Представьте себе, что разум победил, человечество отказалось от войн и объединилось. Привычное влияние государств уменьшится, мы не будем жить, как прежде. Как мы будем жить и что придет на смену государству? Читайте анархиста Кропоткина: его теория — это теория вероятного высокоразвитого будущего.
Петр Кропоткин считал себя учеником Михаила Бакунина, но в Бакунине было больше бунтаря-разрушителя, а Кропоткин был сосредоточен на созидании. Для него анархия — это не бунт, а восстановление утраченной общественной солидарности, взлет человеческой инициативы и самоуправление на принципах новой этики. Этика имеет колоссальное значение в учении Кропоткина, без развитой этики не может быть анархии. Важнейшим достижением Кропоткина было введение закона взаимопомощи — он лежит в основе анархистской этики.
Поразительная особенность русского анархизма заключается в том, что основные его теоретики были представителями родовитого дворянства. Михаил Бакунин был наследником старинного рода, Лев Толстой — графом, а Петр Алексеевич Кропоткин — князем, потомком Рюриковичей. Начиная разговор о Кропоткине, мы должны задать себе вопрос: как талантливый выпускник Пажеского корпуса, которому была уготована блестящая карьера, стал революционером и анархистом? Мне хотелось бы найти переломные моменты в жизни Кропоткина, в которых, как в капле воды, отражались бы его личность, теория и судьба. В его жизни есть два таких момента, а началось все со случайности.
Пете Кропоткину было восемь лет, когда в Москве был устроен бал-маскарад по случаю 25-летия пребывания на престоле императора Николая I. Подруга семьи Кропоткиных пригласила Петю на вечер, чтобы он заменил ее заболевшего сына на представлении. Дети, наряженные в национальные костюмы народностей Российской империи, должны были подойти к царю и склонить перед ним символы губерний. Дети подошли, склонили, император поаплодировал, дети пошли обратно. И тут Николай указал на маленького Кропоткина и сказал лакею: «Давай-ка вот, подведи-ка его сюда». В своих поздних мемуарах Кропоткин предполагал, что понравился императору, так как был в этой процессии самым маленьким и смешным. Царь подвел Петю к жене наследника, которая тогда ждала ребенка, и сказал: «Вот каких молодцов мне нужно!» Царь подарил Кропоткину целый поднос кренделей и велел записать его в Пажеский корпус.
Туда Кропоткин отправился в пятнадцать лет уже при другом императоре. Первые шестнадцать мальчиков выпускного класса Пажеского корпуса после обучения назначались камер-пажами членов императорской фамилии, лучший — камер-пажом императора. В своем выпускном классе в 1861 году Кропоткин оказался лучшим и был назначен камер-пажом императора. Он должен был работать на всех публичных мероприятиях во дворце: на большом и малом выходе, всевозможных обедах, приемах, балах. Кропоткин должен быть стоять за спиной царя для выполнения любого поручения и просьбы.
Целый год он смотрел на придворную жизнь из-за спины царя. Он наблюдал эту жизнь с того же ракурса, что и царь, но видел что-то совершенно другое. Придворная обстановка показалась ему высокомерной и неискренней, полной лести и заискивания. Но на самого императора, который только что провел освобождение крестьян, он смотрел как на героя. Александр II начинал работать в 6 утра, упорно боролся с реакционной партией, чтобы провести в жизнь свои реформы.
Эти реформы, прежде всего освобождение крестьян, вызвали необыкновенную эйфорию в русском обществе, пробудили надежды на ослабление самодержавия. Кропоткин надеялся вместе с другими, читал Герцена и Некрасова, мечтал о конституции и свободе. После подписания манифеста 1861 года по стране прокатилась волна крестьянских восстаний. Крестьяне не хотели подписывать уставные грамоты, прошел слух, что помещики скрыли от крестьян настоящий указ, согласно которому крестьянам предоставлялась полная свобода и земельный участок. 12 апреля 1861 года крестьяне стали роптать в селе Бездна Казанской губернии. Правительство отправило туда две роты солдат, которые дали по толпе четыре ружейных залпа, 179 человек было расстреляно, а зачинщик был повешен. Затем закрыли Санкт-Петербургский и Московский университеты, студенты вышли на улицы с листовками, начали требовать конституции, полной свободы для крестьян, свободы Польши. Выпуск журнала «Современник» был приостановлен на 8 месяцев. Наконец, был арестован Николай Гаврилович Чернышевский.
В январе 1862 года, возвращаясь с царем с «крещенского водосвятия», Кропоткин стал свидетелем сцены: старый крестьянин прорвался через двойное оцепление солдат и упал перед царем на колени прошением в руках. «Царь-батюшка, заступись!» — кричал он со слезами. Царь сделал вид, что не заметил, ускорил шаг и прошел мимо. «Я шел за Александром и заметил в нем только легкий испуг, когда мужик внезапно упал перед ним… Царь прошел мимо как истукан. Даже не повернул голову. В этот день в мое сердце закралось первое сомнение в моем герое-освободителе Александре II».
Год работы камер-пажом закончился, нужно было выбирать место дальнейшей службы. Неожиданно для всех Кропоткин вместо привилегированных Семеновского и Преображенского полков выбрал полк, максимально далекий от дворца, — Амурское казачье войско, которое располагалось на Дальнем Востоке. Никто никогда по своей воле не уезжал в Сибирь, особенно из Пажеского корпуса, в Сибирь в основном ссылали. Кропоткин решил, что именно там он будет максимально полезен для общества: проводить в жизнь намеченные Александром реформы, путешествовать и заниматься наукой.
«И вот, надев шаровары Амурского казачьего войска, я явился прощаться во дворец. Александр II остановил меня и спросил:
— Так ты едешь в Сибирь? Что ж, твой отец согласился?
Я ответил, что да.
— Тебя не страшит ехать так далеко?
Я с жаром ответил:
— Нет, я хочу работать, а в Сибири так много дела, чтобы проводить намеченные вами реформы.
Александр II взглянул на меня пристально. Он задумался на минуту и, глядя куда-то вдаль, сказал наконец: „Что ж, поезжай. Полезным везде можно быть“. И лицо его приняло выражение такой усталости, такой полной апатии, что я тут же подумал: „Он теперь сдастся совсем“».
Кропоткин отправился в долгий путь до Иркутска. Практически все, что он встречал по дороге, вызывало в нем восторг. Его поразила природа, он писал своему брату, что с детства все наслышаны о Сибири как о месте ссылки, но вместе с «тундрами и тайгами» есть еще чудесная благодатная Сибирь, которая является не мачехой, а матерью и щедро вознаграждает людей за любую работу. Также Кропоткина поразили люди: в местах, не задавленных крепостным правом, люди гораздо проще и свободнее. «Народ умный, веселый, работящий, не дичится, разговаривает с тобой, как с равным, сморит прямо в глаза». Это поразило Кропоткина: в Петербурге смотреть в глаза начальству во время разговора с ним было не принято, да и помещичьи крестьяне склоняли головы и прятали глаза перед барином.
Кропоткин видел, что в Сибири многое прекрасно получалось без участия государства. На пути от Перми к Екатеринбургу он видел, что ремонтом некоторых участков дорог занимались местные жители. Были и другие участки дороги, на которые крестьяне давали деньги, а ремонтом и поддержанием порядка занималось правительство. По первым участкам дороги ехать было прекрасно, а по вторым — совершенно невозможно: «Все зубы повыбьет!» — говорил ямщик Кропоткина.
В Иркутске Кропоткин стал чиновником по особым поручениям при губернаторе и секретарем двух комитетов: по реформе тюрем и местного самоуправления. За год реакция докатилась и до Сибири, оба комитета были закрыты. Кропоткин принял предложение заняться географическими исследованиями, ближайшие пять лет он будет пропадать в бесконечных экспедициях. В них его особенно вдохновляло быть первооткрывателем, «сознавать, что ты первый цивилизованный человек, который пришел в эти места, что ты на маленьком клочке бумаги рисуешь карту этой девственной местности, которую до тебя не рисовал никто».
Кропоткин исходил 70 тысяч верст по тропам Сибири: Иркутской губернии, Забайкалья и Северной Маньчжурии. Вероятно, он не обращал бы внимания на животных в Сибири, если бы в 1860 году в русском переводе не вышла работа Чарлза Дарвина «Происхождение видов». Дарвин тогда был очень популярным, все знали и читали Дарвина, и Кропоткин не был исключением. Но, как он ни всматривался, он не мог разглядеть в сибирских дебрях эту пресловутую внутривидовую борьбу, скорее он видел что-то противоположное. Он писал: «В местах, где снег может выпасть в июле и уничтожить все живое, а потом пройти недельный ливень, после которого останутся болота размером со среднее европейское государство, я видел взаимную помощь животных». Именно здесь возникла главная идея Кропоткина, на ней и будет построено все анархо-коммунистическое учение. Те животные, которые приобрели навыки солидарности, оказываются более приспособленными. Как фактор эволюции взаимопомощь имеет большее значение, чем борьба, считал Кропоткин.
История распорядилась таким образом, что наследие Дарвина начало развиваться двумя разными путями после его смерти: английским путем и русским, индивидуалистическим и коллективистским. Британский социал-дарвинист Томас Гексли, ссылаясь на Дарвина, стал говорить, что жизнь — это постоянная борьба, которая является естественным состоянием как для животных, так и для людей. Человек — это тот, кто оказался наиболее хитрым и ловким, он не обременен муками совести. Если животные друг друга поедают и это ведет к прогрессу, то и люди должны друг друга поедать, это очень прогрессивно. Русские дарвинисты в лице Кропоткина полагали, что человек, как и любое другое существо, обладает инстинктом взаимопомощи и солидарности и это помогает его развитию. Ультралиберальному прочтению Дарвина мы противопоставили анархистское.
В Сибири Кропоткин имел возможность наблюдать не только жизнь животных, но и созидательную работу людей вне государства. Он рассказывал, как сектанты-духоборы переселялись на Амур, говорил о выгодах, которые давала им коммунистическая организация, и о том, как хорошо они устроились на месте, где другие переселенцы терпели неудачу. «Тогда я понял разницу между действием на принципах дисциплины и началах взаимного понимания», — писал Кропоткин. «Дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит там, где результаты могут быть достигнуты лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину. Я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом».
Свои наблюдения Кропоткин опишет в работе «Взаимная помощь как фактор эволюции» 1902 года. По мысли Кропоткина, грехопадение человечества (на последнем этапе) произошло в XV–XVI веках, когда, пренебрегая принципами федерализма, люди в Европе стали создавать централизованные государства. Когда все подчиняется единой власти, инстинкт взаимопомощи ослабляется. Символом вырождения инстинкта взаимопомощи — инстинкта и духа самой жизни — Кропоткин считал современный город. По его мнению, отказ от государства и всех его институтов совсем не будет означать возвращение к животному одиночеству и войне всех против всех. Освобожденный инстинкт взаимопомощи даст человечеству возможность построить общество на новых принципах справедливости.
Кропоткин и Бакунин критиковали Маркса и русских марксистов за желание построить свободу через диктатуру пролетариата. Государственному социализму они противопоставляли анархо-коммунизм. По словам Кропоткина, «анархия без коммунизма — это хаос, а коммунизм без анархии — диктатура». Он считал, что революция — это не победа в классовой борьбе, а установление социальных связей всех членов общества.
После сорока лет, проведенных в эмиграции, в феврале 1917 года Кропоткин вернулся в Россию. На Финляндском вокзале его как героя встречали 60 тысяч человек, играла «Марсельеза». Кропоткину нравились советы, ему казалось, что эти органы самоуправления могут заменить государство и обеспечить обществу свободу. В октябре, когда советы во главе с большевиками пришли к власти, Кропоткину все стало нравиться меньше. Ему показалось, что вновь началась централизация государства.
Я слышал очень показательную историю. Когда Кропоткин уже был в России, к нему пришел возбужденный представитель издательства и сказал: «Петр Алексеевич! Дорогой Петр Алексеевич, теперь мы можем опубликовать все ваши труды, ваше собрание сочинений и все те тексты, которые раньше в России опубликовать было невозможно!» Кропоткин спросил: «А вы представляете какое издательство, молодой человек?» На это он ответил: «Как „какое“? Единственное! Наше единственное революционное издательство! Как прекрасно! Все издательство в наших руках! Теперь можем публиковать все, что мы хотим, потому все остальные издательства закрыты». Он возбужденно говорил и не понимал, что все его слова являются издевательством над анархизмом. Наличие одного издательства, которое проводит одну издательскую политику, — насмешка над идеями анархизма о свободной самоорганизации.
Разочарование заставило Кропоткина покинуть революционный Петербург, Петроград, перебраться в город Дмитров, где он принялся писать свой последний труд «Этика». Неудача Парижской коммуны заставила Бакунина писать свою этику, неудача русской революции привела к тому, что этикой занялся Кропоткин. Для торжества анархии недостаточно разрушить централизованное государство, одного инстинкта взаимопомощи мало, необходима более развитая коллективистская этика.
