Западное наследие формальной школы

Кто был ключевыми фигурами русского формализма? Как было воспринято наследие формальной школы на Западе? И как идеи школы были развиты в чешском структурализме? Об этом рассказывает кандидат исторических наук Александр Дмитриев.

Русский формализм — это тот товар, которым и мы сами, и наши старшие, даже младшие современники и коллеги «торгуют» на Западе. Притом не в самом плохом смысле слова. Именно потому, что без всяких скидок наследие Виктора Шкловского, Бориса Эйхенбаума и Юрия Тынянова, сделанное в конце 1910-х и в 1920-е годы, — это основа не только российской гуманитарной теории, но, безусловно, и вклад в развитие мировой теории литературы, теории искусства, эстетики в целом. Это те немногие из российских имен, которые вошли в первую обойму мирового или западного интеллектуального развития.

Оно оказалось востребованным на Западе, но с характерной 20–30-летней задержкой. Это вообще довольно интересный пример отложенного признания теории, когда вот Шкловский имел право сказать те самые слова. Действительно, и он, и, например, Владимир Пропп со своей «Морфологией сказки», опубликованной в 1928 году, но получившей популярность, возможность перевода и как бы признания, диалога с Клодом Леви-Строссом, — все это возникло уже во второй половине 60-х годов с появлением на Западе структурализма. И Роман Осипович Якобсон, который, можно сказать, сам, своей биографией связал две эпохи (он был напрямую связан со Шкловским, Тыняновым и Эйхенбаумом в 10-е годы, и он же потом на Западе был, так сказать, главным пропагандистом их теорий в 50–60-е), как-то шутя назвал формализм детской болезнью структурализма, перефразируя Ленина, имея в виду прямую связь двух этих теорий. И таким звездным моментом признания русского формализма стала середина 60-х годов, когда во Франции, а потом уже в Западной Германии и Америке выходят антологии, сборники переводов, и в них как раз принимает участие Роман Якобсон, а инициаторами являются молодые структуралисты, в частности Цветан Тодоров или Юлия Кристева, которые сами еще в Болгарии успели застать это новое и сохранившее свое значение, несмотря на вынужденное отречение старших формалистов от основ своей теории. И все это наступает уже в 60-е годы.

Важным соединительным звеном в западном признании русского формализма была теория великого немецкого драматурга Бертольда Брехта, так называемый «V-Effekt», «Verfremdungseffekt», или «эффект отчуждения». Есть масса литературы, которая сравнивает «остранение», о котором говорил Шкловский (в искусстве все выглядит не так, как в практической жизни (в этом сказываются его авангардные установки), а странным, измененным, деформированным, непропорциональным), и тем, как описывал развитие искусства Бертольд Брехт. Здесь соединительной связью был Сергей Третьяков, лефовский драматург, который хорошо знал, с одной стороны, Брехта, с другой — наследие Шкловского. В этом смысле западный авангард 60–70-х годов, в том числе театральный, вдохновляясь Брехтом, на самом деле черпал из сокровищницы русского формализма.