Немецкие романтики, заимствуя понятие иронии, сделали его более радикальным. Романтическая ирония стала главным modus operandi, одной из главных категорий в эстетике раннего немецкого романтизма, в особенности у Фридриха Шлегеля. Она означает, что привилегированной позиции, то есть позиции или представления о том, что я действительно имею в виду, просто нет. То есть «я говорю иронически» для романтиков не означает, что у меня есть в кармане правильная точка зрения, которая рано или поздно обнаружится. Это подразумеваемое другое ставится под вопрос точно так же, как и позиция, которую ироник пытается высмеять. Если пытаться определить, что такое романтическая ирония, хотя, согласно теоретикам романтической иронии, сделать это невозможно, то это форма речи и форма бытия, форма существования в мире, в котором нет полной и совершенной, исчерпывающей репрезентации абсолютного и безусловного. А именно репрезентацией абсолютного и безусловного должны, согласно романтикам, заниматься поэзия и философия. Это две формы, практики, которые романтики пытались не просто соотнести друг с другом, но и отождествить.
Романтическое мироощущение основано на присутствии абсолютного или безусловного в мире. Элементом этого ощущения является не только присутствие абсолютного, но и невозможность его целиком познать в системе рациональной мысли, невозможность полного совпадения познающего субъекта или творческого субъекта, человека и абсолютного. В этом контексте ирония или ироническая практика оказывается негативной работой. Речь идет о том, что все стабильное, все определенное, все раз и навсегда заданное релятивизируется и оказывается абсолютным, потому что на всякое условное и ограниченное находится безусловное. Ироник или романтический ироник отсылает к абсолютному и безусловному, чтобы увидеть относительность всякой точки зрения.
Выдающийся теоретик немецкого романтизма Новалис определял ироническое движение в математических терминах. Он говорил, что романтизация мира как практика романтиков, которая одновременно является и практикой романтической иронии, есть потенцирование или возведение его в степень. Мы возводим в степень или возвышаем мир конечных вещей, соотнося его с абсолютным, но точно так же мы логарифмируем абсолютное, то есть понижаем степень абсолютного. Говорим, что на самом деле то, что мы считаем абсолютным, неабсолютно. Это двойное, парадоксальное движение романтической иронии и есть философская практика, которую романтики пытались культивировать.
Можно ли сказать, что здесь речь идет о более или менее случайной форме мышления и художественного осмысления действительности? Романтиков очень часто обвиняли в том, что культ романтической иронии или идея романтической иронии — это субъективный произвол. Они старались тем не менее от такого произвола отмежеваться. Речь идет не просто о случайном парении над действительностью, предполагающем просто издевку над всем, что ты видишь. Главное — это возможность занять дистанцию по отношению к любой точке зрения. В этом смысле романтическая ирония — это глубоко критическая практика. Эта возможность онтологически обоснована у романтиков, потому что сам мир так устроен: не просто я как субъект что-то себе придумываю, но это момент всего универсума.
Любопытно, что частичность или предварительность иронии позволяет думать или мыслить о ней как о форме времени. Потому что время, которое точно так же частично и никогда не заканчивается, очень похоже на то, что происходит, когда мы подвешиваем ту или иную точку зрения, ставим ее под вопрос. Ирония — это форма времени не только в этом смысле, но и в смысле исторического времени. Об иронии очень часто говорили как об эпохе иронии, как о времени, когда ирония стала главным моментом какого-то исторического периода, который очень часто ассоциируется с тем, что немецкие мыслители понимали под современностью как эпохой различения, разорванности субъективного и объективного, эпохой, в которой нет цельности и единства, окончательности сочетания субъекта и объекта. Конечно, ирония — это и литературная практика, и литературоведческая. У Гёте в романе о Мейстере ироник. Он как автор как бы парит над своим произведением и понимает всю частичность всех возможных в этом произведении точек зрения. У него есть эта ироническая легкость, с которой он может дистанцироваться от своего текста. Для Шлегеля это важнейший фактор, позволяющий ему сказать, что именно этот роман Гёте оказывается самым значимым произведением эпохи.
Для романтиков важна и рефлексивная особенность иронии. Для них поэзия всегда должна быть потенцирована. Поэзия — это не только поэзия, но и поэзия поэзии. Внутри любого произведения должен быть заложен некий рефлексивный потенциал. Оно должно отсылать к самому себе. Оно должно иметь внутри себя возможность самокритики и самоотличения.
Важнейшей художественной формой для романтиков оказывается фрагмент. Фрагмент — это воплощение такого представления об иронии. Это некий утопический проект, указующий на целое, но показывающий, что целое невозможно репрезентировать, невозможно реализовать. Мы можем только указать на него в некоем частичном, предварительном синтезе. В настоящем целое невозможно. Мы можем думать о том, что целое когда-то было возможно. Это соединение субъективного и объективного когда-то было возможно в прошлом, и мы можем надеяться на то, что оно будет в будущем. Но внутри настоящего все, что у нас есть, — это предварительный синтез.
Еще одна художественная форма, которая была созвучна этому представлению, — форма драматическая, потому что драма — это жанр, который в наибольшей степени отражает то, что происходит здесь и сейчас, отражает происходящее именно в настоящий момент. Ключевой фигурой, воплощающей литературную практику романтической иронии, был Людвиг Тик. Почти во всех комедиях Тика видно стремление не просто рассуждать иронически или показывать, как герои иронизируют друг над другом, над чем-то еще, а сделать сам текст ироническим именно в духе романтической иронии, в духе разрушения художественной иллюзии, которая скрепляет текст и делает его чем-то целым и завершенным. Например, у него есть маленькая пьеса, которая называется «Пролог», в которой нам показан театр и рефлексия, потому что мы видим театр в театре. В этом театре зрители ждут, когда начнется спектакль, и обсуждают, что там будет в спектакле. Потом оказывается, что спектакля так и не будет, он никогда не состоится. Все, что мы видим — приготовление к спектаклю, — и есть спектакль. Есть еще знаменитые комедии, например «Кот в сапогах» или «Шиворот навыворот», в которых последовательно проводятся принципы романтической иронии и разрушения театральной иллюзии, которые показывают, как романтическая ирония могла жить тогда, могла существовать в то время как художественная практика.
