Человеческая речь — не просто издавание звуков, имеющих определенный смысл. Звуковая сторона речи имеет сложную, иерархически устроенную организацию. Из отдельных звуков — фонем — складываются слоги, из слогов — фонетические слова (они могут не совпадать с грамматическими словами, например, в лесу — одно фонетическое слово, но два грамматических), из фонетических слов — фонетические синтагмы (сочетания из нескольких фонетических слов без пауз между ними), а из них — фонетические предложения, или периоды. Непросто устроены и сами звуки. При помощи движений языка, губ, нижней челюсти, нёбной занавески, надгортанника, человек, изменяя резонансные свойства речевого тракта, ослабляет одни частоты получающегося в итоге звука и усиливает другие. Каждый гласный характеризуется своим собственным «узором» усиленных частот (формант). Согласные также имеют свои частотные максимумы и минимумы, но распознаются в значительной степени по тому влиянию, которое они оказывают на форманты соседствующих с ними гласных. Например, после заднеязычного согласного (г или к) у последующего гласного сближаются начальные точки контуров второй и третьей формант.
Вообще говоря, прямое отождествление человеческого языка и членораздельной звучащей речи не вполне верно, поскольку жестовые языки глухих ни в коей мере не являются «менее человеческими», чем языки устные. Вопреки распространенному заблуждению, жесты этих языков передают не отдельные буквы (хотя пальцевая азбука — дактилология — тоже имеется, прежде всего для передачи имен собственных), а целые слова (или морфемы — значимые части слов). Каждый жест-слово состоит из незначимых элементов — хирем, а из слов, как и в устном языке, составляются словосочетания и предложения. В них имеется грамматика (например, средства выражения множественного числа, разнообразных видовых различий и мн. др.), различные стили речи, на них можно вести диалоги и составлять монологические рассказы на любые темы (например, можно пересказать приятелю сюрреалистический мультфильм).
Роль положения гортани в формировании человеческого языка
И все же, по-видимому, человеческий язык формировался в первую очередь именно как язык устный — об этом говорят имеющиеся у Homo sapiens многочисленные приспособления для производства и восприятия членораздельного звука. Главное из них — гортань, расположенная ниже, чем у современных человекообразных обезьян. Низкое положение гортани открывает возможности для четкого произнесения звуков человеческого языка, но при этом создает риск подавиться.
Отметим, что у человеческих младенцев гортань тоже, как и у шимпанзе, расположена высоко (это позволяет одновременно сосать и дышать). Примерно к трем годам гортань опускается — и это приблизительно совпадает со временем полного овладения звуковой стороной языка. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что положение гортани не остается неизменным в течение жизни не только у человека: по данным группы японских ученых, некоторое опускание гортани наблюдается и у шимпанзе.
О том, для чего нужно низкое положение гортани, существует по меньшей мере две гипотезы. Согласно одной точке зрения, оно необходимо только для членораздельной звучащей речи, поскольку дает возможность языку двигаться внутри речевого тракта как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Это позволяет создавать различные конфигурации ротовой полости и глотки независимо и тем самым сильно расширяет набор возможных фонем, различающихся по тому, на каких частотах звук усилен, а на каких, наоборот, приглушен.
Согласно другой точке зрения, главная роль понижения гортани — это обеспечение возможности издавать более низкие звуки и тем самым создавать у слушателей впечатление, что говорящий имеет бо́льшие размеры, чем на самом деле. По-видимому, эта точка зрения принципиально неверна. Дело не только в том, что преувеличение собственного размера — слишком ничтожное приобретение для такой огромной «цены», как риск подавиться. Главное, как кажется, то, что приматы (а значит, по-видимому, и ранние гоминиды) — групповые животные с достаточно высоким уровнем интеллекта. Они долгие годы живут вместе, часто встречаются и хорошо знают друг друга «в лицо» — как показывают наблюдения, роль межличностных контактов в обезьяньем сообществе весьма велика. В такой ситуации пытаться создавать ложное впечатление о размере (который виден невооруженным глазом и всей группе давно известен) просто бесполезно (показательно, что авторы этой точки зрения ссылаются на лягушек и птиц, которые производят коммуникативные действия на таких расстояниях и в такой среде, что размер того, кто издает звук, слушающему не виден). Предположение, что понижение тембра голоса было необходимо в межгрупповых конфликтах (для того, чтобы издалека устрашить членов соседней группировки) тоже едва ли может претендовать на обоснованность: во-первых, такая задача должна была обусловить понижение гортани у взрослых особей мужского пола, но не у женщин и трехлетних детей, для которых устрашение соседей неактуально, а во-вторых, слух человека настроен на преимущественное восприятие частот, слишком высоких для тех расстояний, на которых осуществляется межгрупповое общение (см. подробнее ниже). Таким образом, остается лишь одна возможность: низкое положение гортани как видовой признак — это одно из приспособлений для членораздельной звучащей речи.
Сложность заключается в том, что гортань не содержит костей, а мягкие ткани не сохраняются, так что все имеющиеся в науке сведения о положении гортани у того или иного вида гоминид — это реконструкции.
В обеспечении членораздельной звучащей речи участвует подъязычная кость. У человека она расположена ниже, чем у других приматов, благодаря чему сильно расширяется спектр возможных движений глотки, гортани и языка друг относительно друга. Если бы подъязычная кость располагалась у нас иначе, мы были бы способны произносить не больше различающихся звуков, чем, например, шимпанзе. Как была расположена эта кость у большинства других представителей клады человека — неизвестно, поскольку эта небольшая кость, не прикрепленная к остальному скелету, обычно не сохраняется. К настоящему времени исследователи располагают лишь очень немногими образцами подъязычной кости. Наиболее известны найденная в Израиле (пещера Кебара) подъязычная кость неандертальца и подъязычная кость гейдельбергского человека из Испании (район Атапуэрка, пещера Сима де лос Уэсос); кроме того, в пещере Сидрон в Астурии, близ Пилона, была найдена частично сохранившаяся подъязычная кость гоминида, принадлежавшего к неандертальцам (или гейдельбержцам). Все эти кости, хотя и несколько отличаются по своему строению, чрезвычайно сходны с теми, которые можно наблюдать у современных людей (в частности, в них отсутствуют отверстия для горловых мешков, свойственных современным шимпанзе, и это дает возможность высказать гипотезу, что голосовые аппараты неандертальца, гейдельбержца и современного человека анатомически чрезвычайно близки. Недавно проведенное более подробное исследование подъязычной кости неандертальца из Кебары показало, что она сходна с подъязычной костью человека современного анатомического типа не только по внешнему облику, но и по внутренней структуре, что свидетельствует о том, что она испытывала сходные нагрузки, то есть, велика вероятность, что неандерталец мог пользоваться звучащей речью.
Напротив, найденная недавно подъязычная кость афарского австралопитека оказалась такой же, как у шимпанзе.
Роль дыхания при речи
Не менее важен для использования звучащей речи тонкий контроль дыхания. Дело в том, что при речи, в отличие от нечленораздельного крика, воздух надо подавать на голосовые связки не сразу, а небольшими порциями — слогами. Это позволяет строить длинные высказывания на одном выдохе, перемежая его короткими вдохами в моменты значимых для смысла и/или синтаксиса пауз. В рамках одного такого высказывания можно произнести большое количество слогов — тем самым, возникает эволюционная задача снабдить эти слоги необходимым количеством различий, что позволит придать высказыванию бо́льшую информационную наполненность. Если бы воздух подавался на голосовые связки сразу весь, возможности изменения звучания в процессе одного выдоха-высказывания были бы крайне ограничены (читатель может убедиться в этом сам, попытавшись снабдить членораздельными изменениями звучания, скажем, вопль ужаса). Как следствие, в таком языке оказалось бы очень мало слов: слишком малые возможности варьирования звука не позволяли бы проводить большое число различий. Кроме того, при произнесении фонем сближающиеся органы артикуляции ослабляют акустическую мощность — по-разному в разных случаях, так что при одинаковой силе воздушного потока, подаваемого на голосовые связки, одни звуки оказались бы настолько громче других, что заглушили бы последние (при восприятии наблюдается «маскирующий» эффект: тихий звук, непосредственно предшествующий громкому или следующий за ним, не распознается). Таким образом, речевое дыхание должно не только квантовать выдох на слоги, но и регулировать силу выдоха в рамках одного слога так, чтобы соседствующие звуки не заглушали друг друга. Как было показано еще Н. И. Жинкиным при помощи рентгенокимографческой съемки, это обеспечивается движениями диафрагмы: «в процессе речевого произнесения диафрагма на выдохе совершает резкие и отчетливо заметные вдыхательные и выдыхательные движения. Она модулирует с определенной амплитудой на каждом речевом звуке, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, при этом экспирация не прекращается». Например, при произнесении слова скалы «на слоге ска диафрагма вначале делает два движения вверх (ск), потом опускается на а. После этого идет краткое нижнее слогостояние диафрагмы и новый слог лы, который начинается малым подъемом диафрагмы на л и вторым, большим подъемом на ы», при этом «в момент падения диафрагмы на слогоразделе вдоха не происходит». Диафрагма иннервируется диафрагмальными нервами, отходящими от шейного отдела спинного мозга на уровне третьего, четвертого и пятого шейных позвонков. В речевом дыхании задействованы также межреберные мышцы, которые иннервируются из грудных спинно-мозговых нервов. Таким образом, для эффективного управления дыханием при речи необходим достаточно широкий позвоночный канал. По имеющимся данным, у неандертальца и гейдельбергского человека этот канал был примерно таким же широким, как у неоантропа, тогда как у архантропа — значительно у́же.
Иногда можно встретить утверждение о том, что значительную роль для членораздельной речи играет подбородочный выступ. Но это не вполне верно. Подбородочный выступ — это просто результат неравномерной редукции челюстей, происходившей в процессе эволюции человека. Другое дело, что при развитии речи мышцы языка совершали все больше разнообразных тонко дифференцированных движений, и именно необходимость в прикреплении этих мышц, возможно, уберегла нижнюю челюсть от редукции. Более того, на ней возникли подбородочные ости и выступ. В становлении же членораздельной речи сыграл роль не подбородочный выступ как таковой, а изменение способа прикрепления подбородочноязычной мышцы с мясистого на сухожильный. Впрочем, для выводов о системе коммуникации, возможно, более показательно строение внутренней поверхности нижней челюсти: в ее середине (в области симфиза) у человека имеются подбородочные ости (места прикрепления подбородочно-язычной мышцы); у обезьян же на этом месте ямка (поскольку эта мышца прикрепляется к кости не сухожилием, а мясистой частью). Челюсти ископаемых гоминид демонстрируют спектр переходных форм.
Роль слухового анализатора
Анатомические изменения, связанные с развитием членораздельной звучащей речи, коснулись не только речевого аппарата. У человека иначе, чем, например, у шимпанзе, устроен слуховой анализатор. У нас имеется область лучшей слышимости в диапазоне от 2 до 4 кГц — именно на этих частотах сосредоточены значимые характеристики фонем. Шимпанзе же лучше всего слышат звуки частотой около 1 кГц — для них это очень важно, поскольку примерно такую частоту имеют их «долгие крики» (один из типов коммуникативных сигналов). Настройка слуха на повышенную чувствительность к высоким частотам происходила еще у предков человека современного типа — у Homo heidelbergensis. И. Мартинес и его коллеги исследовали слуховые косточки Homo heidelbergensis, найденных в Испании (местонахождение Сима-де-лос-Уэсос) и реконструировали, каким слухом обладали представители этого вида. Оказалось, что область лучшей слышимости в диапазоне от 2 до 4 кГц к этому времени уже начала формироваться, но еще не установилась полностью, поскольку в степени ее развития разные индивиды обнаруживают достаточно значительную вариативность. Анализатор речевых звуков работает у человека чрезвычайно быстро (быстрее, чем распознаются неречевые звуки) — до 20–30, а при искусственном ускорении речи — до 40–50 фонем в секунду. При этом люди могут проводить достаточно тонкие фонетические различия, например, мы способны не перепутать такие похожие звуки, как b и p (физически отличающиеся друг от друга тем, что колебания голосовых связок начинаются либо одновременно с тем, как разомкнутся губы, либо после этого).
Важным свойством человеческой коммуникации является то, что она подконтрольна воле, а не эмоциям (т.е. управляется структурами коры больших полушарий): чтобы заговорить, нам необязательно приходить в сильное возбуждение (это скорее помешает), надо лишь захотеть нечто сказать.
Работа полушарий мозга при речи
Главную роль в обеспечении функционирования языка играют две области левого (в норме у правшей) полушария: зона Брока́ и зона Вернике. Зона Вернике, соседствующая с зоной визуального распознавания, хранит образы отдельных языковых элементов, зона Брока́, прилегающая к премоторной коре, — программы обращения с ними. Но не менее важны и другие отделы мозга, в особенности лобные доли — они обеспечивают возможность подавлять лишние эмоции, а также сосредоточивать внимание на главном, отвлекаясь при этом от несущественных деталей. В отсутствие такой возможности люди никогда не смогли бы распознать, например, какие элементы фонетической реализации звука несут смыслоразличительную нагрузку, а какие — нет. При поражениях лобных долей человек не теряет дара речи, но утрачивает возможность строить поведение по словесной инструкции. Если поражены префронтальные отделы коры, больной может повторять слова и целые фразы, но не в состоянии самостоятельно высказать какую-либо мысль или задать вопрос. Следует отметить, что в коре больших полушарий связаны между собой самые разные стороны восприятия одного и того же объекта: его внешний вид, запах и вкус (если он их имеет), звуки, называющие этот объект, звуки, производимые этим объектом (если он производит звуки), ощущение этого объекта в руке (если его можно взять в руку), представление о манипуляциях с ним и т. д. Словом, все то, что позволяет нам, видя (слыша, обоняя, осязая) этот объект, понимать, чего от него можно ожидать, что с ним можно (или даже нужно) делать, а чего нельзя. В хранение наших знаний о различных объектах оказываются вовлечены те отделы мозга, которые регулируют связанное с этими объектами поведение: например, в распознавании инструментов участвует премоторная кора, которая управляет рабочими движениями, а «при категоризации и назывании изображений животных, напротив, активируются прежде всего затылочно-височные области, ответственные за сложные формы зрительной обработки и восприятие движения».
Это оказывается важным при распознавании звучащей речи. В мозге, как показывают данные мозгового картирования, существуют специальные участки, предназначенные для обработки речевых звуков (отличные от тех, которые используются для распознавания звуков неречевых). Эти участки позволяют обнаруживать различные простые характеристики акустических событий: наличие звучания на определенной частоте, увеличение энергии звука, уменьшение энергии звука, скорость изменения энергии звука, повышение частоты, понижение частоты и некоторые другие; различные комбинации показаний детекторов складываются в смыслоразличительные признаки фонем (набор которых уникален для каждой фонемы). Но человек, воспринимая и понимая речь, не распознает фонему за фонемой, складывая их потом в слова (подобно компьютеру, побуквенно распознающему отсканированный текст), распознавание речи устроено значительно сложнее. Во-первых, от звука к звуку в потоке речи имеются вполне акустически заметные переходы (поэтому, если звуки в слоге поменять местами, человек услышит не слог, произнесенный наоборот, а бессмысленную абракадабру — за счет того, что привычные ему правила перехода от звука к звуку не будут соблюдены). Формантные переходы между соседствующими звуками нередко позволяют людям «услышать» нужный звук даже в том случае, когда он не был реально произнесен, — и человек вполне может не осознать, что вместо, скажем, Он — человек ответственный услышал…чек отвесный. Во-вторых, звуки речи встречаются — если не брать экспериментов — в словах, а «информация, достаточная для опознания слова по звуковому облику, включает в себя его общую длину, просодический контур, несколько гласных и согласных звуков, следующих друг за другом в определенном порядке». Кроме того, слова употребляются в высказываниях, а высказывания — в тех или иных жизненных ситуациях, тем самым количество «контекста» (как языкового, так и внеязыкового) увеличивается. К распознаванию звуков речи может подключаться также зрительный анализатор, чему свидетельством известный «эффект Мак-Гурка»: если дать человеку прослушать слог ba и при этом показать ему губы, произносящие ga, он, автоматически сделав соответствующую поправку, воспримет услышанное как слог da (разомкнутые губы не могли произносить b, а шум на тех частотах, которые характерны для b, можно с некоторым напряжением принять за d, но никак не за g). Все это позволяет людям понимать друг друга даже при наличии ошибок.
Всем этим анатомо-физиологическим приспособлениям сопутствуют приспособления когнитивные: дети приходят в мир с желанием обнаруживать слова, т. е. интерпретировать звуки, произносимые окружающими, как знаки. Желание слышать понимаемую речь столь велико, что подчас заставляет человека обнаруживать слова в шумах природы (например, песня птицы чечевицы описывается обычно как «Витю видел?»). Большое значение для развития речи имеет способность к звукоподражанию: притом, что люди, в массе своей, достаточно плохие имитаторы, подражание речевым звукам дается им гораздо лучше: уже к трем-четырем-пяти годам дети научаются правильно произносить все согласные и гласные своего родного языка, воспроизводить тоны (в тех языках, где они есть), интонационную структуру разных типов предложений и т. д. Важно, что звукоподражание это является самоподдерживающимся: детям, овладевающим языком, не нужно специальное поощрение за выученные элементы коммуникативной системы.
«Ген речи»
У Homo sapiens весь комплекс признаков, относящихся к формированию речи, закреплен в геноме, и, поскольку появление такого сложного комплекса признаков в результате единственной макромутации совершенно невозможно, это означает, что перед видом-предком задача приспособления к членораздельной звучащей речи уже стояла (и основу вида-потомка положили те, кто смог ее успешно решить).
В качестве «гена речи» нередко рассматривается ген FOXP2, расположенный на седьмой хромосоме. Люди, имеющие дефектный вариант этого гена, страдают специфическим расстройством речи (англ. SLI), затрагивающим как фонетическую, так и грамматическую составляющие языка. Кроме того, у них несколько нарушен волевой моторный контроль за мышцами рта (в области как отдельных движений, так и их последовательностей) — им сложно, например, по команде высунуть язык или несколько раз подряд сомкнуть и разомкнуть передние зубы. Как показали исследования, ген FOXP2 является геном-регулятором высокого уровня (т.е. регулирует активность других генов-регуляторов); он экспрессируется в различных отделах мозга, в частности, влияет на характер нейронных связей между корой больших полушарий и базальными ядрами, повышая синаптическую пластичность в них, что является чрезвычайно существенным для возможности выучивать последовательности действий.
Ген FOXP2, по всей видимости, был мишенью отбора в гоминидной линии: со времени разделения предков людей и шимпанзе в этом гене произошли две замены, и обе они являются несинонимичными. Как показали недавние исследования, таким же, как у нас, вариантом этого гена обладали и неандертальцы. Тем самым, велика вероятность, что «человеческие» мутации в этом гене произошли уже у общего предка неандертальца и Homo sapiens, т. е. у Homo heidelbergensis, расширив его возможности как в области моторного контроля за органами артикуляции, так и в области автоматизации последовательностей действий, что особенно важно для тех, кто может произносить длинные, многосложные реплики и перед кем, соответственно, стоит задача наделять эти реплики необходимым количеством различий между соседствующими элементами.
Важное значение для определения времени формирования членораздельной звучащей речи имеет недавнее исследование Б. де Бура, направленное на выявление функции горловых мешков. Эти образования имеются у современных шимпанзе (и имелись, судя по строению подъязычной кости, у афарских австралопитеков), но отсутствуют у людей (а также у неандертальцев и Homo heidelbergensis) Построив модель речевого резонатора с горловыми мешками и без них, он показал, что при наличии горловых мешков во-первых, резонансы речевого тракта смещаются ближе друг к другу, а во-вторых, появляются дополнительные резонансы и антирезонансы — причем появляются независимо от производимой артикуляции. Из этого сразу видна отрицательная роль горловых мешков для членораздельности речи. Во-первых, если все области усиления звука приближены друг к другу, это значит, что звуки получаются более похожими один на другой, тогда как для членораздельной речи необходимо, наоборот, чтобы звуки достаточно сильно различались. Увеличение различающихся на слух звуков позволяет иметь коммуникативную систему с бо́льшим числом знаков (и тем самым, с бо́льшими выразительными возможностями). Во-вторых, наличие резонансов и антирезонансов, независимых от производимой артикуляции, сильно сужает возможности произвольного варьирования производимого звука. Такая задача актуальна для обезьян, которые, имея высоко расположенную гортань, могут есть и вокализировать одновременно: при наличии горловых мешков еда, находящаяся во рту, не мешает издавать необходимые звуки. Но членораздельная речь обусловливает противоположную задачу: при помощи органов артикуляции, доступных волевому управлению, обеспечить как можно большее количество различий в звучании. Еще одна функция горловых мешков — понижение высоты звука. Эта задача также актуальна для обезьян, которые используют звуковую коммуникацию для общения с сородичами, находящимися сравнительно далеко и скрытыми густой листвой тропического леса (в общении на близком расстоянии более существенную роль играет мимика, жесты, позы и разнообразные прикосновения) и — в связи с этим — имеют слуховой анализатор, настроенный на преимущественное распознавание низкочастотных звуков. Но для гоминид, обитающих в полуоткрытых и открытых ландшафтах, эта задача постепенно теряет актуальность. Слуховой анализатор Homo heidelbergensis, демонстрирующий формирование дополнительной области лучшей слышимости на высоких частотах, свидетельствует, что на первый план у гоминид постепенно выходило звуковое общение на близком расстоянии.
Все это позволяет в общих чертах представить себе картину формирования звучащей речи в ходе эволюции. Первоначально основными носителями намеренно передаваемой сигнальной информации у гоминид, как и у современных приматов, вероятно, были жесты — они подчинены волевому контролю и могут использоваться для создания сигналов ad hoc (сигналов, создаваемых по ходу дела, у которых ни форма, ни смысл не являются врожденными). Звуки же могли использоваться только в качестве эмоционального дополнения. Но когда объем манипулятивной активности гоминид возрос, в частности, за счет все более частого изготовления и применения орудий, сочетание обычной и коммуникативной деятельности стало затруднено: руки не могли одновременно делать орудия и знаки, мозгу приходилось выбирать, какой сигнал посылать на руки, какую информацию обрабатывать — от практических движений или от сигнальных (подобные затруднения легко смоделировать, попытавшись говорить и одновременно с этим жевать жвачку). Это, по-видимому, привело к эффекту замещения — сигнал из мозговых структур, управляющих коммуникацией, стал подаваться не только на руки, но и на органы звукопроизводства (и зона Брока́, соседствующая с премоторной корой, получила в свое распоряжение контроль над вокализацией). Такое замещение могло быть облегчено тем, что у приматов управление ротовым аппаратом и управление руками связаны между собой, поскольку эти органы вместе задействованы в питании, груминге и т. д.
Влияние технологии производства орудий на становление речи
С развитием технологии производство орудий требовало все большего времени. Если при этом необходимо было коммуницировать, то в выигрыше оказывались те, кто мог еще до начала собственно передачи информации (т.е. использования значащего, подконтрольного воле жеста), по звуку общего возбуждения или привлечения внимания догадаться (хотя бы в какой-то степени) о том, что будет сообщено. В принципе такое не невозможно: так, человек, слыша обращение к себе по имени, может по интонации предугадать часть смысла будущего сообщения — намерен ли говорящий просить его о чем-то, угрожать ему, стыдить, подозвать к себе, сообщить о каком-то поразившем его событии и т. д.; при становлении речи у ребенка овладение интонацией происходит до овладения словами.
Соответственно, отбором будет поощряться все более вариабельный исходный сигнал и все более точное «угадывание» другими особями по этому сигналу смысла планируемого сообщения. В этом случае информационная нагрузка переместится на звуковой канал, использование же прочих каналов редуцируется. При этом увеличится важность для коммуникации высоких частот, поскольку общение происходит на близком расстоянии.
У Homo heidelbergensis ситуация сильно изменилась: увеличенный позвоночный канал свидетельствует о том, что они были в состоянии произносить реплики из нескольких слогов, сочетая при этом по-разному артикулируемые звуки. Это имеет смысл только при наличии возможности вкладывать в звучание максимум различий (максимизируя тем самым передаваемую информацию). И действительно, отсутствие в подъязычной кости отверстий для горловых мешков, а также настройка слуха на высокие частоты показывают, что приспособления для лучшего различения звуков при помощи артикуляции коснулись как звукопроизводства, так и звуковосприятия. Вероятно, это имело генетическую подоснову, обеспеченную мутациями в гене FOXP2. Таким образом, можно утверждать, что в основе коммуникации гейдельбергского человека лежала звучащая речь, в которой различия между звуками обеспечивались при помощи артикуляции. Но все же, по-видимому, эта речь еще не была настоящим человеческим языком. Для языка очень важна способность делать выводы из нескольких посылок одновременно, сосредоточивать внимание на главном, отвлекаясь от несущественного (в том числе это касается и чисто звуковых различий), держать в оперативной памяти достаточно много единиц, чтобы мочь обобщить синтаксические правила, определенные на длинных предложениях. Все это обеспечивают лобные доли коры больших полушарий головного мозга, которые у гейдельбергского человека были гораздо меньше, чем у Homo sapiens.
Итак, анатомически современный человек, появившийся не менее, чем 195 ± 5 тыс. лет назад, уже, по-видимому, пользовался настоящим человеческим языком. Но база для этого, овладение членораздельностью звучащей речи, была заложена еще предшествующим видом, Homo heidelbergensis, на несколько сотен тысячелетий раньше.
Полная версия статьи была опубликована в Вестнике МГУ, серии «Антропология» № 3/2012
