Долгосрочные изменения в неравенстве доходов должны рассматриваться как часть более широкого процесса экономического роста и связываться с аналогичными изменениями других переменных[1 ]Kuznets (1955, 21).».
Саймон Кузнец
Истоки недовольства гипотезой Кузнеца
.
Гипотезой Кузнеца продолжают пользоваться, несмотря на все недовольство ею, из-за отсутствия убедительного альтернативного объяснения для недавнего роста неравенства в богатых странах. Одно из возможных объяснений — гонка между образованием и техническим прогрессом, смещенным в пользу квалифицированного труда. Впервые об этой гонке написал Тинберген (Tinbergen, 1975), а недавно ту же идею переформулировали Голдин и Катц (Goldin and Katz, 2010). Это не гипотеза и не теория, а просто объяснение наблюдаемых явлений: зарплаты высококвалифицированных работников выросли сильнее, чем зарплаты низкоквалифицированных. У нас нет теории, которая сказала бы нам, при каких условиях следует ожидать победы в этой гонке технологии (что повысит неравенство) или образования (что понизит неравенство). В оригинальной формулировке Тинбергена гонку должно было выиграть образование, число образованных людей становилось бы больше по мере того, как страны становились бы богаче, так что эффект от повышения квалификации перекрыл бы эффект от технических изменений. Именно поэтому Тинберген ожидал, что премия за квалификацию снизится до нуля [3 ]В рецензии на книгу Тинбергена Сахота (Sahota, 1977, 726) писал: «Прогнозы Тинбергена для 1990 г. свидетельствуют о том, что благодаря сильному (в долгосрочном периоде) предложению и силам спроса ренты тех, кто получил университетское образование, исчезнут».”. Но и этого не произошло: премия за квалификацию устойчиво росла в наиболее развитых странах последние двадцать лет. Заметим также, что, согласно теории Тинбергена, как и теории Кузнеца, неравенство должно снижаться по мере экономического развития — вывод, который определенно противоречит фактам.
Теория, которая по существу заменила теорию Кузнеца, представлена в поразительно влиятельной и масштабной книге «Капитал в XXI веке» Тома Пикетти. Проблема состоит в том, чтобы предложить одновременно объяснение спада неравенства в богатых странах в период 1918–1980 гг. и его последующего роста. Пикетти утверждает, что спад неравенства был уникальным событием, которое имело под собой политические причины, такие как войны, налогообложение для финансирования этих войн, социалистическая идеология и движения, а также экономическая конвергенция (из-за которой зарплаты росли быстрее доходов от собственности). В условиях «нормального» капитализма, как сегодня, неравенство, с точки зрения Пикетти, должно расти, как это происходило до Первой мировой войны. Такая теория может объяснить оба участка кривой Кузнеца, которая, по мнению Пикетти, является U-образной, а не перевернутой U-образной, как считал Кузнец.
Но может ли подход Пикетти объяснить неравенство в доиндустриальный период? Рассмотрим рис. 2.1, на котором показаны уровни неравенства (измеренные с помощью коэффициента Джини) [4 ]Коэффициент Джини является наиболее популярной мерой неравенства доходов. Она учитывает все распределение (то есть доходы всех), в отличие, например, от мер, основанных на долях верхних перцентилей, в которых игнорируется все распределение кроме самого верха. Коэффициент Джини изменяется от 0, теоретически возможного случая, когда у всех одинаковый доход, до 1, такого же теоретически возможного случая, когда одному человеку принадлежит доход всей страны. Коэффициент Джини часто выражается в процентах (например, 41, а не 0,41) и в таком случае называется просто Джини. Когда Джини растет, скажем, с 30 до 33, мы будем говорить, что он увеличился на 3 пункта Джини. В реальном мире значения Джини изменяются от двадцати (в скандинавских странах и Центральной Европе) до шестидесяти (в Южной Африке, Намибии и Колумбии).» за последние два или три столетия для США и Великобритании, двух стран, которые служат образцами капиталистического развития и для которых доступно больше всего данных. Если мы посмотрим на период 1850–1980-х гг., то увидим практически в точности (настолько в точности, насколько вообще возможно эмпирическим данным приблизиться к теории) перевернутую U-образную кривую, которую предсказывает теория Кузнеца. Проблема с подходом Кузнеца состоит в том, что он не может объяснить рост неравенства после 1980 г. Напротив, идеи Пикетти хорошо объясняют траекторию неравенства в США и Великобритании за сто лет с начала XX в. по начало XXI в., но если мы рассмотрим более ранний период, XVIII и XIX вв., то мы увидим неравенство, которое теория Пикетти объяснить не может. Можно, конечно, сказать, что в этот период неравенство следовало своей обычной траектории — увеличения по мере капиталистического развития (как это происходит сейчас), но такое утверждение предполагает, что неравенство в капиталистической системе неумолимо возрастает, если его не останавливают войны, какие-то другие бедствия или политическое действие, что противоречит фактам: при капитализме наблюдались периоды снижения неравенства по экономическим причинам. Даже технически неравенство (независимо от того, используется ли для его оценки доля доходов богатейшего процента населения или коэффициент Джини), в отличие от ВВП на душу населения, ограничено сверху и не может расти бесконечно. Более укорененным в реальности (по сравнению с утверждением о том, что коэффициент Джини принимает значения от 0 до 1) будет тот довод, что сложность современных обществ, социальные нормы, большие трансфертные системы, финансируемые с помощью налогов, и угроза восстания сдерживают неравенство сверху. Поэтому утверждать, что неравенство всегда должно возрастать при капитализме, как утверждают некоторые поклонники или критики Пикетти (Varoufakis, 2014; Mankiw, 2015), бессмысленно и ошибочно [5 ]Пикетти на самом деле не утверждает, что неравенство при капитализме обязано непрерывно увеличиваться, но такой вывод легко сделать, потому что он уделяет мало внимания автономным экономическим факторам, которые могли бы сдерживать неравенство. Поэтому некоторые комментаторы считают, что Пикетти не признает их существование. Но это не так: мы можем оценить, каким было бы максимальное неравенство в стационарном состоянии в системе Пикетти. Предположим, что стационарное отношение капитала к выпуску в США равно 10 (при норме сбережений от ВВП равной 10% и темпе роста ВВП 1%). Это примерно в два раза больше сегодняшнего отношения капитала к выпуску в США. При стандартной для Пикетти норме отдачи в 5% доход от капитала составит половину от общего чистого дохода. Если взять сегодняшние коэффициенты концентрации дохода от капитала и трудового дохода, соответственно 0,8 и 0,4, Джини будет равен 60 (0,5 × 80 + 0,5 × 40). Это уровень неравенства в сегодняшней Бразилии или Южной Африке.». Но Пикетти не объясняет, какие силы сдерживают рост неравенства при капитализме, если речь не идет о войнах и политических протестах.
Получается, что три наиболее влиятельные теории неравенства доходов, по всей видимости, не согласуются с фактами. Теории Кузнеца и Тинбергена вступают в противоречие с современными данными, а теория Пикетти не объясняет неравенство до наступления XX в.
Волны Кузнеца: определение
Цель этой главы состоит в том, чтобы предложить расширение гипотезы Кузнеца, которое я называю волнами или циклами Кузнеца (я буду использовать эти термины взаимозаменяемо) и которое, как мне кажется, способно объяснить в общих чертах изменения в неравенстве за период до начала промышленной революции, последующий период вплоть до революции Рейгана — Тэтчер и самый последний период. Я утверждаю, что для эпохи Нового и Новейшего времени, последних пяти столетий истории, характерны волны Кузнеца, то есть чередующиеся периоды повышения и понижения неравенства.
В эпоху до начала промышленной революции, когда средний доход оставался неизменным, никакой связи между средним уровнем дохода и уровнем неравенства не было. Зарплаты и неравенство определялись идиосинкразическими событиями, такими как эпидемии, географические открытия (открытие Америки или новых торговых путей между Европой и Азией), завоевания и войны. Если неравенство падало, в то время как средний доход и зарплаты росли, то бедные жили немного лучше и тогда начинали работать мальтузианские механизмы, ограничивавшие рост численности населения: как только численность населения возрастала до неустойчивого уровня, начиналось его сокращение (по мере снижения дохода на душу населения) из-за более высокого уровня смертности среди бедных. Это возвращало бедных к состоянию, когда они едва могли обеспечить свое существование, и вело к увеличению неравенства до его прежнего (более высокого) уровня. В случае войн, когда средний доход общества очень низок, есть только две возможности: либо большую часть издержек несут богатые и тогда неравенство снижается, либо доходы бедных падают ниже уровня, необходимого для выживания, в результате чего сокращается численность населения. Вполне разумно предположить, что, какими бы эксплуататорами ни были правители страны и насколько бы им ни была безразлична судьба бедных, лишь немногие общества могут позволить себе второе решение. Такая политика губительна, поскольку падение численности населения означает, что меньшее количество здоровых мужчин можно забрать в армию. И поэтому первая возможность предпочтительнее и, в соответствии с нашими ожиданиями, войны в доиндустриальных обществах часто приводили к сокращению неравенства[6 ]То же верно и для современных обществ (как мы увидим ниже), но по другой причине.».
По сути, я утверждаю, что в период до начала промышленной революции неравенство изменялось в пределах волн Кузнеца, колеблющихся около фиксированного среднего уровня дохода. Волны Кузнеца связаны, но не совпадают с мальтузианскими волнами. В ходе мальтузианского цикла более высокий средний доход и низкое неравенство (повышение реальных зарплат) вызывает рост численности населения среди бедных, что, в свою очередь, понижает их зарплаты, увеличивает неравенство и сдерживает дальнейший рост численности населения. В отличие от мальтузианских циклов, циклы Кузнеца могут вызываться недемографическими факторами, например, небольшим экономическим ростом или притоком золота, что вначале увеличивает разрыв между землевладельцами и торговцами, с одной стороны, и работниками — с другой, но затем оборачивается снижением неравенства из-за того, что труд становится более редким. Волны Кузнеца могут рассматриваться как более широкое понятие, которое включает в себя мальтузианские циклы в качестве особых случаев, в которых «действие», вызывающее рост или падение неравенства, происходит почти полностью в знаменателе (численность населения).
С наступлением промышленной революции и началом устойчивого увеличения среднего дохода ситуация изменилась и зарплаты начали расти вместе с доходом (или, как это было во время «славного тридцатилетия» после Второй мировой войны, быстрее дохода). Промышленная революция имела два важных следствия для неравенства доходов.
Во-первых, неравенство могло теперь расти быстрее, потому что более высокий совокупный доход позволял некоторой части населения наслаждаться гораздо более высокими доходами без того, чтобы оставшаяся часть населения голодала. Более высокий совокупный доход давал больше «пространства» для роста неравенства, если предположить, что каждый должен иметь доход, которого было бы достаточно хотя бы для выживания. Эта идея лежит в основе понятия «границы возможного неравенства», как ее определяют Миланович, Линдерт и Уильямсон (Milanovic, Lindert and Williamson, 2011): когда средний доход лишь немного превышает уровень, необходимый для выживания, и мы «требуем», чтобы численность населения не падала, то излишек, остающийся после вычета необходимого для выживания дохода, оказывается небольшим, и даже если он целиком изымается элитой, неравенство будет небольшим (измеренное для всего населения). Так будет потому, что почти у всех, кроме немногочисленной элиты, будет одинаковый доход. Но по мере того, как средний доход растет, увеличиваются и излишек, остающийся после вычета необходимого для выживания дохода, и возможное неравенство. Граница возможного неравенства показывает максимально достижимый уровень неравенства (измеренный коэффициентом Джини) для различных уровней среднего дохода. Граница является вогнутой: максимально достижимое неравенство возрастает со средним доходом, но темпы этого роста снижаются. На рис. 2.2 показана эта зависимость: для уровней среднего дохода, близких к необходимому для выживания, максимальный коэффициент Джини равен 0. Затем он постепенно растет по мере того, как средний доход превышает доход, необходимый для выживания, и когда он превосходит его в 15–20 раз, максимальный коэффициент Джини близок к 1 (или к 100%, если мы выражаем коэффициент в процентах) [7 ]Формула максимально достижимого Джини равна αα−1, где α обозначает, во сколько раз средний доход превосходит минимально необходимый для выживания доход. Для α = 2 максимально достижимый коэффициент Джини равен 0,5, а для α = 10 он равен 0,9. Если мы воспользуемся стандартным значением минимально необходимого для выживания дохода в 400 международных долларов на человека в год, то сегодняшний средний доход в США окажется почти в 100 раз выше, так что максимально достижимый коэффициент Джини будет равен 0,99, почти 1.».
Во-вторых, после промышленной революции, неравенство и средний доход образуют зависимость, которой не было между ними раньше, когда средний доход был постоянным. Я утверждаю, что структурные изменения (переход к более диверсифицированному промышленному сектору) и урбанизация, как это было описано Кузнецом, приводят к росту неравенства, начиная с промышленной революции и до пика, которого богатые страны достигли в конце XIX или начале XX в.
.
Те силы, которые влияли на неравенство после Первой мировой войны, иссякли к началу 1980-х гг., времени, от которого мы отсчитываем начало второй кривой Кузнеца для богатых стран (то есть для постиндустриальных обществ). 1980-е гг. ознаменовались новой (второй) технической революцией, которая сопровождалась важными изменениями в информационных технологиях, глобализации и возрастающим значением гетерогенности рабочих мест в сфере услуг. Эта революция, как и промышленная революция в начале XIX в., вызвала увеличение разрывов в доходах. Одной из причин роста неравенства было то, что новые технологии больше вознаграждали более высококвалифицированную рабочую силу; увеличивали долю капитала в доходе и отдачу на капитал; а также все больше открывали экономики богатых стран для конкуренции со стороны Китая и Индии (последствия чего мы видели в главе 1). Структура спроса и, следовательно, занятости сдвигалась в сторону сектора услуг, где теперь было больше низкооплачиваемых рабочих мест, не требующих высокой квалификации. С другой стороны, некоторые из рабочих мест в секторе услуг, например, в сфере финансов, оплачиваются крайне высоко. Это увеличивает разрыв зарплат и в конечном итоге разрыв в доходах [10 ]Использование нами такого термина, как «сектор услуг», или «третичный сектор», представляется проблематичным, потому что за ним скрывается огромное разнообразие работ и навыков, с очень различающимися сетками оплаты. Но, похоже, лучшей классификации у нас нет.».
Описанные выше тренды еще больше усиливались политикой, которая проводилась в пользу богатых. Можно рассматривать подобные политические меры как экзогенные по отношению к технической революции и глобализации, но это неверно. Новая политика, которая начала проводиться с 1980-х гг., была вызвана не столько неудовлетворенностью социальным государством (как декларировалось), сколько неудовлетворенностью процессом глобализации, неразрывно связанным с информационной революцией. Если бы причиной снижения налогов на высокие доходы и более высокого налогообложения доходов от труда по сравнению с доходами от капитала (впервые после Великой французской революции) было неприятие раздувшегося госсектора, то размер государства должен был бы сокращаться до тех пор, пока «правительство» не сократилось бы в достаточной степени. Но такого не произошло. Размер социального государства, несмотря на критику в эпоху Рейгана — Тэтчер и позднее, в периоды «новых лейбористов» и «новых демократов» Тони Блэра и Билла Клинтона, не слишком изменился [11 ]И в Великобритании, и в США государственные расходы как доля от ВВП находятся сегодня примерно на том же уровне, что и в конце 1970-х — начале 1980-х гг.». Неизменной осталась и налоговая политика. Причина этого — экономическая необходимость. Дело в том, что в эпоху информационных технологий и глобализации гораздо сложнее собирать налоги с мобильного капитала, который, в условиях легко доступной информации и глобального к банкам и фондовым рынкам, легко может переходить из одной страны в другую [12 ]Трудность налогообложения мобильного капитала была известна еще Адаму Смиту: «Собственник капитала является в сущности гражданином всего мира и отнюдь не обязательно связан с какой-либо отдельной страной. Он легко может покинуть страну, в которой подвергается в целях обложения его обременительным налогом стеснительному контролю и расспросам, и перенести свой капитал в другую страну, где он может с большим удобством вести свое предприятие или пользоваться своим состоянием» (Богатство народов, кн. 5, гл. 2, отд. 2).». Можно перефразировать Карла Маркса, который писал, что «рабочие не имеют отечества», и сказать, что в нашу эпоху капитал и капиталисты не имеют отечества. Поэтому капитал стало намного труднее контролировать и облагать налогами. Это усугубило рост неравенства.
Краткий обзор отрицательных и положительных сил, которые снижают неравенство в доиндустриальных, индустриальных и постиндустриальных обществах, приведен в табл. 2.1. Главное различие между двумя типами сил состоит в том, что положительные силы отсутствуют в обществах с неизменным средним доходом. Только в растущих экономиках рост образования, более высокое политическое участие и стареющее население, которое требует социальных выплат, оказывает понижательное воздействие на неравенство доходов. Иными словами, неслучайно, что общества с более высоким (и растущим) доходом — это те же общества, в которых более высокий уровень образования, больше политических прав и закончен демографический переход. Среди положительных сил я также упоминаю технические изменения, смещенные в пользу низкоквалифицированного труда. Я поговорю об этом подробнее в конце главы. Пока же достаточно сказать, что именно эта сила, по моему убеждению, недостаточно изучена и может играть важную роль в будущем. По историческим причинам мы привыкли считать технический прогресс следствием накопления капитала, овеществленного в машинах, и либо дополняющим высококвалифицированный труд (что увеличивает премию за квалификацию в зарплате), и/или замещающим низкоквалифицированный труд, что приводит к тем же последствиям — увеличению разрыва в зарплатах. Мы не можем также исключать возможность того, что какой-то тип технического прогресса может увеличить производительность низкоквалифицированного труда и тем самым пойти на пользу бедным. Но пока трудно представить, как мог бы выглядеть подобный технический прогресс.
