— Что, собственно, такое церковнославянский язык?
— Исторически церковнославянский язык восходит к тому языку, который в IX веке был создан Кириллом и Мефодием. Дальше на его основе возникли письменные языки различных славянских народов. Вплоть до начала XVIII века церковнославянский был литературным языком Древней Руси. А в начале XVIII века в России произошло своеобразное раздвоение письменных языков. С одной стороны, началось создание и развитие современного русского литературного языка, то есть того литературного языка, которым мы сейчас пользуемся. Но одновременно с этим новым языком продолжал существовать и литературный язык Средневековья, хотя функции его несколько сузились, он стал исключительно языком конфессиональным, языком православного богослужения. В этой функции он сохранился до нашего времени, на нем сейчас совершаются богослужения.
То, что церковнославянский язык продолжает существовать, не особенно замечается. Он как бы выпал из культурного обихода. Хотя заметная часть наших современников регулярно сталкиваются с текстами на этом языке. То, что он выпал из сферы культуры, связано с несколькими моментами. Он занимает пограничное положение между современностью и Средневековьем. В России принято изучать и описывать или современный русский литературный язык, или язык древности. Поэтому начиная с XVIII века интерес филологов ограничивается или современным русским литературным языком, или же, наоборот, древностями — кирилло-мефодиевским наследием, древнерусской литературой и письменностью. А современный облик этого языка особого внимания не привлекает.
— То есть церковнославянский язык нельзя назвать ни древним языком, потому что он до сих пор функционирует, ни современным языком?
— Да, именно так.
— А насколько он изменился? Мы можем как-то оценить отличия современного церковнославянского языка от того языка, который придумали Кирилл и Мефодий?
. Получается такая любопытная вещь, что, с одной стороны, под влиянием современного русского литературного языка выражение, которое уже существовало в церковнославянском языке, приобретает новые значения. С другой стороны, появляется дополнительная возможность для литературной игры, понятной тем немногим, кто хорошо знает славянский Священного Писания.
)
— Насколько пользователи церковнославянского свободны сегодня в придумывании новых слов? Насколько вообще появление новых слов возможно в церковнославянском?
— Идея некоторого ограничения словаря, конечно же, присутствует. И для именования новых реалий, как правило, предпочитают давать описательные конструкции на основе слов, которые уже встречаются в текстах. Хотя для того, чтобы такой запрет работал, необходимо, чтобы существовал нормативный словарь церковнославянского языка. А словаря, который бы включал всю лексику какого-то корпуса текстов, пока нет. Он сейчас делается в Институте русского языка, но закончен будет примерно через десять лет.
— Казалось бы, запрос на такой словарь должен исходить именно изнутри церковной среды, которая как раз держится за церковнославянский язык и переходить на русский не спешит. Неужели такой потребности нет внутри церковной среды?
— В Церкви вообще достаточно мало академических проектов. Составление словаря — это квалифицированная и очень трудоемкая работа, необходимость которой осознают очень немногие. Существует некоторое количество активно переиздаваемых популярных словарей. В основном это репринты дореволюционных словарей, за которыми не стоит сплошная роспись текстов. Их составители просто читали церковнославянские тексты и описывали то, за что цеплялся взгляд. Для церковнославянского языка современного облика, той версии церковнославянского языка, на котором сейчас совершаются богослужения и который сформировался после никоновской справы, начиная с конца XVII века ни научной грамматики, ни словаря пока нет.
— А насколько никоновская справа повлияла на язык? Мы знаем, что последствием раскола стал разрыв между литературным и крестьянским языком.
— Несомненно, повлияла, поскольку церковнославянский — это язык корпуса текстов, а значит, исправление книг является основной причиной языковых изменений. Никоновская справа — это первая крупная справа эпохи книгопечатания. А книгопечатание дает совершенно иные возможности для стандартизации языка и текста. Именно во второй половине XVII века была создана очень изысканная орфографическая система, когда, например, знаки ударения (в церковнославянском языке есть три вида ударения) и буквы (букву «о» можно передать двумя способами — омега и обычная «о») использовались для противопоставления падежей. То есть когда одно и то же слово в разных падежах одинаково звучит, а при помощи дополнительных средств их можно противопоставить. Например, «сапог» в именительном единственного числа — «о» обычное, а в родительном множественного («много сапог») используется омега.
В результате никоновской справы церковнославянский подвергся очень сильной грецизации, потому что ее идея не ставила задачи сделать текст понятным — актуальна была правильность. Под правильностью никоновские справщики понимали близость к греческим оригиналам (подавляющее большинство богослужебных текстов переведено с греческого). Соответственно, порядок слов сильно приближался к греческому, в тексты вошли новые непереведенные грецизмы. Сам текст становился близким к современным Никону греческим книгам, но для понимания на слух он становился менее понятным.
— А была ли какая-то традиция таких правок?
— Редактирование богослужебных книг осуществлялось и до Никона, но никаких трагических последствий это не имело. Поэтому более ранние книжные справы малоизвестны, о них знают только специалисты — филологи и историки.
После Никона и появления раскола возник страх перед исправлением богослужебных книг и изучением всего, что связано с богослужением. Потому что шла полемика между старообрядцами и никонианами, и, соответственно, любая информация воспринималась как некоторый политический аргумент. Лишь в 1907 году при Синоде была создана комиссия, которая занялась исправлением богослужебных книг совершенно в другом направлении. Задача была сделать текст понятным человеку, говорящему по-русски. Порядок слов приближался к современному русскому, шел отказ даже не столько от непонятных слов, сколько от слов, которые с позиции русского языка понимаются неправильно. Например, слово «воня». Для современного человека «воня» ассоциируется с дурным запахом. А вообще это просто запах или хороший запах. В результате в церковнославянском это слово меняется на «благовония».
— А почему возникают такие перевертыши?
— Это уже параллельное развитие значения. Языки расходятся, и дальше русская лексика начинает развиваться и под влиянием диалектов, и под влиянием каких-то иноязычных текстов, которые переводятся на русский язык. Это уже история семантического развития слов, в которой действуют законы больших чисел.
— А какое количество таких слов?
— Сотни. Замечательным современным поэтом Ольгой Александровной Седаковой даже был создан словарь церковнославянских русских паронимов — таких, где анализируются такого рода слова. Словарь помогает читать самые неожиданные источники. Например, если вы возьмете энциклопедию Брокгауза и Ефрона, в ней есть описание одной из пыток, когда голову зажимают в петлю и закручивают и, как сказано в энциклопедическом тексте, «человек изумлен бывает». Слово «изумлен» в церковнославянском означает «сошел с ума». То есть здесь под влиянием древнерусского источника, которым пользовался составитель этой статьи, словарь использует слово в древнерусском значении. А современный читатель не может понять, чему может изумляться человек под пыткой.
И здесь становится виден момент важности церковнославянских текстов для понимания культуры XIX века. Ведь в текстах русской классической литературы есть большое количество аллюзий и цитат из богослужебных и библейских текстов. Но понятно, что в руках у Пушкина было не научное издание кирилло-мефодиевских переводов, а обиходные богослужебные тексты. А в руках у современных исследователей, как правило, бывают как раз куда более старые версии этих текстов, потому что ими удобнее пользоваться, там есть указатели, поэтому легче найти нужную цитату. Хрестоматийное пушкинское «восстань, пророк, и виждь, и внемли» в современном русском языке звучало бы как «вставай пророк, смотри и слушай». Очень многие тексты русской классической литературы нуждаются в подобном комментировании.
— Мы немного отвлеклись от разговора о справах.
— Этой комиссией начала века были подготовлены издания Постной и Цветной Триоди (богослужебные книги, включающие службы пасхального цикла). Эти книги были изданы, шла работа над другими книгами. Однако произошла революция, поэтому продолжения эта работа не имела. А с теми книгами, которые были изданы, произошла грустная история. Церковные власти очень боялись, что из-за исправления богослужебных текстов может опять произойти раскол, поэтому был секретный указ, запрещающий выпуск в продажу богослужебных книг новой редакции до тех пор, пока на складе не кончатся прежние издания. То есть боялись ситуации, чтобы на прилавке оказались две книги разной редакции. Тираж придержали, а дальше началась революция, и почти все экземпляры погибли. Эта справа состоялась как филологический проект, но на церковную жизнь она не повлияла. Дурную шутку сыграла и секретность, в которой правили книги. В выходных данных исправленных книг не было обозначено, что это новая редакция, поэтому никто не подозревал, что разные издания могут содержать заметно отличающиеся друг от друга тексты. Остался церковный анекдот советского времени про то, как в храм на праздник приглашают второй хор со стороны. Два хора — местный и приглашенный — начинают петь, а тексты у них не совпадают.
— А какую роль справа сыграла дальше? Ее как-то использовали в будущем или оказалось, когда про нее вспомнили, что нужна была уже новая справа?
— Востребована она не была. Эта справа описывается лишь в академическом контексте как попытка создать версию церковнославянского языка, более или менее понятную на слух носителю современного русского языка. Но результаты этой справы так и не вошли в церковную практику. Когда после войны возобновилось церковное книгоиздание, то вернулись к прежней привычной редакции. Других вариантов не было. Возобновление книжной справы в СССР было невозможно. В постсоветское время эти опыты начали изучаться, чтобы понять, насколько эта попытка решала проблемы понятности для нашего времени.
— Были ли эти тексты 100–200 лет назад более понятны людям, чем сейчас? Есть расхожее мнение, что сейчас они непонятны, потому что изменился язык. А 300 лет назад люди слушали церковнославянский и все понимали.
— Конечно, такого никогда не было. Невозможно представить себе, что когда-то любой крестьянин легко понимал богослужебные тексты. Это переводы достаточно сложной литургической византийской поэзии, предполагающей знание Священного Писания, умения узнавать отсылки. Например, много раз повторяемое наименование Богоматери как «Камень нерукосечный». Для того чтобы это понять, нужно знать, что это отсылка к Книге пророка Даниила [Дан. 2. 31–34], к рассказу о том, что царь Навуходоносор видел во сне гору, от которой без помощи рук отделился камень и сокрушил идола. Это видение христианская традиция понимает как прообраз Рождества Христова: Камень (Христос), отделившийся от Горы (Богородицы), сокрушил языческий мир. Без опознавания аллюзий к тексту Священного Писания эти подобные фразы (а в богослужебных текстах их очень много) понять невозможно. К тому же следует подумать, а что такое понимание. Для нас понимать — это быть в состоянии пересказать своими словами. В эпоху Средневековья обучение — это в первую очередь заучивание наизусть текстов Часослова и Псалтыри (тексты, на основе которых в значительной степени составлена церковная служба). Человек, знающий эти тексты наизусть, воспринимает богослужебные тексты как что-то свое, родное, узнаваемое. Но не факт, что он сможет пересказать это своими словами. Это то же самое, когда человек знает английский язык плохо, но знает наизусть тексты рок-группы.
Жалобы на непонятность богослужения начинаются в тот момент, когда понимание становится ценностью и способность пересказать начинает восприниматься как ценность. В XIX веке крестьяне если читали Библию, то по-церковнославянски. Люди же образованные читали Библию на европейских языках. В письмах подвижников XIX века есть советы читать Отцов Церкви по-французски. Понятно, что этот совет адресован образованным людям. В XVIII–XIX веках существенная часть крестьян не читала по-русски, но могла читать Часослов и Псалтырь. А крестьянских детей обучали грамоте по Часослову и Псалтыри. Такое разнообразие способов обучения грамоте было уничтожено развитием образования по новой схеме, ориентированной не на церковнославянский, а на русский, который активно развивался в конце XIX — начале XX века. Для XIX века для крестьян оставалась та же ситуация, как и в Средневековье. Тексты заучивались наизусть, но едва ли могли быть переведены на разговорный язык, а для людей с гимназическим образованием проблема понимания и перевода все равно стояла.
— Кроме собственно церковных текстов создавалось ли на этом языке что-то еще?
— До XVIII века церковнославянский был литературным языком. На нем создавались научные тексты. На этом языке написана и арифметика Магнитского, и грамматика Смотрицкого. В Новое время церковнославянский используется в переводах зарубежных авторов, для того чтобы дать аналог латыни или староанглийскому. В переводе «Имя Розы» Умберто Эко латинские фрагменты переведены по-славянски, поскольку книга построена по схеме суточного богослужебного круга. В русском переводе «Улисса» Джойса староанглийские фрагменты переводятся по-церковнославянски.
Так что, в принципе, опыты использования церковнославянского в литературных текстах есть, хотя их и не очень много. Это понятно. В Новое время церковнославянская письменность не осознается как факт культуры. Хотя сейчас имеются предпосылки для того, чтобы литургическая поэзия была открыта уже как вид словесного творчества. Это связано с тем, что современная словесность активно осваивает электронные формы существования. Книга задает порядок чтения, а чтение текста с экрана компьютера дает возможность блуждания по гиперссылкам. Чтение становится нелинейным. Привычкой к такому нелинейному чтению пользуются и авторы «бумажных» книг. Классическим примером здесь является «Хазарский словарь» Милорада Павича — «бумажная» книга, дающая читателю возможность самому прокладывать «маршрут» чтения. Поскольку части романа имеют форму словарных статей, снабженных системой перекрестных ссылок, у читателя имеется множество вариантов для компоновки того текста, который он в конце концов прочитает. Этот навык современного читателя, так же как и привычка отождествлять аллюзии и символы, делает средневековую литературу более близкой.
— Церковнославянский язык использовался для обучения грамоте. Но зазор в понимании между нами и церковнославянским языком не сильно больше, чем расстояние между крестьянами, которые учили его два века назад? Как они учили его? Как они использовали церковнославянский для обучения грамоте?
— Обычно начиналось обучение с букваря, и учили читать по складам, то есть сначала буквы назывались по именам, потом читался целый слог, а потом все слово: «буки-аз — ба»; «буки-людие-аз — бла». Слово «блаженъ» в процессе обучения читалось так: «буки-люди-аз — бла», «живете-есть-наш-ер — блаженъ». Потом человек переходил к Часослову, который включает существенную часть вечернего богослужения. При этом выучить книгу — значит именно выучить ее наизусть и быть в состоянии рассказать. Насколько я понимаю, в новой русской школе этому на замену пришло активное заучивание стихов.
— А что касается подходов к изучению церковнославянского языка, насколько реально освоить язык, на котором вроде бы не говорят, хотя поют?
— Освоить грамматику пассивно, по крайней мере, совсем несложно, сложнее будет с семантикой, со значением слов. Если человек хочет разобраться, он лезет в интернет и какую-то информацию оттуда выносит. Но для этого необходимо осознание того, что что-то непонятно. А когда человек в храме слышит возглас «премудрость прóсти», то он, скорее всего, начнет фантазировать, что премудрость нужно воспринимать с простым сердцем, не мудрствуя. А на самом деле эта фраза означает «стойте прямо, слушая, когда в храме читают Писание» (этот возглас звучит перед чтением Писания). Это на самом деле наиболее сложные для понимания вещи, потому что это не осознается как проблема. Для этого нужны специальные учебники, этим нужно заниматься. Если мы делаем учебник, ориентированный на человека, который хочет понять богослужение, то мы должны выделить тексты, с которыми человек сталкивается регулярно, и уже делать какие-то упражнения на основе этих текстов.
— Почему все-таки та справа начала века, которая должна была приблизить язык богослужения к русскому литературному языку, до сих пор не состоялась? Вроде бы ее уже нашли, откопали, нужно с ней что-то сделать.
— Вы помните, что происходило с обществом в связи с грамматическим родом слова «кофе»? Вдруг вся страна начала возмущаться тем, что словари разрешили употреблять слово «кофе» в среднем роде. Наше общество очень болезненно реагирует на узаконивание языковых инноваций. И в этом плане церковнославянский язык оказывается вполне современный. Шаг вправо, шаг влево — конвой (общественное мнение) открывает огонь без предупреждения. Такие охранительные настроения препятствуют не только опытам перевода, но и просто изучению церковнославянского языка.
