вприсядку и раскинув руки.
Такое понимание иногда открывает удивительные вещи в живописи. У Малявина есть большая картина «Вихрь», в Третьяковской галерее она занимает целую стену, и там на зрителя несутся смуглые румяные бабы, раскинув руки, в пестрых сарафанах. Все современники, в том числе и я, думают, как это красиво, как это отражает искусство начала XX века, и понимаешь, почему это ценили иностранцы — повторение есть в Венеции и так далее. Но когда смотришь прессу тех лет, то видишь удивительные вещи: пресса боялась этой картины. Они считали, что от нее веет красными петухами, опахиванием деревень, что-то в ней было страшное. И хотелось понять, почему такая нарядная, красочная картина поражает. Поражает она из-за поз. Раскинув руки, танцуют мужчины, а здесь женщины показаны в позе мужского танца, русскому танцу не свойственному. И вихрь кружит их ситец, но ситец был дорогой тканью. Все, что производилось фабрично (а ситец — это фабричная материя), было дорого и в крестьянском быту просто невозможно.
Случилось так, что костюм постепенно из массового, свойственного всегда начинает уходить из быта. Это естественно, потому что уходят те производства, в которых были заняты женщины. Домашнее ткачество, домотканое уходит.
Женщины приобретают многие мужские профессии — садятся на трактор, и им совершенно не нужны сарафаны.
Будучи одетой в сарафан и кокошник, как Царевна Лебедь, женщина никуда не сможет продвинуться. Поэтому, естественно, костюм постепенно уходил, отдельные экземпляры сохранялись только в глубинных деревнях, которые служили всем на свадьбе, поскольку уникальность народного костюма в том, что он безразмерный. Его можно было передавать по наследству, потому что если внучка намного выше бабушки, что мы сейчас наблюдаем, то всегда можно пришить еще что-то, и это не нарушит художественного, орнаментального и цветового строя. Был даже период — с конца 1880-х годов он начался, в 90-е продолжался и пришелся на начало XX века, — когда в каждой семье были такие костюмы.
Вспомним Чехова, который в «Попрыгунье» описывал, как в углах гостиной ставили снопы, развешивались серпы и так далее, для того чтобы придать народность своему жилищу. Это было повальное увлечение, которое насаждалось Александром III. Он велел строить на каждой станции полковые избы в традиционном духе с резными наличниками, возводились такие же храмы. В костюме он тоже произвел некоторый переворот, заключавшийся в том, что военная форма подражала старорусскому платью: казакины и широкие шаровары, заправленные в сапоги. Дело в том, что для России не имело никакого значения, заправлены брюки в сапоги или сверху, в то время как для французов, особенно в период Великой французской революции, это было принципиально. Потому что аристократы, которые носили короткие, до колен штаны — их называли sans-culottes, то есть у которых нет culottes, «без culottes», — требовали от русского посольства, чтобы донесения ко двору в Петербург писали на русском языке. Они и писали: «бесштанники заняли все готели». Ну, «готели» в смысле отели. Причем отель — не гостиница, а отель — тип здания, в котором проживала аристократия.
В России это не было существенным, поэтому когда в начале XIX века наши модники подхватили идею белых штанов и приходили в этих штанах в гости, то их не везде пускали. Говорили, что у нас тут не матросский кубрик, не палуба корабля — нечего моряками расхаживать. И сколько бы ни внушали юноши, что это очень модно, их тетушки, бабушки и другие родственницы это все-таки запрещали. Есть сходство, и есть разница.
Особенно часто сталкиваешься с тем, что, например, обзор моды в русских журналах всегда печатался по-французски. Скажем, вошел в моду шапокляк, и мы все знаем это слово по старухе Шапокляк, хотя на самом деле в мультфильме на ней канотье, а совсем не схлопывающийся цилиндр, который мы понимаем под шапокляком. Во Франции это слово вообще не распространено и нигде не встречается. Пришлось потратить много времени, чтобы понять, что речь идет о головном уборе, который сами французы называют gibus по имени создателя этого механизма, позволявшего цилиндр схлопывать. Почему его надо схлопывать? Потому что, если вы приходите в театр, цилиндр надо ставить слева от себя на пол. Но в театре это невозможно, это публичное место, там не будет так чисто. Цилиндр должен блестеть как новенький, иначе его не через месяц или два, как полагалось, а через несколько дней придется менять, что было очень накладно. Мастерская, в которой был придуман шапокляк, до сих пор существует в Париже, по-моему, там мастерская-шоурум KENZO современного японского дизайнера.
И вот, пожалуйста — наши расхождения. Хотя шапокляк и у Толстого, и у Набокова. У Набокова, как вы помните, он даже показывает горничной, как шапокляк устроен. Во Франции такого слова даже никто и не знает, хотя оно чисто французское.
Я должна сказать, что всякое народное творчество питает профессиональный дизайн: всегда там ищут формы, цветовые сочетания. К сожалению, так случилось, что и у нас внутри страны, и за ее пределами под «русскостью» понимают исключительно матрешек, которые по происхождению совсем и не русские, хотя имеют русское имя. А замысел профессиональный: был известен резчик, был известен художник Малютин, который придумал эту форму. Сначала были не матрешки-женщины, а мужчины — как в сказке Пушкина, тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор. И, к сожалению, от этого никак не хотят уходить.
Что такого в русском костюме? Прежде всего разнообразие и богатство цвета. Цвет насыщенный, сочетания необычные. Скажем, малиновое с бордовым — в костюме это все сочеталось. Это такая удивительная живопись, если смотреть на платки, которые сами делали, домотканые, на то, что называется во всем мире patchwork, а у нас лоскутное одеяло — там тоже подбираются невероятные узоры.
Но у нас есть отличия: наши лоскутные одеяла хозяйка делает одна, в то время как, скажем, в Америке это одеяло шили целым городом.
Одна улица — одну часть узора, другая — другую, и все отдавалось человеку, уезжающему из этого городка на учебу, или в путешествие, или еще куда-то. Так что подход разный, а придумали это вообще англичане. Этим занимались английские аристократки, у нас потом тоже аристократки шили эти лоскутные одеяла. Наконец, это стало абсолютно крестьянским ремеслом. В этом смысле я всегда говорю о том, что культура сама эстетизирует то, что ей надо. Когда не умели вшивать рукава в одежду, скажем, испанцы — какие только украшения мы там не увидим: и жемчужные ленты, и драгоценные камни, и какие-то валики. Все для того, чтобы скрыть свое неумение выстроить геометрическую форму, потому что на это уходят десятилетия и даже столетия.
Точно так же эстетизирована и бедность, те самые лоскутные одеяла. Но это и рассказ о жизни, потому что в мемуарных свидетельствах мы найдем рассказы о том, что в этом платье, голубеньком, я встретила Филиппа Петровича, а вот в этом платьице я приехала из пансиона и так далее и тому подобное. И собирался целый рассказ о жизни. К сожалению, мы теряем эти рассказы о жизни, которые через вышивку, через костюм передавались будущим поколениям.
