Изобретение знаков

Универсальный язык и теория знака

Все языки, описанные в предыдущей главе, имеют один, но очень существенный недостаток: их надо учить. Чарльз Блисс, о котором подробнее будет говориться несколькими страницами позже, писал: «Люди, будь то профессора или дикари, не любят учить иностранные языки, и эсперанто в том числе. Все предпочитают говорить на своём хорошо известном родном языке» [[tooltip word="i» text="Bliss, Charles. 1965. Semantography. 2nd enlarged ed. Sydney: Semantography (Blissymbolics) Publications. P. 10."]] (про эсперанто мы поговорим чуть позже — но да, и он вызовет у новичка кое-какие затруднения). А можно ли создать искусственный язык, который не придётся учить? Чтобы найти ответ на этот вопрос, придётся сделать небольшое отступление в сторону семиотики — науки о знаках.

Любой знак имеет две стороны — означающее (т. е. внешнюю сторону) и означаемое (т. е. собственно значение). Означающее может быть предназначено для восприятия разными органами чувств — слухом, зрением, осязанием, обонянием или вкусом. Одно и то же означаемое может быть передано при помощи разных означающих: например, идею ‘не двигайся’ передаёт красный сигнал светофора (знак для зрения), крик Стой! (знак для слуха) или придерживание за плечо (знак для осязания). Естественные языки всегда используют знаки, предназначенные для слуха; знаки для зрения (то есть буквы) — вещь вторичная. Большинство искусственных языков обладают тем же свойством: пусть даже они обычно и разрабатываются на бумаге, но подразумевается, что на них можно говорить, а во вторую очередь — записывать устную речь.

разделил все знаки на три типа в зависимости от того, как соотносятся их означающее и означаемое. Эти три типа получили название иконы, индексы и символы.

Иконы (или иконические знаки) — это такие знаки, у которых означающее как-то похоже на означаемое. Картинка с изображением собаки, висящая у ворот дома, говорит о том, что внутри находится нечто похожее на эту картинку (а именно, злая собака), и поэтому является иконическим знаком.

У знаков-индексов означающее и означаемое связаны по смежности в пространстве, во времени или в цепи причин и следствий: скажем, лай из-за забора тоже является знаком того, что там собака — но лай не похож на собаку, а лишь вызывается ею. А, к примеру, дым является знаком-индексом, обозначающим огонь.

И, наконец, у знаков-символов означающее и означаемое связаны условной связью, по договорённости: таково, например, само русское слово собака. Разумеется, никто из нас не подписывал договор называть собаку собакой, но мы негласно присоединились к нему ещё в детстве, изучая родной язык. А доказать, что этот знак абсолютно условный, просто: по-английски то же животное называется dog, по-немецки — Hund, по-французски — chien, а по-фински — koira. Все эти слова звучат различно, и ни одно из них не имеет никакого сходства с собакой, значит, все они условны. И вообще, абсолютное большинство слов естественных языков — это знаки-символы. Ещё один пример знака-символа — это красный сигнал светофора. Можно, конечно, возразить и сказать, что красный — это естественный сигнал опасности. Но не лучше ли тогда было бы присвоить его опасной ситуации движения, а спокойной ситуации ‘не двигайся’ приписать зелёный цвет? Может быть, лучше, а может быть и нет — но это неважно, а важно лишь то, что так принято: красный значит ‘не двигайся’, и всё тут.

Какой тип знаков хуже всего подходит для того, чтобы на его основе создать универсальный язык? Конечно же, символы. Ведь они по определению не универсальны, и далеко не всякий захочет трудиться и изучать их. Иконы и индексы в этом смысле гораздо лучше, потому что уловить естественную связь куда проще. Особенно хорошо, если в универсальном языке будет только один тип знаков, чтобы не пришлось гадать, что означает знак, похожий на дым — дым (как икона) или огонь (как индекс). Это приводит к простому выводу: знаки универсального языка должны быть иконическими, поскольку придумывать и понимать такие знаки гораздо легче, чем индексы: нарисовать изображение собаки гораздо проще, чем понять, что смежного с ней можно найти — конуру, миску с едой или, может быть, ошейник?

Ещё один важный вопрос — для какого органа чувств должны быть предназначены эти знаки? Обоняние, осязание и вкус отпадают сразу: слишком для малого количества объектов мы можем придумать похожие запахи, тактильные ощущения или вкусы. Да и выбор из звуков и изображений несложен: стол, к примеру, никаких звуков не издаёт, а нарисовать его легко. Так что получается, что универсальный язык, не требующий специального изучения, с необходимостью должен состоять из иконических знаков, предназначенных для зрения. Именно таковы все предлагаемые универсальные языки — от узкоспециализированного языка дорожных знаков до языков самого широкого профиля, о которых и пойдёт речь дальше.

Язык дорожных знаков

Самая широко известная система, претендующая на иконичность и общепонятность, — это дорожные знаки. По всей вероятности, первые дорожные знаки начали ставить римляне — это были указатели направления. Камни из русских былин, к которым подъезжают витязи и на которых написано что-то вроде «Налево поедешь — богатым будешь, прямо поедешь — женатым будешь, направо поедешь — убитым будешь», — тоже не что иное, как дорожные знаки. Однако современную историю дорожных знаков принято начинать всё-таки со второй половины XIX века. Каким бы удивительным это сейчас ни показалось, но первые дорожные знаки были предназначены не для автомобилистов, а для велосипедистов [[tooltip word="iii» text="Department for Transport. 2007. Know your traffic signs: Official edition. 5th ed. London: TSO."]] — именно они нуждались в предупреждениях о крутых уклонах и неожиданных поворотах. И только позже, с распространением автомобильного движения, дорожные знаки стали ориентированы на водителей.

Первые дорожные знаки были текстовыми. Например, с 1883 года в Великобритании устанавливали таблички To cyclists: This hill is dangerous ‘Велосипедистам: Этот спуск опасен’. Но довольно быстро стало понятно, что текстовые знаки не слишком удобны: их сложно читать на высокой скорости, а нужно что-то более удобное для восприятия. С ростом мобильности усилилась и другая проблема: водитель легко может оказаться в стране, языка которой он не знает. В результате дорожные знаки стали едва ли не единственным общераспространённым в мире пиктографическим языком, выражающим довольно большой и разнообразный набор значений. Их форму и применение регулирует Венская конвенция 1968 года, к которой присоединилось абсолютное большинство стран Европы.

Можно ли этот язык считать по-настоящему универсальным и общепонятным? По всей видимости, ответ на этот вопрос — нет: иначе не понадобились бы теоретические занятия в автошколах. Да, многие дорожные знаки действительно иконичны: знак «Сужение дороги» действительно изображает сужающуюся дорогу, а на знаке «Пешеходная и велосипедная дорожка с разделением движения» изображены пешеход и велосипедист, разделённые чертой. Однако, к примеру, знак «Главная дорога» по форме нисколько не напоминает главную дорогу, а красную диагональную черту в синем круге едва ли можно естественно интерпретировать как «Стоянка запрещена». Сама форма знаков — тоже вещь абсолютно условная: никак нельзя объяснить, что треугольные знаки с белым фоном и красным ободком — предупреждающие, круглые знаки с белым фоном и красным ободком — запрещающие, а круглые знаки с синим фоном — предписывающие.

Таким образом, дорожные знаки — это шаг в сторону иконического универсального языка, но до идеала им очень далеко, хотя по распространённости они на порядки превзошли те три языка, о которых дальше пойдёт речь в этой главе.

Трансцендентная алгебра

Одной из первых широко известных попыток создать универсальный пиктографический язык стала так называемая трансцендентная алгебра, разработанная эстонским учёным Якобом Линцбахом (1874–1953). В 1916 году он выпустил в Петрограде книгу под названием «Принципы философского языка. Опыт точного языкознания», в которой рассуждал о том, как должен быть устроен оптимальный язык. Его идеи во многом совпадали с мыслями великого швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра, изложенными в вышедшем в том же 1916 году посмертно «Курсе общей лингвистики» и лёгшими в основу современной науки о языке. Некоторые из идей Линцбаха о звуках и их противопоставлениях в системе предвосхитили работы Николая Трубецкого — основоположника фонологии. Однако Линцбах не снискал особой известности в науке, а остался в истории именно благодаря лингвоконструированию.

В 1921 году в Ревеле (Таллинне) вышла его книга под названием «Transcendent algebra: Ideografie matematical. Experiment de un lingue filosofic». [[tooltip word="iv» text="Linzbach, Jacob. 1921. Transcendent algebra: Ideografiematematical. Experiment de unlinguefilosofic. Reval: LitografiaLantzky&Co."]] Издана она была литографическим способом: говоря современным языком, она выглядит как рукопись, размноженная на ксероксе. Но, пожалуй, это не самое удивительное свойство книги для читателя, знакомого с европейскими языками, который наверняка задастся вопросом: а на каком же языке написано это заглавие? Вроде бы всё понятно, и в то же время ни на каком языке так не говорят. И действительно, книгу про универсальный пиктографический язык Линцбах издал на другом искусственном языке — окцидентале. Автором окциденталя был ещё один эстонец — Эдгар де Валь, и именно он и перевёл книгу Линцбаха на свой язык ещё за год до того, как подробно изложил принципы окциденталя в отдельной книге.

Вот что пишет Линцбах в предисловии к своей книге:

Мы всё же не рискнём оставлять этот текст без перевода, хотя авторский замысел и даёт нам право так поступить:

Желая осведомить европейского читателя об этой новой проблеме, я попросил известного космоглоттиста[1 ]Космоглоттист — изобретатель всемирного языка (от греч. kosmos ‘мир’ и glōtta ‘язык’). г-на Э. де Валя перевести текст этой брошюры на изобретённый им универсальный вспомогательный язык «Окциденталь», который, основываясь на корнях и суффиксах, извлечённых из интернациональных слов и соединённых при помощи простейшей грамматики и словообразования, понятен без изучения всем людям западной цивилизации.

Сразу видно, что Линцбах не обращается ко всем людям вообще: он всё же ожидает от читателя принадлежности к западной цивилизации — некоторой группе людей, имеющих общие фоновые знания. Одним из таких фоновых знаний является знание алгебраической нотации, которая и легла в основу языка Линцбаха; впрочем, многие алгебраические обозначения у Линцбаха сильно переосмыслены.

В трансцендентной алгебре объекты обозначаются пиктограммами, похожими на них: например, i — это ‘человек’, ♡ — это ‘сердце’, и так далее. Базовые элементы соединяются при помощи простых математических операций: например, i — ♡ — ‘бессердечный человек’. Одного взгляда на эти значки достаточно, чтобы понять, почему книга издавалась с рукописи литографическим способом: ни в какой наборной кассе не было и не могло быть символов языка Линцбаха. Да и в наши дни их не так-то просто набирать на компьютере.

Сложные понятия в трансцендентной алгебре выражаются при помощи операции умножения. Вот несколько примеров, которые заодно дадут вам представление о том, как выглядит книга Линцбаха: [[tooltip word="v» text="Linzbach, Jacob. 1921. Transcendent algebra: Ideografiematematical. Experiment de unlinguefilosofic. Reval: LitografiaLantzky& Co. P. 9."]]

Например, курение — это человек, помноженный на трубку. Астрономия — человек, помноженный на телескоп и на звезду. Вино — бутылка, помноженная на бокал, пиво — бутылка, помноженная на стакан, а вода — графин, помноженный на стакан. Особый интерес в этом списке представляют последние три строки: рот × ухо = разговор, (– рот) × ухо = молчание, рот × (– ухо) = монолог. А затем Линцбах приходит к парадоксальному выводу: (– рот) × (– ухо) = рот × ухо: другими словами, мысль сама по себе уже есть разговор.

Другие математические операции выражают менее тривиальные понятия. Так, мнимая единица √(-1)=i — это прекращение действия (важно ещё суметь отличить её от символов ‘ребёнок’ и ‘человек’), а следовательно, İ^((-iİ)+İ+iİ) переводится как ‘человек родится (т. е. с ним происходит нечто обратное прекращению действия), живёт и умирает’.

Как бы то ни было, очевидно, что набор значений, описанных в 40-страничной книжечке, довольно мал, и несмотря на всё изящество идеи трансцендентная алгебра является интересной игрой ума, но никак не полноценным универсальным пиктографическим языком.

Блиссимволика

Универсальный язык, призванный наладить взаимопонимание между людьми и избавить их от агрессии — что может быть лучше? Именно эту функцию, по замыслу её автора, должна была выполнять блиссимволика.

Карл Казиль Блитц, более известный под англизированным именем Чарльз Блисс, родился в Черновцах в 1897 году. В то время этот город входил в Австро-Венгерскую империю, о которой сам Блисс писал так: «Вавилон, в котором 20 народов ненавидели друг друга, в первую очередь из-за того, что они думали и говорили на разных языках». В 1922 году он окончил Венский технический университет и стал инженером-химиком. Хотя основным языком науки в то время был немецкий, которым Блисс, разумеется, владел как родным, он стал размышлять о том, что многоязычность научных публикаций приносит людям вред.

Возможно, эти размышления так и остались бы теорией, если бы не тяжёлая судьба Блисса. В 1938 году, когда Австрия оказалась под властью нацистов, Блисс был отправлен в Дахау, а затем в Бухенвальд. Его жена Клара (Клэр) сумела добиться его освобождения, после чего он был вынужден уехать из Третьего Рейха в Англию. Вновь встретиться с женой ему удалось лишь на другом краю света — в Шанхае, куда они разными путями добрались к концу 1940 года. Но спокойствие было недолгим: когда японцы оккупировали Шанхай, Блисс был отправлен в Шанхайское гетто, а за ним последовала и его жена.

Именно в Китае Блисс посвятил себя делу своей жизни. Его глубоко впечатлило то, что люди, говорящие совсем по-разному, способны читать одни и те же книги и одни и те же газеты и писать друг другу письма. Это наблюдение очень точно: не случайно то, что мы называем китайским языком, в англоязычной традиции именуется группой родственных языков — мандаринским языком (по-русски его называют «путунхуа»), кантонским языком и так далее. Разновидности китайского языка плохо взаимопонятны, и общая иероглифическая письменность действительно сплачивает их, хотя устные разновидности уже давно разошлись. Однако китайское письмо ещё дальше от идеала универсальной понятности, чем дорожные знаки: попробуйте прочитать какой-нибудь китайский текст, чтобы в этом убедиться. Но в качестве первого приближения к универсальному языку и толчка для размышлений Блисса оно подошло хорошо.

В 1946 году Чарльз и Клэр Блисс переехали в Австралию. Первые годы обустройства на новом месте выдались непростыми, но по ночам Блисс работал над своим универсальным языком — семантографией (впоследствии это название было заменено словом «блиссимволика»). В 1949 году Блисс на свои деньги издал в 700 экземплярах трёхтомник «Семантография» (наборщиком тоже пришлось работать самому автору). В этой книге закладывались основы универсального пиктографического языка, пригодного для выражения самого широкого круга понятий.

Разумеется, это очень простое предложение, да и вообще, грамматики в языке Блисса

совсем мало. Всё-таки самое интересное, что есть в блиссимволике, — это комбинирование элементов воедино для получения новых смыслов.

Хотя Блисс и стремился создать универсальный язык, его объяснения смыслов на самом деле отнюдь не универсальны. Попробуйте, например, задуматься: как выразить с помощью чёрно-белых рисунков идею «цвет»? У Блисса есть ответ на этот вопрос:

Цвет — это чувственное ощущение, которое глаз получает по большей части от вещей на земле. Сочетание этих понятий и даст нам нужный символ:

Мы выберем последний символ с сокращённой линией земли, потому что он лучше выглядит. [[tooltip word="vi» text="Там же. P. 286 (154)."]]

Утверждение, что цвет связан с глазом и землёй, совсем не очевидно. Фактически, оно возвращает нас к тому, чего Блисс пытался избежать — к необходимости заучивать знаки. Есть в блиссимволике и ещё более сложные и необъяснимые сочетания. Так, ‘извинение’ — это ‘словесное выражение неприятного чувства, вызванного уверенным рациональным пониманием неправильности’:

Едва ли кто-нибудь, впервые в жизни увидев кружочек, сердечко, стрелку вниз, дугу с подчёркиванием и восклицательный знак, догадается, что это извинение. Таким образом, блиссимволика оказывается не универсальным языком, не требующим изучения, а скорее интересным поводом задуматься о том, как можно разлагать значения слов на компоненты — этим она очень напоминает токипону, о которой говорилось в главе 1, и Универсальный семантический метаязык Анны Вежбицкой, о котором пойдёт речь в главе 6. Сходство с токипоной и Универсальным семантическим метаязыком усиливается ещё и тем, что количество базовых элементов во всех этих языках составляет порядка сотни. Блисс даже утверждал, что в основе его языка лежит ровно 100 исходных символов — но, по всей видимости, это всё же не так, и на самом деле их больше.

Предисловие ко второму изданию «Семантографии», вышедшему в свет в 1965 году, явно выдаёт усталость упорного человека, который много лет потратил на продвижение своего изобретения — и всё без толку. Вот первые фразы из этого предисловия:

Среди этих выдающихся учёных был и знаменитый британский философ Бертран Рассел, который в 1950 году посетил Австралию и познакомился с Блиссом. Письмо от него приводится в той же книге в виде факсимиле:

Дорогой мистер Блисс!

Я просмотрел Вашу систему семантографии и оцениваю её очень высоко. Логический анализ хорош, символы продуманы и легко понятны. Всё это может оказаться очень полезным. Тот человек или те люди, которые потратят деньги на издание Вашего труда, на мой взгляд, сослужат важную службу человечеству.

Искренне Ваш,

Бертран Рассел.

P. S. Вы вправе распоряжаться этим письмом как Вам будет угодно.

Чарльз Блисс умер в 1985 году, но его изобретение так и не стало универсальным мировым языком, который бы избавил человечество от столь нелюбимого Блиссом многоязычия. И сейчас есть некоторое количество энтузиастов, которые занимаются поддержанием его наследия: существует международное общество блиссимволики, которое даже проводит ежегодные конгрессы, на которых обсуждается, в частности, стандартизация новых символов. Блиссимволика иногда используется в работе с людьми, страдающими расстройствами речи, однако приходится признать, что сфера её употребления так и осталась крайне ограниченной.

Заключение

Итак, универсальный язык, который не нужно учить, со всей неизбежностью должен быть пиктографическим языком, основанным на использовании иконических знаков. Мы видели несколько попыток составить такой язык, однако ни одна из них не получила распространения — если не считать системы знаков дорожного движения, которая всё же не претендует на звание полноценного языка.[2 ]В наши дни шанс стать общепринятым стандартом имеют эмодзи — но посмотрим, как сложится их судьба. И трансцендентная алгебра, и блиссимволика, и паленео — всё это лишь эксперименты по систематическому разложению смыслов на составные части, которые едва ли применимы на практике как настоящие вспомогательные языки. Более того, все эти системы так или иначе опираются на существующие знаки-символы (например, алгебраическую нотацию или по крайней мере цифры), что ещё больше ставит под вопрос идею о том, что их не надо учить.