Когда в моей семье стали обсуждать, куда мне поступать учиться, мои родители (они по профессии зоологи), видя, что от меня никаких своих предложений не поступает, предложили биологию. Я думаю, что они отвергли гуманитарные области из-за их идеологизированности, точные науки тоже отпадали. Методом исключения выбрали биологию, и я легко поступила на биофак.
Иногда думаю, что в личностном плане, может быть, я что-то потеряла. У меня не было преодоления, потому что на самом деле личность созревает в такие моменты, а я была этого лишена. Все произошло легко, не было своего выбора, пути к достижению какой-то цели.
Школа у меня была довольно слабая, и поэтому я себя не очень уверенно чувствовала в университете. Микробиология никогда не была кафедрой, куда все стремятся, и я решила туда пойти. Кроме того, у нас распределение по кафедрам было уже после первой сессии, а микробиология — это такая специальность, где у тебя остаются большие возможности выбора.
О биофаке
В биологии на самом деле очень много развилок. Ты можешь быть полевым биологом, как мои родители, ездить в экспедиции. Можешь быть почти химиком и работать в лаборатории. И есть всякие промежуточные варианты. Но микробиология как раз эту развилку отодвигает еще на несколько лет. Я считаю, что у нас дети слишком рано кончают школу. В 17 лет ты про себя совершенно ничего не знаешь. Во всяком случае, так себя чувствует большинство.
Я училась, но помимо того, чему учили, мало что знала. К тому же я была очень робкая и стеснительная. Сейчас, наверное, в это трудно поверить, но я просто боялась открыть рот и в основном всегда молчала в студенческих компаниях.
Когда я стала готовиться к поступлению на кафедру микробиологии, я обнаружила, что мне очень нравится вирусология, потому что моя левополушарная голова устроена так, что формальные вещи ей гораздо ближе, а в вирусологии их несравнимо больше. Но прием на кафедру вирусологии уже закончился, и меня не взяли.
Вообще на биофаке учиться очень интересно. Там замечательные практики: в Чашниково, Звенигороде, на Белом море, и поэтому очень дружные студенческие компании. У нас выступал Высоцкий, была агитбригада, в общем, бурная студенческая жизнь мне заменяла академические интересы. Я продолжала пребывать в представлении, что работа — это одно, а собственно жизнь — совсем другое. И то, что это можно совместить, получать удовольствие от работы, как-то мне в голову не приходило, хотя мои родители очень любили свою специальность и были, конечно, настоящими учеными.
Об азарте
У меня был красный диплом, и мне дали направление в аспирантуру Института микробиологии. И так как у меня никаких других вариантов не было, я пошла туда, потому что аспирантура — это возможность еще продлить на три года эту вольную, прекрасную студенческую жизнь. И тут произошел совершенно случайно, без всякого моего активного вмешательства крутой поворот в моей жизни.
Я поступила в аспирантуру в институт, и потенциальные руководители разбирали себе аспирантов. Меня взял Георгий Александрович Заварзин — молодой доктор наук (ему было тогда 40 лет), автор книги «Литотрофные микроорганизмы» и руководитель небольшой лаборатории. И вот моя жизнь изменилась абсолютно.
На кафедре в университете, помимо биохимии микроорганизмов, занимались прикладными вещами: антибиотиками, ферментами. В этом, безусловно, тоже есть азарт, но на кафедре он не присутствовал. А Георгий Александрович уже тогда занимался разнообразием микроорганизмов, причем разнообразием с точки зрения энергетического обмена — катаболизма. Микробы ведь маленькие, они все очень похожи. Но их разнообразие на самом деле гораздо больше, чем разнообразие высших организмов, потому что они используют совершенно разные способы получения энергии: могут использовать субстраты и окислители, недоступные другим живым существам.
Георгий Александрович в первые годы моей аспирантуры опубликовал замечательную книгу, которая сначала была очень популярна, потом абсолютно устарела и теперь на новом витке стала снова очень популярна. Она называлась «Фенотипическая систематика бактерий: пространство логических возможностей». В этой книге он доказывает, что все реакции, не запрещенные законами термодинамики, возможны в мире бактерий, а если какие-то микробы еще не известны, значит, надо их искать.
Георгий Александрович занимался исключительно новыми вещами, он хотел все время быть на переднем фронте науки, там, где еще никто не работает. Ему удалось очень много сделать в нашей науке, много исключительно новых, приоритетных вещей. Благодаря ему моя жизнь обрела совершенно новые краски: когда ты приходишь на работу, достаешь пробирку из термостата, делаешь препарат для микроскопа и не знаешь, что ты там увидишь, а сердце екает. Это настолько увлекательно, что дало какую-то дополнительную мощную, живительную силу моей жизни, и за это я безумно Георгию Александровичу благодарна.
О первых шагах в науке
Я осталась в лаборатории Георгия Александровича, написала диссертацию. А термофильными микроорганизмами занялась совершенно случайно. В этот момент произошел термофильный бум, потому что в Йеллоустонском парке (США) обнаружили, что в горячих источниках живут совершенно особенные микробы, которые осуществляют особые химические реакции. А у нас есть Камчатка. И вот Георгий Александрович поехал туда в экспедицию и тоже нашел там много всего интересного. Камчатка абсолютно не уступает Йеллоустонскому парку. В кальдере Узон, я считаю, даже гораздо лучше, потому что там все очень скученно, на небольшом пространстве есть сотни самых разнообразных горячих источников.
В 1982 году я поехала туда в первый раз. И получилось, что-то, чему меня Георгий Александрович учил, интерес к разнообразным способам получения энергии у микробов как раз хорошо реализуется именно в горячих источниках. И одновременно это какая-то совершенно новая область, где у тебя большой шанс найти что-то новое. У меня появилась собственная тематика, по которой в России работала практически я одна. А потом у меня появилась первая сотрудница, с которой до сих пор мы вместе работаем.
Об экспедициях
У нас были самые разные экспедиции. В советские годы это все было очень хорошо организовано. Мы сотрудничали с Институтом вулканологии на Камчатке, и мы с их помощью прилетали на место исследований на вертолете, потому что дорог там нет. Ездили туда и летом, и зимой, потому что горячие источники никогда не замерзают, а на лыжах к ним удобно добраться. Правда, все это довольно опасно, потому что можно провалиться в какую-нибудь горячую яму, которая сверху покрыта сухой корочкой и кажется вполне безобидной. На Камчатке нужно ходить в очень высоких резиновых сапогах и даже с ними смотреть, куда ступаешь.
В Институте вулканологии был и есть такой замечательный человек Геннадий Александрович Карпов, геолог, который очень увлекся микробиологией и помогал нам организовывать экспедиции. Мы ездили на Камчатку несколько раз. Потом был большой перерыв, потому что денег на поездки совершенно не было. Но зато Камчатка открылась для иностранцев, и мы стали организовывать международные экспедиции, потому что, конечно, наши иностранные коллеги очень хотели туда попасть, у них были средства на оплату вертолетов. Потом дела пошли лучше, появились российские гранты, и мы стали путешествовать на свои деньги. Обычно это небольшие группы, 4–5 человек, едет кто-то, кто уже знает это место, и новички. Экспедиции — безусловный бонус нашей работы. У нас много молодежи, никто не уезжает за границу, и одна из причин, конечно, — это экспедиции.
Мы ездим обычно раз в год, но иногда бывает, что и две экспедиции в год в разные места. Участвуем, помимо экспедиций, и в международных океанических рейсах на морские подводные вулканы. В этом году небольшая группа молодых сотрудников и аспирантов собирается на Чукотку, потому что там, как оказалось, тоже есть горячие источники, которые никто никогда не исследовал.
О коммерциализации науки
Мой опыт говорит о том, что, конечно, ученые и производители должны идти навстречу друг к другу. Должен быть заказ от людей, которые занимаются практикой, от компаний, и тогда работа ученых будет прицельной и конкретной. Беда в том, что компании очень боятся раскрыть свои секреты, потому что, если они скажут, что им нужно, зачем им нужно, у них могут появиться конкуренты.
Я убедилась, что большие компании ведут исследования — и сами, и во взаимодействии с группами ученых, но до нового продукта дело доходит редко, потому что рынок новых ферментов очень инерционный и новый продукт должен быть существенно лучше того, что уже производится.
К сожалению, российских компаний у нас очень мало. У нас были и есть контакты с людьми, которые выращивают грибы и хотят подготовить должным образом субстрат для них, а также с теми, кто хочет разлагать и вторично использовать отходы птицеводства или рыбоводства. И у нас есть микробы для них, которые с помощью термостабильных (а значит, вообще высокостабильных) ферментов разлагают целлюлозу, ксилан, кератины (трудноразлагаемые белки, всякие перья, рога и копыта).
Мне кажется, что нужен кто-то, кто бы доводил наши фундаментальные разработки до практического применения, потому что все-таки между микробом и получением продукта есть еще какой-то этап, а может, и не один. И таких людей у нас, к сожалению, нет. Это должен быть какой-то стартап, какая-то небольшая компания, которая могла бы на себя взять доведение фундаментальных разработок до практики.
Мы дважды делали такие попытки. И оба раза они ничем не закончились, потому что не нашлось среди нас человека, который бы бросил все и занялся только организацией прикладных исследований, а нужно вложить очень много сил, чтобы дело пошло. Но я продолжаю надеяться, что все-таки что-то из этого получится.
О грантах
Международное сообщество — это очень важный стимул для работы. Я придаю этому большое значение. И у нас чуть ли не со студенческих лет, с аспирантских точно все молодые люди начинают ездить на международные конференции. Раньше на это были гранты для молодежи, сейчас тоже можно что-то от конференции получить, но, как правило, это только оргвзнос. Дорогу, гостиницу — это все оплачивает лаборатория из денег исследовательских проектов. В нашей области есть две конференции, которые происходят раз в два года и чередуются, то есть каждый год нам есть куда поехать.
В прошлом году 7 человек ездило в Чили, в этом году примерно столько же поедет в Японию. Дорогие, конечно, поездки, но, я считаю, выход от них очень большой. И нас знают, и мы всех знаем. Я считаю, что-то, что у нас молодежь остается, уже на себя берет значительную часть нагрузки и выступает как самостоятельная серьезная сила, — это, во-первых, потому, что мы работаем в очень интересной и живой области, где все время что-то происходит; во-вторых, потому, что они себя ощущают частью международного сообщества, а это ответственность за свой небольшой участок в общем деле; и в-третьих, наконец, потому, что у нас всегда есть гранты. Конечно, наши зарплаты не идут в сравнение с зарплатами тех, кто работает в компаниях. Но это зарплаты, которые позволяют содержать семью и более или менее прилично жить. А работа при этом очень интересная.
Конечно, даже при наличии денег на исследования покупка реактивов и оборудования у нас отягощена немалыми сложностями. Мы уже привыкли к тому, что если ты вдруг что-то надумал, то ты не сможешь это сделать завтра, а только, например, через два месяца. Но в принципе люди друг друга выручают и одалживают, если могут, то, что требуется. Если это не что-то слишком экзотическое, ты можешь потом это найти и вернуть долг. Обидно, что существует огромная наценка на оборудование. Мы раз в год делаем большую закупку всего. Но обычные вещи есть у дилеров, так что не обязательно их выписывать за границей. А кое-что приходится действительно ждать. Иногда оборудование мы привозим сами, потому что поддерживаем отношения с нашими соотечественниками, которые успешно работают за рубежом, уже имеют постоянные профессорские позиции, и они никогда не отказываются помочь.
О секрете успеха
Я очень много сил вкладываю в работу, очень многого себя лишаю и все время думаю о том, как бы все получше организовать. Секрет успеха, я думаю, состоит в том, что мы нашли нашу «модель расширяющейся Вселенной»: нужно все время расти, все время бежать впереди, все время осваивать какие-то новые области. Наша лаборатория, организованная 20 лет назад, в 1996 году, состояла из 6 человек, а теперь нас 22: те же шесть, ставшие на 20 лет старше, наши молодые коллеги и 7 аспирантов.
Все время мы старались расширять и круг объектов. Мы одними из первых начали заниматься подземной биосферой, где высокие температуры идут с глубины, от магмы, и, например, в нефтяных шахтах можно отобрать пробы с глубины 2500–3000 м, где уже температура 60–80 °C.
Я сама очень люблю, как все женщины, взять что-нибудь ограниченное и конкретное и уж там достичь совершенства. Быть пусть очень узким, но специалистом. Поэтому я понимаю людей, которые хотят всю жизнь одним и тем же заниматься, хотя и разными аспектами того же явления. Но, как руководитель, я все-таки стараюсь их все время подталкивать на какие-то новые вещи. Вот в этой борьбе мы и продвигаемся вперед.
И напоследок хочу сказать о девизе, который я напечатала красиво, вставила в рамку и подарила нашей «молодежной» комнате. Он из «Путешествия Нильса с дикими гусями»:
«Поверьте мне, это не так уж трудно. Надо только твердо запомнить, что летать высоко легче, чем летать низко, и летать быстро легче, чем летать медленно. Вот и вся наука».
