Потом, когда после окончания университета я стал работать в ОИЯИ, и мы начали втягиваться в исследования, было ощущение, что мы делаем науку не только внутри Советского союза, а что это мировая наука. Конечно, контакты с иностранными учеными тогда у нас были слабее, чем сейчас, и за рубеж мы ездили редко (меня стали выпускать лишь в конце 70-х), но все равно я понимал, что мы часть мировой науки.
о советских препринтах
В советское время журналы не были доступны так, как сейчас, когда существуют электронные средства связи. Тогда ждали журнал несколько месяцев. Дело в том, что Советский союз не подписал никаких конвенций об авторских правах, и наши ученые могли получать журналы из-за границы бесплатно и размножать их внутри страны. Я не знаю, сколько копий привозилось, но все они потом перепечатывались и отправлялись в библиотеки. Эти журналы были как бы нелегальными, но мы ими активно пользовались.
Я попал на работу в международный институт, где были некие упрощенные связи с заграницей. Люди и на Западе понимали, что, когда вы пишете статью в журнал, и журнал ее обрабатывает, рецензирует, печатает, то проходит несколько месяцев, иногда полгода. А хотелось свежую информацию получить пораньше. И крупные западные центры решили упростить эту процедуру обмена информацией. Образовалась международная система обмена препринтами. Скажем, наш институт посылал препринт в десяток университетов, а те посылали нам свои. Поэтому мы имели материалы, которые еще в журнале не появились. Каждую неделю приходила пачка статей, их все шли — смотрели. Таким образом, мы имели, может быть не совсем стандартную, но оперативную связь с западными центрами. Так что в отрыве от иностранной науки мы никогда не были.
об упущенных нобелевских премиях
Сейчас известно, что некоторые открытия, опубликованные на Западе, были сделаны раньше в России, но никто про это не знал. Всегда есть вторая сторона медали. Мало совершить какое-то открытие, теоретическое или экспериментальное, мало описать его, надо осознать его значение. Очень часто такое происходит: кто-то открытие сделал, но не осознал важности. А вот другой осознал, оно зазвучало. Если этого не совершил — сам виноват. Когда вручают те же Нобелевские премии, выясняется, что, кроме лауреата, есть еще много людей, которые мыслили аналогичным образом, но не сделали следующий шаг. Кто осознал, тот и стал победителем.
Много есть примеров таких упущенных возможностей в российской науке, но часто это не зависит от автора. Скажем, если я опубликовал результаты исследования на русском языке — никто в мире может этого не прочесть. Хотя, надо отдать должное, наши журналы в советское время американские издательства переводили. Поэтому, если прийти в западную библиотеку, они там стоят, переведенные на английский — «Теоретическая и математическая физика», «Ядерная физика», «Журнал Экспериментальной и Теоретической Физики» — это те журналы, с которыми я имел дело. А вот в японских журналах скрыто много того, что Западу не известно, потому что это было опубликовано на японском.
В науке очень важно что-то сделать вовремя, сделал поздно — все, уже поезд ушел.
об «утечке мозгов»
Когда железный занавес приоткрылся, выяснилось, что очень многие наши студенты сильнее западных. Физтех, например, или МГУ. Физтех на голову выше многих западных университетов. Правда, сейчас это превосходство уходит. Многие ребята, даже получив образование по физике, математике, стали говорить: «Зачем мне заниматься наукой, а потом маяться так? Ведь можно пойти в какой-нибудь бизнес». Ясно, что, если сильные ребята уходят из науки, то уровень ее падает. Многие мои ученики уехали на Запад и ушли из науки. Так, например, был у меня один такой шустрый молодой человек, которому непременно надо было в Америку. Он на каком-то курсе получил стажировку, съездил туда, ему очень понравилось. И вот он делал у меня диплом, желая работать в заграничном университете. Хороший диплом сделал, поступил в аспирантуру. И через полгода он физику бросил, начал заниматься банковским делом. Иметь такое вот желание деньги делать тоже, наверное, неплохо.
о Западе и Востоке
У меня сейчас работают кореянка и монголка. Я не знаю, как с ними общаться; во-первых, они женщины, во-вторых, они из другой культуры. Я иногда боюсь им даже что-то сказать. Что-нибудь скажешь — не так воспримут. Вот я работал в Японии почти год, и там с японцами общался. С некоторыми из них у меня до сих пор очень хорошие отношения, многолетние. Но все они работали в Европе или в Америке. У них есть какой-то налет западной культуры. А чисто с японцами у меня не получилось.
об увлечениях и заблуждениях
Когда вы занимаетесь чем-то новым, вообще непонятно, куда это все пойдет. Экспериментаторы, например, с одной стороны, смотрят на то, что им теоретики говорят, с другой стороны, они всегда стремятся измерить то, про что теоретики не говорят. Самое интересное там, где никто открытий не ждет. Вот экспериментаторы что-то измерили, и вдруг обнаружили неожиданное, что-то не то, как представляли. Тут собирается целая толпа людей и начинает писать всякие статьи. Вот, например, в прессу недавно просочилось информация о том, что будто нейтрино движется быстрее скорости света. Было много шума. Куча людей стала это объяснять. Сделали много разных докладов на эту тему.
Правда, все скептики, и я к ним относился, говорили, что не надо ничего писать. Надо подождать, потому что сложно все там, и пусть экспериментаторы сначала разберутся. Ну и, похоже, сейчас это дело рассасывается. Вроде бы в методике синхронизации времени нашли какую-то ошибку. Когда что-то не сходится, всегда первая мысль — может, что-то не так намеряли, поскольку очень сложно все. Эта история с нейтрино еще не кончилась, и не знаю, чем кончится. Пока же все развивается по обычному сценарию: почти всегда находится ошибка, если что-то сильно куда-то отклоняется.
о научном застое
У нас сейчас был, я бы сказал, некий застой в науке. Есть, конечно, теоретическая, математическая наука, которой все равно, кто там, как и что измерил. Она развивается по своему пути, теоретическому. Но, как показывает опыт, если это не чистая математика, а физика, то она все же следует за развитием экспериментальной науки, потому что теории все-таки хочется сравнить с экспериментами. А эксперимент стал очень дорогим и требует много-много лет работы.
Вот, например, история с ускорителем в Женеве. Он начал работать всего только два года назад, еще год у него была поломка. По сути, только 2011-й год он и работал по-настоящему. И в этот момент оставался только американский ускоритель (построенный ранее). По ряду причин, не связанных с техникой, а связанных, по сути дела, с природой, многие вещи мы на этом ускорители видеть не могли, и поэтому, все эти новые теории, которые хотелось бы проверить, там проверялись только в очень малой степени. Ученый народ уже устал от того, что нет данных, и такая у всех растерянность, и мысль стала растекаться по древу. Но вот, наконец-то, заработал этот женевский ускоритель, и я надеюсь, что период этого застоя проходит. Мы встрепенулись все, новые данные пошли. В этом году, надеюсь, будет эпохальное открытие, и все его очень ждут.
о компьютерах
Многие мои молодые коллеги начинают день с того, что включают компьютер и смотрят, какие статьи накидали в базу данных за прошедшие сутки. Я этого не делаю, я жду, пока молодые коллеги мне расскажут, что там накидали, потому что половина — все равно, мусор. У меня нет такой привычки — проснуться и сразу же открыть компьютер.
об ожидании новой физики
В связи с этим запуском коллайдера не только мы, физики, но и общественность тоже взбудоражилась. Вот я был в Италии на конференции, там участник один ездил в соседний городок, лекции читал про коллайдер. Видимо, теплится какой-то общественный интерес к достижениям в науке, а не только к неделе высокой моды.
Коллайдер — это экспериментальная установка. Они там ищут, что происходит при высоких энергиях. Естественно, теоретики, к которым я принадлежу, мы думаем о том, что там должно происходить и предлагаем свои варианты. В последние годы мы все, кто этим занимается, надеемся, что там они найдут какую-то новую физику, о которой еще не знаем, новые частицы, новые взаимодействия, и, в частности, суперсимметрию. Конечно, может, они и не найдут суперсимметрию или найдут что-то другое. Но это — магистральная вещь, этим занимаются тысячи людей. Первая задача — найти так называемый бозон Хиггса, а вторая задача — найти там или суперсимметрию, или что-то иное. Если провести статистический опрос, я думаю, 80% физиков скажет: «Мы все надеемся, что бозон Хиггса будет найден, и это будет в этом году». А вот по поводу суперсимметрия не понятно. Как уж там Бог распорядится. Что будет найдено дальше — не известно.
о бозоне Хиггса и суперсимметрии
Есть точные математические концепции. Они неопровержимы, но имеют ли они отношение к жизни — не известно. Если же вы пытаетесь построить концепцию, объясняющую что-то в физике, то всем ясно, что ее может опровергнуть эксперимент. Вот с суперсимметрией, я думаю, час Х у нас будет в 2014 году.
Сегодня современный эксперимент не такой, как был раньше — когда в микроскоп смотрят, какая частица летит. Сейчас не так. Сейчас уже никто не смотрит ни в какие микроскопы, вся информация снимается в электронном виде, измеряется, с какой скоростью, и под каким углом летят частицы. И дальше надо воспроизвести всю картину. Вы должны сделать некую кальку, и потом наложить ее. Если у вас совпало, значит все правильно, если не совпало — значит неправильно. И мы, теоретики, все эти кальки готовим. Но эти кальки готовят, исходя из различных теорий. Например, из теории суперсимметрии.
Пока на ускорителе ничего существенно нового не найдено. Ускоритель лишь подтверждает то, что мы знали раньше. Хотя уже получено много интересной дополнительной информации. Но народ начинает отчаиваться. А в 2012 году должен решиться вопрос с бозоном Хиггса. Ускоритель последовательно движется, набирая информацию, и в этом году он должен перекрыть весь интервал, где мы ведем исследование. Либо он найдет его в этом интервале, либо не найдет. Надо сказать, что этот интервал сужается очень быстро. Остался такой маленький зазор, и в этом году его пройдут. Если ускоритель будет нормально работать, то разрешим эту загадку. В следующем году ускоритель будет остановлен на профилактику на целый год. Они будут увеличивать мощности и поднимать энергию. Как говорится, делать апгрейд. И вот в 2014 году он заработает снова, и тогда, мы думаем, он заработает на максимальную энергию, которой сейчас нет, и мы получим ответ на все эти вопросы.
о горных лыжах
Когда-то физики увлекались альпинизмом. Это массовое увлечение горами, я думаю, было очень захватывающе. Да и вообще, раньше вы приходили на вокзал и видели полные электрички с лыжниками, едущими в Подмосковье. Но сейчас этого нет. Еще у физиков были популярны горные лыжи. В свое время на них катались одни чудаки, нормальные люди не катались. А у физиков, может быть, это было связано с любовью к горам. А потом как-то поменялась жизнь, эти виды спорта к нам проникли, и сейчас на горных лыжах катается очень много людей. В Италии уже много лет проводят «Зимнюю конференцию», но все знают, что это горнолыжная конференция. Физики моего поколения и даже старше — все мы там радостно встречаемся и как ненормальные катаемся. Новая молодежь, которая бывает на таких конференциях, приезжает — и не катается. А мы же все в некотором смысле фанаты этого дела.
о профессиональном жаргоне
Несколько лет назад ученый мир отмечал 90-летие со дня рождения Ричарда Ф. Фейнмана. Помимо того, что он нобелевский лауреат (которых на самом деле много) Фейнман — выдающаяся персона в человеческом смысле. Он, например, придумал язык, на котором мы, физики, разговариваем. Называется это диаграммами Фейнмана, и вот когда мы друг с другом разговариваем, мы используем эти диаграммы. За этим языком стоит совершенно конкретная математика, то есть, если я вам пишу картинку, это значит, я вам пишу формулу.
Или вот возьмите биологов, которые от меня, с одной стороны, не так далеки: все-таки естественная наука, а, с другой стороны, одна терминология чего стоит. Там же не выговоришь ни одного слова, «дезоксорибонуклеиновая кислота» (ДНК прим. ред.) — разве выговоришь? Но в нашей науке то же самое, мы говорим на птичьем языке, он понятен только нам, представители разных наук говорят на своем языке, понять друг друга совершенно не можем. Объясниться очень трудно. Наглядные образы — вот то, что помогает найти общий язык.
о дорогих костюмах и свободной голове
Для ученого уровень зарплаты не должен быть высоким, он должен быть достаточным, чтобы голова думала о науке. Ученый не претендует на роскошную жизнь, она ему не нужна. Стиль жизнь другой — мы не носим дорогих костюмов, мы не ходим в дорогие места. Но денег должно быть столько, чтобы не бегать за приработками, голова должна быть свободна для науки. Если вы, допустим, теоретик, то вы должны сидеть и думать, а если вы экспериментатор, то должны работать за установками, а не бегать по городу. Иначе не получится. Это требования профессионального плана.
об универсальной схеме вселенной
У нас, физиков, есть некие романтические идеи, во-первых, что мир познаваем, во-вторых, что в его основе лежит какая-то простая схема. Чем мы глубже уходим, тем все проще должно становиться. Несмотря на разнообразие свойств вещей в мире, в основе лежит очень лаконичная система. Всего несколько кирпичиков, которые представлены в разных комбинациях. Вот, например, таблица у Менделеева; он понял, что множество совершенно разных элементов: и железо, и газы, и прочее — все они группируются в эти классы, горизонтали. А потом, когда квантовую механику придумали, поняли, почему, собственно, группируются в эти самые ряды, потому что это электронные оболочки, в этих рядах накапливаются электроны. Стало понятно, что есть ядра и электроны, из них все и формируется. Когда поняли, что есть ядра в атомах, то стали думать, из чего они сделаны, и выяснилось, что всего-то и нужно — это протон, нейтрон и электрон. И все. Из трех вещей все сделано. Дальше мы поняли, что все немножко посложнее.
Конечно, познание — бесконечно, но, тем не менее, мы хотим в рамках того, что мы знаем, открыть какую-то понятную единую концепцию. Причем она относится не только к частицам и атомам, она относится и ко Вселенной в целом, к галактикам, скоплениям и так далее. Если бы суперсимметрия как математическая концепция была бы применима здесь, то она бы хорошо все склеила и объяснила. Просто найти какую-то новую частицу в конечном счете, — это не так уж интересно. А вот общую схему понять, как устроено все это — любопытно. Вот когда Максвелл в XIX веке открыл, что электричество и магнетизм — это на самом деле одно и то же, то есть это не две разные силы, все эти явления тогда стали понятны. Тоже самое с элементарными частицами. Просто в те времена люди знали, что есть электричество, и есть гравитация. Две силы. Эйнштейн пытался их все время объединить, и все никак у него не получалось. А сейчас мы знаем, что есть не две, а четыре силы. И вот для того, чтобы успешно их всех объединить, теория суперсимметрии очень удачно помогает. Правильно это или неправильно, мы не знаем. Если правильно, то была бы красивая схема. Вот ее мы и ищем.
