Необходимо различать постгуманизм как состояние, в котором мы живем, как новую эпоху. С другой стороны, концепции постгуманизма многочисленны и настолько разнообразны, что они иногда друг другу противостоят и противоречат. Это как с постмодернизмом, то есть существует постмодерн как эпоха, а есть постмодернизм как некоторая концептуализация различных социальных, культурных отношений, пересмотр традиционных в какой-то новой эпохе. С постгуманизмом происходит такая же любопытная штука: мы уже живем в этом будущем, но при этом одновременно продолжаем жить в прошлом, то есть с прошлыми технологиями XX века, с телевидением, которое хоть и перешло на цифру в нашей стране, но осталось глубоко консервативным медиа. Однако наряду с этим существуют вещи, которыми большинство людей пользуются активно: мобильные устройства, интернет, программы, софт. Это все очень сильно меняет коммуникацию и людей самих по себе. В рамках этих изменений я рассмотрю положение понятия любви в современности.
На мой взгляд, постгуманистическая современность — это та современность, которая уже отказывается от образа человека как царя зверей, центра всего, что происходит с человечеством и миром. Человек становится в лучшем случае лишь частью всего этого, а возможно, даже вымрет как вид. Проблематика вымирания становится здесь чем-то вроде приговора. Постгуманисты часто спекулируют на этой угрозе, ссылаясь на эффекты глобального потепления, на угрозы, связанные с ухудшением экологии. И эти рассуждения основываются на квазирелигиозном предположении о конце мира и на причине, которая определяет жизнь человека в некой среде. И надо предпринять какие-то меры, чтобы этого избежать.
Если связывать постгуманизм с именем Фуко, то человек действительно нечто, на чем необязательно акцентировать внимание. Возможно, он может приобрести другие сетевые формы существования, приняв на равных не только традиционно исключенных из своего человеческого общества — женщин, темнокожих, евреев, людей с нетрадиционной сексуальностью, — но и нечеловеческих существ, а именно животных, роботов. Это звучит неплохо, но на практике мы сталкиваемся с целым рядом трудностей. Как мы можем одни и те же права приписать, передать и соблюдать в отношении животных и машин, если животных мы поедаем, а машины используем по нашему пока что желанию?
В постгуманизме меня интересует связь, которая обеспечивает новое понимание любви. На мой взгляд, постгуманизм говорит о возможности любви между человеком и роботом. Речь идет о том, что социолог Никлас Луман называет «киберпол». Весь пол сегодня — это киберпол. Мы стали носителями новой чувственности благодаря гаджетам, средствам коммуникации, мобильникам, фотоаппаратам. Как это повлияло на отношения с противоположным или со своим полом и на сексуальные отношения в широком смысле? Они не просто стали опосредованы этими гаджетами, но и гаджеты начали заменять нам партнеров. Для постгуманизма это означает взаимодействие с воплощенными программами, с роботами, обладающими речью, с теми устройствами, при помощи которых мы можем интерактивно общаться между собой. Возникает целый ряд проблем, которые ставят под сомнение традиционные представления об интимных и самых ценных отношениях между людьми, на которых настаивала романтическая эпоха.
На мой взгляд, появление роботов в этой области спасает очень большое количество людей от одиночества и изоляции, в которой они оказались по другим причинам. Не из-за развития технологий, появления интернета, а из-за определенной политической программы, которую проводят страны, в которых мы живем. Программы по продолжающемуся противостоянию — не просто конкуренции, а войн и так далее. То есть это лишь следствие исчезновения коммуникации еще в аналоговую эпоху. Цифровая эпоха и эпоха постгуманизма, которая с ней напрямую связана, дают протез, возможность эту утраченную коммуникацию восстановить.
Я исхожу из понимания определения любви, связанного еще с именем Фрейда и психоанализа. Для меня любовь — это не ответ на все вопросы, а нежная привязанность, то, что в большей степени имеет отношение к любви к матери, к родине и абстрактным сущностям, чем к своим любовникам и любовницам. Для Фрейда эти вещи были разделены. И под нежной привязанностью имелась в виду связь, которая не предполагает обязательно сексуального контакта, но тем не менее как-то объединяет людей. В новой эпохе для такого рода отношений появляются широкие возможности. А, например, сексуальные отношения вполне могут быть заменены на отношения с машинами, здесь нет никакой проблемы. Любовь переводится на другие объекты, которые раньше, в аналоговую эпоху, казались метафорическими.
Современная близость больше не предполагает физической близости. Она может означать то, чем она, если вспомнить Барта, всегда и была — близостью со своим собственным нарциссическим образом, за которым скрывается наше собственное удовольствие, наслаждение. Именно этому образу мы возносили хвалы, даже когда кому-то признавались в любви. Словам любви верить нельзя — это общее место. Но что в данном случае имеется в виду? Тем словам любви, которые отождествляют программу соблазнения, разговорам о вечной близости или вечном союзе. Меня всегда смешат и возмущают разговоры о том, как человек кого-то любит, заявляя этим свои серьезные намерения. На самом деле любовь — это всегда только отсрочка.
Для человека, который обладает страстью, желанием, разговор о любви всего лишь некоторая замена цветов. Более того, любовь еще в XX веке превратилась в дубинку, она стала угрозой, принуждением, поэтому ее нужно освободить. На мой взгляд, в том столкновении мнений, в той попытке установить новые отношения между собой и чужим появляется шанс на спасение любви в той перспективе, о которой я сказал. Что превращает любовь, по словам Баумана, в более текучую, жидкую, которая больше не центрируется и не замерзает вокруг полигамной ситуации, вокруг одного-единственного партнера.
