— Давайте начнем с того, что такое маятниковые изменения грамматики и почему вообще такое явление возможно в языке?
— Существует теория, согласно которой язык развивается по пути от простой грамматики, так называемой изолирующей, когда она существует исключительно в виде порядка слов в предложении, к более сложной системе морфологии, состоящей из систем склонения, спряжения, многочисленных правил словоизменения во многих частях речи. А затем от этой более сложной системы вновь начинает упрощаться и переходить к изолирующему типу. К сожалению, эту теорию можно проследить только на довольно большом промежутке времени, потому что язык развивается очень медленно. Но если попытаться проследить историю некоторых известных нам языков на протяжении тысячелетий, видно, что эта теория верна.
Мы исходим из того, что праязык человечества, вероятно, был простым, а затем постепенно усложнялся, в нем появлялась грамматика. Языки, которые мы можем реконструировать до уровня 10–12 тысяч лет назад, представляются достаточно простыми. В них, вероятно, не было сложной морфологии. Однако далее мы видим, как язык постепенно усложнялся. Если говорить об индоевропейских языках, к которым относится и русский, то здесь ситуация прослеживается достаточно неплохо. Уже на промежутке 5–6 тысяч лет назад мы имеем так называемый индоевропейский праязык — предок ныне существующих языков индоевропейской семьи, который был весьма сложным по своему строю. Грамматика его представляла собой достаточно комплексную картину. Вероятно, в индоевропейском было 8 падежей, которые сейчас могут быть реконструированы. Существовала разветвленная система глагольного спряжения, то есть та самая сложная морфология, которая характерна практически для всех древних индоевропейских языков. Затем, уже в исторический период, вновь происходит упрощение, которое мы можем очень детально отследить по письменным памятникам. Если говорить о санскрите, древнегреческом, древнеиранском, то это языки, которые представляют собой крайне сложные системы морфологии. А уже языки Средневековья и тем более языки Нового времени — это языки с более упрощенной грамматикой. Это и можно назвать таким маятником: от простого к сложному, от сложного вновь к простому. Соответственно, ученые задались вопросом о том, будет ли наблюдаться следующий подъем от более простого состояния грамматики, которое мы имеем сейчас в некоторых языках индоевропейской семьи, к более сложному. И действительно, такого рода явления существуют. Мы можем назвать целый ряд индоевропейских языков, которые утратили старую грамматику, перешли к состоянию, близкому к изолирующему строю. Прежде всего это языки Индии и Ирана, которые сейчас начинают нарабатывать новую морфологию. Таким образом, от изолирующего состояния язык снова переходит к флективному, то есть к состоянию богатой морфологии. Русский язык на этой синусоиде пока находится на этапе утраты старых индоевропейских грамматических категорий.
— В чем разница между изолированным типом языка и флективным?
— Изолирующий тип языка — это язык, который не содержит словоизменения. Условно говоря, в русском глагол «делать» изменяется по лицам, числам, временам и видам, а в изолирующем языке не изменяется вовсе. Как он есть do в английском, так он и остается do. Сохранились лишь еще две формы: does и did. Это как раз остатки прежнего глагольного спряжения, которое еще в древнеанглийском языке было точно таким же сложным, как и у нас в русском. То же самое в системе существительных: если в русском они изменяются по шести падежам, а еще недавно существовал и седьмой, то в английском языке этих падежей не сохранилось. Или количество форм категории числа. В древнерусском было три числа: единственное, множественное, двойственное. Потом двойственное число исчезло. Количество форматов формирования множественного числа тоже резко сократилось. Это все сближает русский с изолирующими языками, где слово не меняется, а значения достигаются добавлением других слов в предложении. Китайский язык — это типичный пример изолирующего языка. Английский язык пока изолирующим не является, но движется семимильными шагами к этому состоянию, последняя тысяча лет в истории английского языка очень хорошо это демонстрирует. Но русский язык продолжает оставаться флективным, ему присуща богатая грамматика, существительное склоняется по шести падежам в двух числах, глагол имеет три лица и два числа. Хотя есть и более флективные языки, где и десять падежей существуют, и три числа, а не два.
— Значит, английский проделал путь к изолирующему языку и потерял какие-то свои флективные свойства. А что ему нужно сделать, чтобы перестать совсем быть флективным языком и стать изолирующим?
— Например, глагол «быть» в английском языке все-таки имеет несколько форм: I am, you are и he is. Три формы только в настоящем времени. У нас глагол «быть» когда-то имел шесть форм в настоящем времени: «я есмь», «ты еси» и так далее. Сейчас их количество уменьшилось. Если английский язык полностью утратит изменения в составе одного глагола, одна форма будет употребляться для всех лиц и чисел, тогда он будет ближе к изолирующему языку. Среди германских языков есть такие примеры: в английском языке есть две формы глагола настоящего времени. Go — «идти», «иду»; goes — «идет». Их, во всяком случае, две. Соответственно, когда останется только одна, это будет состояние, близкое к изолирующему языку.
— У русского все эти вещи сохраняются или за тысячу лет что-то поменялось? Почему вообще такое разное движение у русского и английского? Он за тысячу лет почти пришел к изолирующему состоянию, а русский при этом непоколебимо, как кажется, держится преданий старины.
— Несмотря на то, что, согласно «теории синусоиды», все языки движутся по одной-единственной кривой (от простого к сложному, а затем от сложного к простому), скорость этого движения для всех языков разная. И здесь вопрос в том, какие причины могут являться ускорителями или замедлителями этого процесса. Я лично считаю, что одной из таких причин являются широкие контакты языков. Если язык контактирует с неродственными языками, он быстрее изменяется, быстрее утрачивает свои грамматические формы или приобретает новые в зависимости от того, в каком окружении он находится. Эта теория имеет под собой основание. Наиболее консервативными языками, если говорить об индоевропейской семье, являются те, которые меньше других контактировали с языками иных типов. А более прогрессивными языками являются высококонтактные. Например, в Европе есть нидерландский язык. Где-то на рубеже XVII века голландские колонисты, поселившиеся в Южной Африке, начали вырабатывать новый язык, который сегодня мы называем африкаанс. Этот язык значительно более изолирующий, нежели нидерландский в Европе, несмотря на то, что их разделяет всего 3–4 столетия. Почему так случилось? Потому что нидерландские поселенцы были вынуждены контактировать как с африканскими языками, так и с языками других иммигрантов в Южную Африку. В этой контактной среде язык изменялся значительно быстрее. И постепенно африкаанс приобрел черты, которые нам позволяют о нем судить как о наименее флективном среди всех германских языков. Это явление, которое обычно в языке называется креолизацией, когда язык постепенно упрощается в контактной среде.
— Креолизация, действительно, интересное явление, возможно, как вы сказали, влияющее на движение этого маятника. Но в русском языке, кажется, это движение идет как-то незаметно. По крайней мере, кажется, что мы все равно стоим на страже этого флективного состояния.
— Я бы не сказал, что незаметно. Конечно, носителю это не так заметно, потому что в рамках одного поколения с языком практически ничего не происходит. А вот если бы мы могли посмотреть с птичьего полета на язык последних 2–3 столетий, мы бы уже заметили довольно много изменений, в том числе таких, которые лежат на поверхности. Знаете стихи Пушкина: «Не пой, красавица, при мне / Ты песен Грузии печальной: / Напоминают мне оне / Другую жизнь и берег дальний»? Что такое «оне»? Это местоимение, которое на тот момент существовало, функционировало и всем было понятно. На сегодняшний день мы думаем, что так было сделано просто для рифмы. «Они», «оне» — какая разница? А на самом деле это форма 3-го лица женского рода множественного числа. Или тоже Пушкин: «Глушь и снег… Навстречу мне / Только версты полосаты / Попадаются одне». Это тоже форма числительного женского рода. Нам они кажутся архаичными. Исчезли некоторые категории, некоторые продолжают исчезать. Лингвисту это заметно. Когда я смотрю на язык молодежи, поколения нынешних школьников, в нем уже есть некоторые вещи, которые нашему языку несвойственны. Они, например, отрицание в родительном падеже не используют: «Я не читал эту книгу». А я бы сказал: «Я не читал этой книги».
Или более доходчивый пример. У нас есть так называемая синтетическая форма степеней сравнения прилагательных. Например, «короткий, короче, кратчайший». Современный язык практически не использует формы «кратчайший», несмотря на то, что 100 лет назад это было совершенно нормальное словоупотребление. На сегодняшний день конструкции «более короткий, самый короткий» уже выглядят нормальными. Эти аналитические конструкции становятся универсальными именно потому, что язык упрощается. Кроме того, у нас утрачиваются типы склонения. Это тоже очень интересный феномен. Все мы знаем, что сложные числительные, например три тысячи двести восемнадцать, можно легко произнести в именительном падеже, но когда их нужно назвать в творительном, то возникает проблема. Мы задумываемся, как сказать: «двумястами» или «двустами», «двухсотвосемнадцатью»? Правильная форма существует, просто она в нашем языке уже не настолько употребительна, и мы ее не фиксируем для себя. Это тоже явление, которое говорит о том, что русский язык движется туда, где сейчас находится английский. Таких явлений масса. Если изучить язык XIX века, потом изучить язык молодежи начала XXI века, то мы таких явлений зафиксируем предостаточно.
— Расскажите об обратном процессе превращения языка во флективный. Вы сказали о том, как это должно было бы проходить, но сведений об этом не так много. А вот что происходит сейчас?
— В Азии на сегодняшний день это явление можно назвать распространенным, потому что существующие там изолирующие языки на наших с вами глазах обретают новую грамматику. Очень хорошо это видно на примере современного вьетнамского языка, образующего из полнозначных слов грамматические частицы, которые становятся элементами новой грамматики. Я совершенно убежден, что вьетнамский язык идет по пути усложнения грамматической системы, и через несколько сотен лет, возможно, эти грамматические частицы уже превратятся в связанные, а соответственно, мы уже сможем говорить о морфологии (не мы с вами, а наши потомки). Это процессы, которые происходят в том числе в индоевропейских языках, прежде всего в языках индоарийской и иранской групп. Там старая понятная индоевропейская грамматика практически ушла, и сегодня языки начинают приобретать новую грамматику, новые падежные системы.
— А как можно понять, в каком направлении движется маятник? Скажем, сейчас русский язык, кажется, движется к изолирующему состоянию. Как понять, что он сейчас остановится, или вообще есть какое-то предположение, что, пока он так сильно не упростится, он обратно не пойдет? Может, сейчас тот момент, когда он остановится и начнет опять усложняться?
— Нет, это невозможно. Сама теория предполагает, что сначала должна отмереть старая, предыдущая грамматика. По крайней мере, основные ее элементы. Они могут остаться в виде рудиментов. Вот когда умрет падежная система, у нас в языке не будет падежей, тогда совершенно точно из каких-нибудь служебных частиц будут образовываться новые падежи.
— Что должно умереть?
— Склонение имени, спряжение глагола.
— И род?
— Да, род имен существительных, такие вещи, как образование множественного числа по различным моделям, а также синтетические формы степеней сравнения прилагательных.
— Какой период должен занимать такой процесс?
— Универсального ответа на этот вопрос не существует. Все зависит от каждого конкретного языка. Если мы берем конкретный язык, то у него есть непосредственные причины того, почему в нем произошли те или иные изменения. Это и изучает лингвистика.
