Если говорить без обиняков, то, согласно и правовым нормам и бытовой морали, жена остается второстепенным членом семьи по сравнению с мужем. Во-первых, она лишена экономической независимости, и потому закон придает мужчине, независимо от того, хороший он человек или плохой, колоссальную власть над ней. Отчасти по этой причине, отчасти потому, что к длинным юбкам нашей цивилизации до сих пор цепляются колючки всякого рода полуцивилизованных представлений, трудовая жизнь женщины, с начала и до конца, до сих пор многими определяется как ведение домашнего хозяйства, удовлетворение желаний мужа и рождение детей. Мы не хотим сказать, что такова ситуация в каждой семье, принадлежащей к рабочему классу, и что не существует сотен мужей, которые смотрят на семейную жизнь более возвышенно и следуют этим возвышенным взглядам в своей собственной семье. Но мы хотим сказать, что этих взглядов придерживается много людей, часто неосознанно, и из них извлекают выгоду сотни мужчин, которые не являются ни хорошими людьми, ни хорошими мужьями, и что даже в тех случаях, когда речь не идет о преднамеренном причинении зла, эти взгляды служат причиной перегруженности и физического страдания женщин и слишком частых беременностей и родов, о которых будет сказано ниже.
Автор этого замечательного отрывка, написанного семьдесят лет назад, — Маргарет Левелин Дэвис, генеральный секретарь Женской кооперативной гильдии в Англии, одна из самых успешных организаторов и в феминистской, и в социалистической средах. В этом тексте она обрисовала основную арену массовой гендерной политики: домохозяйство рабочих семей, — и некоторые принципиальные вопросы гендерной политики: экономическую зависимость, идеологическое подчинение и физические следствия угнетения.
Неравенства в рабочей среде достаточно наглядны, и отсюда следует противоположность интересов женщин и мужчин. С точки зрения доходов, авторитета и власти, досуга, престижа, участия в работе организаций и публичной жизни вообще у рабочих-мужчин было явно больше преимуществ, которые имело смысл защищать. Несмотря на некоторые изменения, ситуация в целом осталась той же, хотя не обходилось и без ее критики и попыток ее преобразовать, как видно из живых автобиографических материалов о женщинах — участницах кооперативного движения, собранных Дэвис и опубликованных в сборниках «Материнство» и «Жизнь, какой мы ее знали». Артикуляция этой критики является политической практикой, которую я буду называть феминизмом рабочего класса.
Власть и неравенство в семье служат объектами широко распространенной, активной, зачастую страстной политики в режиме лицом-к-лицу. Бо́льшая часть этой политики остается только в памяти ее участников. Поэтому она оказывается недокументированной, если не считать такие романы, как «Глубоко приличные люди» Глена Томасетти, и научные исследования семьи, основанные на методе, пользующемся в науке сомнительной репутацией, а именно на выслушивании того, что люди говорят о себе сами. Приведем пример одного такого исследования, выполненного в австралийском рабочем пригороде, где живет и семья Принс.
Элен Маркхэм, ее старшая дочь, прислушалась к матери. Она относится к учебе очень серьезно и добивается прекрасных результатов. Она учится в классе А и входит в число лучших учеников. Как и ее мать, она презрительно относится к идеалу «маленькой хозяйки большого дома» и к своим одноклассницам, которых воспитывают в духе этого идеала. Хотя она не собирается заходить так далеко, как это делают представители «Женской вольницы» (Women’s libbists), сжигающие бюстгальтеры и участвующие в уличных демонстрациях, она твердо поддерживает «общую идею женского равенства». Но такая позиция дается ей нелегко. Иногда она приходит домой в слезах, страдая от конфликтов и напряженностей. Она говорит о школе как о мертвом месте. Она раздумывает о том, чтобы уйти из школы до окончания курса, несмотря на прекрасную успеваемость.
Сильная позиция миссис Маркхэм связана с маргинальностью мистера Маркхэма. Он работает кладовщиком, и его заработок ниже среднего. Происходя из бедной семьи, он ушел из школы в пятнадцать лет и с тех пор сменил несколько профессий. Им постоянно помыкают на работе. Он не признает профсоюзы и при этом злится на свое руководство за то, что оно не ценит его и не повышает ему зарплату. Он считает, что погоня за прибылью подрывает работу его подразделения и оскорбляет его честь трудящегося. Короче говоря, ситуация на работе постоянно разрушает его самооценку. Он пробовал установить патриархатное право в семье, например пробовал отказываться от работы по дому, когда жена начала работать по найму. Но в результате он добился только того, что стал маргиналом и в собственной семье. Женщины решили, что он и никчемный муж, и никчемный отец. Он с горечью согласился с этим мнением.
Это очень упрощенная схема очень сложной ситуации. Но даже и в таком схематичном виде она представляет значительный интерес. За последние несколько лет в семье Маркхэм обсуждался целый ряд проблем, связанных с гендерными отношениями: идеи о месте женщины в мире, доступ для девочек к новым ресурсам, разделение труда в домохозяйстве, авторитет и власть мужчин, характер маскулинности.
Эти обсуждения отнюдь не отделены сотнями световых лет от обсуждений, предпринятых организованным феминизмом. Но у Маркхэмов нет связей с этим движением. Их небольшие знания о феминизме ограничиваются стереотипным образом «Женской вольницы», с которым ни Элен, ни ее мать не могут себя идентифицировать. Их гендерная политика выросла из их собственного опыта.
Политика, которая формируется в семье и в основном осуществляется семьей, едва ли будет оспаривать существование самой семьи. Низкая заработная плата и отсутствие коллективных форм заботы о детях — серьезная помеха в покупке жилья для женщин, не обладающих капиталом. Поскольку у них также обычно отсутствует высокая профессиональная квалификация, они не могут получить хорошую работу. И если при этом у них есть дети, о которых надо заботиться, то они не могут выжить без мужа и его заработка.
Отсюда встает вопрос, при каких условиях семейные отношения могут быть приемлемыми для всех.
Миссис Маркхэм работает на фабрике, Элен ходит в школу. И у фабрики, и у школы свои гендерные режимы и соответствующая политика. Рабочее место — вторая по степени важности сфера политики феминизма рабочего класса, обращенная к таким проблемам, как неравная оплата труда, неравный доступ к власти и неблагоприятные условия труда, которых мы касались выше. Обслуживающие конвейер работницы, которых изучала Рут Кавендиш, реагируют на эти формы неравенства, видимо, как и другие женщины из рабочего класса. Они в основном лишены иллюзий по поводу мужчин и знакомы с феминистскими аргументами относительно необоснованности мужских привилегий. Ведя постоянную борьбу по поводу работы и условий труда на фабрике, они методично поддерживают друг друга в столкновениях с мужчинами — со своими бригадирами и управляющими. Поскольку большинство из них ведет домашнее хозяйство, построенное на строгом гендерном разделении труда, и получает очень мало помощи от мужчин, они практически не имеют времени для досуга и страдают от хронической усталости. Оба эти обстоятельства препятствуют их объединению в организации. Профсоюз контролируется Мужчинами, которые мало делают для них в спокойное время и мешают им во время забастовок. Центр изучения города и организации социальных инициатив (The Centre for Urban Research and Action) в Мельбурне провел исследование женщин-иммигрантов, работающих на фабриках, которое получило название «Но я не хотел бы, чтобы моя жена здесь работала». Проведенные исследователями интервью с женщинами показывают, что они воспринимают профсоюз как часть аппарата управления.
Таким образом, общую ситуацию можно было бы описать как осознание неравенства полов, которое развивается в условиях жестких ограничений, препятствующих выражению мыслей и чувств вне отношений солидарности лицом-к-лицу. В рамках этих ограничений осознание угнетения отчетливо и ярко, а реакция на угнетение активна. Аналогичную реакцию увидели и другие исследователи. Особенно интересно в этом контексте проведенное Джуди Вайцман исследование группы женщин в Великобритании, которые захватили власть на своей захиревшей фабрике. Не у всех женщин-работниц формируется такое сознание. Тем не менее существует достаточно данных для того, чтобы утверждать, что это важная форма выражения интересов женщин, работающих в промышленности.
Нет такого документа, в котором были бы сформулированы требования представителей феминизма рабочего класса, однако можно обозначить вопросы, которые способствуют развитию семейной и промышленной политики и определяют направление движения.
1. Разделение труда и гендерное структурирование производства. В семье: контроль над бюджетом домохозяйства; поиск независимого заработка для женщин и борьба за право им распоряжаться; иногда более равное распределение обязанностей по дому. На рабочем месте: более равная оплата труда мужчин и женщин; искоренение практик, в силу которых женщины не допускаются к более высокооплачиваемым и легким видам труда.
2. Структура власти. В семье: контролирование решений, связанных с детьми, например решений относительно их образования и профессионального обучения; личная независимость, особенно свобода от унижения и насилия со стороны мужей и сожителей (мужей de facto). На рабочем месте: свобода от произвола начальства, выражающегося, например, в грубом обращении со стороны управляющих или прямых начальников; внимание со стороны профсоюзов, которые должны представлять интересы работницы.
3. Катексис и сексуальность. В семье: адекватные методы контрацепции, включая право на аборт; контроль над собственной сексуальностью. (Для подростков — право быть сексуальным существом и быть активным в инициировании и контролировании сексуальных приключений; для замужних женщин — право устанавливать условия совместной жизни с мужьями или отказываться от жизни в неудовлетворительном союзе.) На рабочем месте: свобода от сексуальных домогательств.
Кавендиш считает, что проблемы, с которыми сталкиваются фабричные работницы, сильно отличаются от тех проблем, которым адресован феминизм среднего класса, и эта точка зрения достаточно широко распространена. Я думаю, различие оказалось бы значительно меньше, если бы она смогла сопоставить семейные ситуации женщин разных классов. Если давать общую оценку приведенным результатам, то нет оснований не считать данную политику феминистской. Она выражает интересы женщин и осуществляет мощную критику власти мужчин. Ее формы и приоритеты, разумеется, отличаются от того, что принято называть феминистским движением, особенно движением культурного феминизма. Кроме того, эта политика имеет более широкие социальные масштабы.
Это, разумеется, главный парадокс феминизма рабочего класса. Существуют все основания утверждать, что он очень распространен. Похожие по своему характеру схватки разгораются на фабриках и в семьях, в разных отраслях промышленности, в разных странах и в разное время.
Но как в семьях, так и на фабриках структуры, которые порождают эту политику, одновременно являются и причинами ее локализации. В результате формируется обширный спектр политических процессов незначительного масштаба, каждый из которых не связан ни с каким другим. О них становится известно, например, через фольклор, традицию и разговоры, но они не поддерживают друг друга.
Предпринимались попытки мобилизовать женщин из рабочего класса на участие в более коллективной и публичной политике. Расцвет этой деятельности пришелся на начало ХХ века, когда были особенно активны социал-демократические организации в Германии, Женская кооперативная гильдия в Великобритании и женские организации, связанные с Социалистической партией в Соединенных Штатах. В числе более недавних процессов следует упомянуть кампанию, проведенную Женской рабочей хартией и движением «Женщины против закрытия шахт» в Великобритании; помощь, оказываемую работницами беженцам; радикализацию женских конференций Лейбористской партии в Австралии. Большая часть этих мобилизаций была связана с организациями, созданными и руководившимися мужчинами, а также с партиями, профсоюзами, кооперативами, и потому политика репрезентации и доступа осуществлялась в них со структурно слабых позиций. Например, женские конференции Лейбористской партии не имеют никакой формальной власти. Это показали события 1986 года в Новом Южном Уэльсе: когда доминирующая правая фракция партии не смогла контролировать женскую конференцию, она ее просто упразднила. На национальной конференции Лейбористской партии 1984 года 76% делегатов составляли мужчины, а среди влиятельных политических фигур не оказалось вообще ни одной женщины.
Однако слабость мобилизации не означает, что феминизм рабочего класса был абсолютно неэффективным. Английские описания семейной жизни в таких работах, как «Вокруг да около фунта в неделю» (Round About a Pound a Week), «Жизнь, какой мы ее знали», «Жены в семье рабочих», помогают понять, какой путь мы прошли в ХХ веке. Патриархатная власть немного отступила. Женщины из рабочего класса отвоевали себе больше жизненного пространства и больше ресурсов. Изменения в лучшую сторону пусть медленно, но происходят.
Движения за освобождение: их рождение и преобразование
Выражение интересов в движении за освобождение женщин отличается от выражения интересов в феминизме рабочего класса по целому ряду параметров. Его основной чертой было создание коллективного проекта, направленного на развитие всеобщей борьбы женщин в разных социальных средах, в разных системах отношений и в разных областях жизни. Оно возникло на гораздо более узкой социальной базе, но степень преданности этому движению и степень самосознания его участников не знают аналогов в гендерной политике.
Много говорилось о связи этого движения со средним классом. Так, правоверные марксисты навешивали этому движению ярлык буржуазного феминизма. Хотя в движении освобождения женщин всегда участвовали активисты из рабочего класса, его основная социальная база абсолютно очевидна: большую часть его активистов составляли белые, хорошо образованные женщины, принадлежавшие к определенному поколению и жившие в больших городах; они либо происходили из обеспеченных семей, либо могли претендовать на хорошо оплачиваемую работу преподавателей, журналистов, работников сферы социального обеспечения и т. п. Движение развивалось за счет рекрутирования студентов высших учебных заведений. В настоящее время складывается второе поколение активистов. В общем и целом это движение интеллигенции, если считать интеллигенцией профессионалов или людей, получающих профессиональную подготовку.
Признание этой социальной базы не означает дискредитации движения, если не исходить из самого грубого представления о классовых интересах. Скорее в этом случае мы должны задаться вопросами о конкретном способе выражения интересов женщин и о конкретных обстоятельствах, благодаря которым возник этот проект.
Первый вопрос обсуждается больше. Объяснение интересов женщин, сформировавшихся в рамках движения освобождения, обычно основывалось на категориальной теории. Как показывает Эстер Айзенстайн, это быстро привело к ложному универсализму, при котором произошло уподобление положения людей из третьего мира, черных и женщин из рабочего класса положению состоятельных белых. Со временем это изменилось, по крайней мере на уровне практики. Были предприняты попытки разобраться в проблемах мигрантов и черных женщин в богатых странах и встать на менее империалистические позиции по отношению к женской политике в третьем мире. Впрочем, эти изменения имели характер скорее поправки, нежели кардинального изменения характера движения.
Импульсом, который привел в движение самые первые группы женщин, выступавших за свое освобождение, послужило противоречие между радикальной демократией мужчин, участников движения новых левых, с одной стороны, и тем, что эти мужчины на самом деле практиковали исключение и эксплуатацию женщин, с другой. Линн Сигал убедительно показывает, что радикализм 1960-х имел достаточно широкие масштабы. Радикальная критика семьи и либеральное отношение к сексу способствовали эмансипации молодых женщин, несмотря на отчужденную сексуальность и нередкий эгоизм радикально настроенных мужчин. стремление к личной свободе и попытки формирования радикального Я высветили вопросы эмоциональных отношений и личности, которые довольно быстро стали центральными в женских группах роста сознания. Различие между социальной активностью студентов и фабричных рабочих, описанных Кавендиш, показывает роль свободного времени и материальных ресурсов в изменении оснований гендерной политики. Движение интеллектуалов сохранилось благодаря материальной базе, отсутствующей у феминизма рабочего класса, а именно благодаря доходу женщин-профессионалов (использовавшемуся для финансирования журналов, фильмов, конференций, убежищ для женщин, находящихся в трудной ситуации), доступу к ресурсам государства для финансирования служб помощи женщинам (women’s services) и неоплачиваемому труду женщин, не имеющих маленьких детей.
Благодаря труду активистов, в первые несколько лет не только проводились кампании против несправедливости, но и были созданы политические ресурсы. Коллективный проект был материализован и отчасти институционализирован. Самым главным в этом процессе было то, что сложилось некое единство между несколькими тысячами женщин в каждом большом городе богатых капиталистических стран. Это единство проявлялось в практиках, подобных участию в группах роста сознания, демонстрациях, собраниях, чтении феминистской литературы и подписке на феминистские публикации. Оно также означало приверженность движению. Многие участники начали определять свою политическую позицию как прежде всего феминистскую и идентифицировать себя с женщинами, которые проводили такие же кампании и помогали друг другу изменять свою жизнь.
Вторая составляющая ресурсов — это сети социальных институтов и проектов, основанных на феминистских идеях или обслуживании феминистской клиентуры.
Содержание «Нового каталога проектов, помогающих женщинам выжить» (New Woman’s Survival Catalog) за 1973 год показывает, как развились эти сети в США за несколько лет. Здесь указаны феминистские издательства, художественные галереи, рок-группы, клиники, школы и образовательные курсы, кризисные центры для женщин, подвергшихся насилию, бизнес-проекты, юридические консультации, женские центры, информационные бюллетени и журналы, театральные компании и группы по организации кампаний самого разного рода. К середине 1970-х выросло и феминистское представительство на уровне государства, преимущественно среди функционеров в сфере социальной политики и в университетах, а также в политических партиях и профсоюзах.
Третьей, менее осязаемой, но тоже важной составляющей стал рост доверия к феминистским идеям и к самому движению в качестве представляющего интересы женщин — как среди женщин, не входящих в это движение, так и среди мужчин. Идеи распространялись несмотря на отсутствие массовых организаций. Так, Элен Маркхэм утверждала общие принципы гендерного равенства, пользуясь, несомненно, феминистским языком; то же самое делали работницы на фабрике, описанной Рут Кавендиш. Мы с удивлением узнали, что в школах, подобных той, где училась Элен, значительное количество мальчиков тоже поддерживали принципы равенства. Финансирование феминистских убежищ для женщин, сталкивающееся с определенными трудностями, но не с открытым сопротивлением, показывает доверие государственных функционеров к феминистским представлениям о таких вещах, как домашнее насилие со стороны мужчин.
В каком-то смысле феминистская теория предсказала создание таких ресурсов, сформулировав лозунг «В сестринстве — сила!» (Sisterhood is powerful!): его смысл в том, что женщины, объединившись вместе, могут добиться поставленных целей. Но в категориальной теории речь шла о ресурсах для женщин в целом, и в ней очень мало говорилось о том, какие конкретно женщины должны управлять этим ресурсом или уже управляют им. В середине 1970-х годов этот вопрос стал очень актуальным в силу нескольких социальных тенденций. Происходивший в это время экономический спад привел к сокращению государственных расходов на социальные пособия и существенно осложнил финансирование отстаиваемых феминистками пособий и их проектов в сфере образования. Он также привел к массовой безработице среди молодых женщин и осложнил развитие новых сфер занятости. В то же время усилилась консервативная антифеминистская мобилизация движений, выступавших против права на аборт и конституционной поправки о равных правах полов в США. Хотя мы не располагаем статистическими данными относительно числа участников феминистского движения и членства в организациях, вполне вероятно, что движение за освобождение женщин либо перестало развиваться, либо стало расширяться значительно медленнее, чем в начале 1970-х.
В этой ситуации различия мнений и стратегий, которые до этого легко преодолевались, начали перерастать в конфликт между разными группами. Среди представителей феминизма стала развиваться борьба за гегемонию, цель которой состояла в том, чтобы контролировать политические ресурсы, к тому времени созданные этим движением. Ни одна из этих тенденций не была достаточно сильной, чтобы подавить остальные. Например, в Великобритании в результате постоянно углублявшихся конфликтов, особенно по вопросам сексуальности, произошло полное крушение национальных конференций движения (последняя прошла в 1978 году). В первой половине 1980-х годов от имени движения за освобождение женщин все чаще стали выступать так называемый культурный феминизм, с его этосом женоцентризма (womens centered ethos), и радикальный феминизм (в узком смысле этого термина), с его выступлениями против мужского насилия как способа угнетения, представлениями о враждебности мужчин по отношению к женщинам и о мужском стремлении к власти, феминистским ответом на которые считалась стратегия сепаратизма. Эта стратегия возросла на ресурсах, накопленных в процессе движения, и на идее о возможности превратить движение в сообщество ценой изоляции движения от непричастных к нему людей.
На одном уровне проведенный нами анализ усиливает тезис, который был сформулирован выше: единственный способ выражения структурно определенного интереса невозможен. Проекты социалистического феминизма, политического лесбийства и т. п. имеют общие основания, но в некоторых вопросах кардинально расходятся друг с другом. На другом уровне наш анализ показывает силу структурных союзов, если они в принципе сформированы. Ведь самые замечательные особенности этих событий — устойчивость движения, которое сохраняется несмотря на острые внутренние конфликты; изменения социальных условий, находящихся в широком диапазоне от бума до спада; изменения практики, связанные с подъемом и упадком групп роста сознания; постоянно растущая враждебность политического окружения.
В некоторых отношениях политическая история движения за освобождение геев очень похожа на движение за освобождение женщин. Оно возникло практически в то же время и в тех же крупных городах, использовало похожую политическую тактику и риторику, интенсивно развивалось в те же самые годы и тоже распалось на фракции в 1970-х. Оно также характеризовалось напряжением между социалистическим крылом и другим крылом, которое было больше озабочено построением самодостаточного сообщества и развитием гей-культуры. Подобно движению за освобождение женщин, у движения за освобождение геев были крайне амбивалентные отношения с государством, которое оно часто атаковало за законы, направленные против гомосексуалов, насилие против геев, осуществляемое полицией, и дискриминацию матерей-лесбиянок в судах, но которое в то же время стремилось использовать, чтобы обеспечить антидискриминационное законодательство и осуществить политику социального обеспечения (welfare provision).
Однако есть между этими движениями и существенные различия. Женское движение освобождения выросло из долгой истории мобилизации женщин и действовало как радикальный край целого спектра женских организаций в партиях, церквах, благотворительных инициативах и проч. История групп, выступавших за права гомосексуалов, восходит к рубежу XIX и XX веков. Это такие группы, как Научно-гуманитарный комитет Магнуса Хиршфельда в Германии, Общество матташинов (Mattachine Society) и дочери Билитис в соединенных Штатах, которые всегда были маленькими организациями. Умеренный успех в достижении толерантности, например благодаря публикации в 1958 году отчета Вольфендена в Великобритании, был достигнут посредством альянса с либералами, причастными к власти, а не посредством массовой мобилизации геев. Считалось, что она была невозможна из-за правового подавления и открытой враждебности общества.
Стоунволлские бунты, с которых начинается движение за освобождение геев, вспыхнули в результате вполне обычного обхода Нью-Йоркского отделения полиции, однако реакция на этот обход была отнюдь не обычной.
За очень короткое время в результате мобилизации к политическим кампаниям присоединилось больше людей, чем количество гомосексуалов, состоящих на тот момент в разных организациях. Однако движение за освобождение геев было самостоятельным в той мере, в какой женское движение таковым никогда не было, и по крайней мере на раннем этапе своего развития оно оставалось единственным значимым способом выражения интересов геев.
Второе отличие состоит в том, что движение за освобождение геев, выражавшее интересы, основанные на структуре катексиса, строилось как бы вне основного противоречия в гендерных отношениях. поскольку интересы женщин и мужчин расходятся, в движении содержится обязательная тенденция разделения гендерных групп. Например, при реформировании пра́ва лесбиянок больше касаются нормы, связанные с законом о браке, такие как правила опеки, а мужчин-гомосексуалов больше касается вопрос о криминализации половых отношений. Как члены угнетенной группы, они конституируются иначе. Мужчины-гомосексуалы гораздо чаще являются объектами насилия, чем лесбиянки, и на протяжении истории мужская гомосексуальность внушала гораздо больший ужас негомосексуалам, чем женская. С другой стороны, лесбиянки испытывают на себе не только стигматизацию, связанную с гомосексуальностью, но еще и социальную, психологическую и экономическую дискриминацию, направленную против женщин. Политизированные лесбиянки обычно значительно более активны в движении за освобождение женщин, чем в движении за освобождение геев. Обычно политика геев была политикой геев-мужчин; например, на конференции, организованной Кампанией за равенство гомосексуалов (CHE) в 1984 году, присутствовали пять женщин и пятьдесят мужчин. Поэтому вполне понятно, что политические отношения между лесбиянками и мужчинами-геями были сложными и часто напряженными.
В-третьих, отношения между политикой и сообществом в движении геев отличаются от этих отношений в женском движении. В каком-то смысле сообщество геев существовало до движения за освобождение геев — в скрытых социальных сетях, в определенных городских кварталах и гей-барах. Движение сделало это сообщество открытым и придало мощный импульс его развитию. С этого времени стал хорошо известен гейский капитализм. между развитием гейского капитализма и развитием женского бизнеса существует определенная параллель, но расклад сил в бизнесе у них разный. К концу 1970-х годов собственники гейского бизнеса в ряде городов приобрели статус альтернативных лидеров. Они выражали интересы геев особым образом, будучи сильно лично заинтересованными в консолидации гейских идентичностей и отнюдь не заинтересованными в революционизировании сексуальности в остальном обществе. Лозунг раннего этапа движения за освобождение геев — «Каждый гетеросексуал (straight) — цель движения за освобождение геев» — в этом контексте не нес в себе никакого смысла, кроме потенциальных неприятностей. Денис Альтман указывает на тенденцию преобразования политики геев в политику группы интересов (interest group) по модели деятельности этнических сообществ, которые нацелены на достижение договоренностей с государством и другими группами интересов.
Поскольку эта тенденция набрала силу, социальный радикализм движения за освобождение геев легко разворачивается против трендов, которые способствуют формированию социальной идентичности гомосексуалов и их уверенности в себе в приватной сфере. движение за освобождение геев все больше и больше рискует утратить ту базу, которое ранее создало. Эта стратегическая дилемма непроста. Одно из ее следствий, как мы уже говорили выше, — дискуссия о деконструкции. другим ее следствием служит разворот политических активистов в сторону электоральной политики и местной государственной власти. Надо отметить, что этот разворот привел к некоторым успехам в условиях Сан-Франциско, Сиднея и Лондона. Таким образом, политики-геи подошли к проблеме существенного присутствия в государстве иным — в отличие от феминисток — путем.
Движения за прогрессивную гендерную политику, организовывавшиеся мужчинами-гетеросексуалами, имели значительно меньшие масштабы. Мы уже говорили о движении за освобождение мужчин 1970-х годов. Большая часть этого движения была основана на полоролевом подходе к гендерным отношениям и потому не принимала во внимание вопросы власти и эксплуатации. Группа, которой принадлежит главная власть, не может быть освобождена. проблемы перестройки маскулинности (reconstruction of mаsculinity), поднимавшиеся на этом начальном этапе, вполне реальны, и они поднимаются опять как феминистками, так и авторами-мужчинами. сложность в организации движения мужчин с целью демонтажа гегемонной маскулинности связана с тем, что его логика заключается не в выражении коллективного интереса, а в попытке демонтажа этого интереса. Хотя и существуют достаточно веские причины, чтобы предпринять этот демонтаж, шансы на широкую мобилизацию людей в это движение ничтожны.
Поэтому фокус контрсексистской политики гетеросексуальных мужчин ограничивался проблемами частной жизни. Я бы сказала, что значительная часть их энергии была направлена на абсолютно приватные переговоры по поводу отношений с женщинами-феминистками в контексте межличностных гендерных отношений и домохозяйства. между мужчинами, участвовавшими в этой политике, обмен идеями и опытом был незначительным. исключение составляли мужские группы (men’s groups), строившиеся по образцу феминистских групп роста сознания, которые до сих пор существуют, и отдельные сетевые проекты, осуществлявшиеся в местных сообществах сторонниками левых взглядов (см. об этом выше).
