Одной из таких силовых линий, по которой осуществлялась как непосредственно торговля, так и военная экспансия, был знаменитый «путь из варяг в греки», или Восточный путь (Austrvegr) в собственно скандинавской системе обозначений. Важно отметить, что значение термина «Восточный путь» отнюдь не исчерпывается названием маршрута из Скандинавии в Константинополь. Во-первых, достаточно подвижной представляется конечная точка указанного маршрута, поскольку в качестве таковой вполне могла фигурировать Палестина, Сирия, Византия, Русь и другие страны. Более того, восточные земли, лежащие вдоль самого маршрута, могли также обозначаться наименованием на «–vegr». Так, топоним Austrvegr мог употребляться в качестве названия одной из стран, расположенных на востоке от Скандинавии, или покрывать собой их совокупность.
Для нас особенно существенно, что такому наименованию присуще некоторое неразличение земель, втянутых в орбиту Восточного пути. Подобное неразличение, как оказывается, может заходить достаточно далеко. Так, несмотря на наличие тесных контактов между варягами и Русью, варягами и Византией, скандинавским письменным памятникам присуща своеобразная путаница в этнонимических обозначениях, в ряде случаев не позволяющая определить, идет ли речь о греках или о русских. Мы имеем в виду употребление терминов gerzkr и girzkr в древнескандинавской письменной традиции XIII–XIV веков. Будучи этимологически двумя различными словами, они довольно рано начинают восприниматься как варианты одного и того же слова, одинаково применимого как к грекам, так и к русским. Подобная путаница, существовавшая в этнических характеристиках, особенно значима, если учесть, что у скандинавов долгое время отсутствует специальный этноним для русских.
Можно отметить, что научное исследование, как правило, тяготеет, возможно, к более четкой дефиниции и дистрибуции понятий, используемых в источниках. В нашем случае приписывание столь строгой определенности средневековым представлениям может порождать не вполне надежные исторические данные. Так, редкое письменное свидетельство саги о проникновении драгоценной византийской ткани в Скандинавию и о роли Руси в этом процессе значительно теряет в своей информативности из-за того, что мы на самом деле не можем однозначно определить, был ли греком или русским купец, торговавший этой тканью на новгородском рынке.
)
Неразличение каких-либо народов представляет, с нашей точки зрения, не менее важный культурный факт, чем наличие строгой дистрибуции. Возникает вопрос: что делало возможным для скандинавов такое неразличение в именовании двух хорошо известных народов, столь различных с нашей точки зрения? В какой мере это неразличение может объясняться только конфессиональной близостью греков и русских, имевшей, несомненно, значение для представителей западного христианства? Вероятнее всего, важную интегрирующую роль здесь играло и единство направления, единый путь на Восток.
В пользу такой точки зрения говорит не менее удивительный для современного исследователя факт объединения под одним названием Руси и Швеции. В некоторых скандинавских источниках, принадлежащих к ученой традиции, Русь предстает как область «Великой Швеции»: см., например, географический трактат «Какие земли лежат в мире»: «В той части мира находится Европа, и самая восточная ее <часть> — Великая Свитьод, <= Великая Швеция>. Туда приходил крестить апостол Филипп. В том государстве есть <часть>, которая называется Руссия, мы называем ее Гардарики». Кроме того, по версии скандинавской саги об апостоле, в Великой Швеции проповедовал апостол Андрей, который, согласно Повести временных лет, побывав на Руси, «иде въ Варягы». Таким образом, скандинавы (и русские) могли представлять христианизацию Руси и Швеции как некий единый процесс. Необходимо отметить, что в представлении книжников именно Великая Швеция являлась прародиной скандинавов. При этом локализация Великой Швеции достаточно неопределенна и меняется от источника к источнику. Но для нас существенно, что она могла связываться именно с восточным направлением.
Принято считать, что Великая Швеция — это некий мифологический конструкт, целиком и полностью порожденный ученой традицией. В соответствии с этой традицией, реальная Швеция оказывается названной как бы в честь мифологической прародины. Однако, по-видимому, определенная связь между именованиями Великой Швеции, реальной Швеции и Руси существовала и за пределами собственно ученой традиции, и основой такой связи, на наш взгляд, являлось понятие Востока, восточного направления.
Интересно в этом отношении описание путешествия скальда Сигвата Тордарсона. Судя по тексту саги XIII века, он ездил с поручением в Швецию, в Гаутланд к ярлу Рёгнвальду, то есть в реальное шведское государство. Поэма же самого скальда, представляющая уникальный в своем роде дипломатический отчет, составленный в ХI веке, названа «Висами о поездке на Восток» (Austrfararvisur), причем для автора поэмы границы внутри этого Востока достаточно неопределенны или отсутствуют вовсе. Исходя лишь из текста поэмы, мы не можем сказать наверняка, был ли он только в реальной Швеции или ездил также и на Русь. В самой же поэме, помимо строк, не исключающих полностью двоякого прочтения (в том числе как возможное указание на пребывание Сигвата на Руси), напрямую встречается и интересующий нас топоним Austrvegar (мн. число). В то же время в поэме содержится и упоминание самой Швеции. Оказывается, для скальда, таким образом, не столь важно, где именно живет описываемый им человек, зато для него существенно, что слава этого человека распространится по всем «Восточным путям».
Известная сложность определения, что такое Швеция, в литературных источниках, возможно, обусловлена именно существованием топонима Великая Швеция для легендарной прародины и тем, что реальная Швеция для книжной традиции названа по аналогии с названием прародины. Соотнесение Великой Швеции и реальной Швеции как образа и подобия, как части и целого может быть выявлено на примере употребления редкого топонима Малая Швеция (Sviþjóđ hinn minni) для обозначения реального шведского государства. Как уже говорилось, определенная связь между именованиями Великой Швеции, реальной Швеции и Руси, возможно, существовала за пределами ученой традиции — не исключено, что ученая традиция лишь зафиксировала и переосмыслила уже имевшееся обозначение, отождествив его, в частности, с «Великой Скифией» западноевропейских источников. С этим предположением в принципе хорошо согласуется то обстоятельство, что модель с названием «Великий», по наблюдениям исследователей (О.Н. Трубачев и др.), всегда относится к области вторичной колонизации, а не к метрополии (ср. Великобритания и Бретань, расположенная на материке, или Великая Греция (Magna Grecia) в Южной Италии). С этой точки зрения понятие «Великая Швеция» первоначально должно было бы обозначать собственно Швецию и те восточноевропейские территории, которые были освоены скандинавами. В дальнейшем понятие «Великая Швеция» стало ассоциироваться, возможно, только с восточноевропейскими территориями, то есть с тем, что не относится к «Швеции» как таковой. Соответственно, понятие «Швеция» (или даже «Малая Швеция») постепенно могло противопоставляться «Великой Швеции». Предположительно, данное противопоставление было использовано ученой традицией при создании легендарной праистории скандинавов — отсюда и те восточноевропейские реминисценции, и ассоциации, которые время от времени возникают у исландских книжников в связи с обозначением «Великая Швеция».
Представлялось бы очевидной натяжкой говорить о том, что скандинавы видели в Руси свою прародину. В то же время существуют несомненные свидетельства в пользу того, что ученая традиция могла связывать происхождение скандинавов с Грецией. Но, как было показано, четкого этнонимического противопоставления между греками и русскими для скандинавов при этом не существовало. По-видимому, самым значимым для них было не строго очертить границы прародины, а обозначить направление при переселении легендарных предков. Таким образом, и Греция, и Русь, и Швеция оказываются — каждая по-своему — втянутыми в орбиту непрерывности Восточного пути.
Восточный путь, разумеется, был не единственным направлением движения в представлении скандинавов — существовали также Западный путь (Vestrvegr) и Южный путь (Suđrvegr). Замечательно, что название одной из скандинавских стран, как уже говорилось, является собственно названием Северного пути (Norđrvegr) — Норвегия. То обстоятельство, что «родина» уже представляет собой фрагмент пути, что путь начинается не за ее установленными границами, а непосредственно «дома», в пределах освоенной территории, на наш взгляд, является принципиально важным для понимания пространственных представлений скандинавов.
Путь и сторона света представляют собой своего рода континуум, являясь при этом одним из основообразующих концептов в скандинавской культурной традиции. В некотором смысле путь первичен по отношению к пространству, пространство же является вторичной, подчиненной категорией. Тем более несущественной и неопределенной оказывается граница между этносами и землями, по которым пролегает этот путь. Показательно, что одним из обстоятельств, позволяющих считать скандинавов «морским народом», является тот факт, что земля/земли в их представлениях скорее разделяют людей, удаляют одну точку пути от другой, тогда как море, напротив, объединяет.
В свете всего сказанного нуждается в специальном рассмотрении вопрос о том, что же скандинавы считали «своим», включенным в той или иной степени в свой мир. Одной из наиболее своеобразных черт скандинавской средневековой культуры является то, как устроено противопоставление «своего» и не вполне своего, «своего» и «чужого» внутри самого полуострова и за его пределами.
Мы уже упоминали тот хорошо известный, но не перестающий вызывать удивление факт, что Норвегия, никоим образом не являющаяся отдаленной периферией скандинавского мира, сохраняет элемент «путь» в составе своего наименования, тем самым являясь как бы отрезком пути, а не его начальной точкой отсчета. Любопытно, что ни одна из скандинавских стран, как кажется, не признается в полном смысле слова такой точкой. Швеция, связанная своим наименованием с мифологической прародиной, на протяжении достаточно долгого времени предстает в источниках полуязыческой, «варварской» страной.
В свою очередь, исландцы, связанные с Норвегией не только теснейшей преемственностью культурной традиции, но и многочисленными родовыми узами, довольно рано начинают воспринимать себя среди норвежцев как чужеземцев. Их поведение при дворе норвежского конунга укладывается в тот же литературный стереотип, что и описание их поведения у любого другого чужестранного государя, будь то византийский император, русский князь или датский конунг. Герой пряди, скальд при норвежском дворе или варяг при дворе византийском и русском, без труда завоевывает расположение правителя, играет важную роль в государственных делах, ведет себя подчас как герой куртуазного романа, разительно отличаясь тем самым от большинства персонажей в других исландских сагах. Этот литературный стереотип, давший начало целому жанру так называемых «прядей об исландцах», носит отчасти авантюрно-фантастический характер, что, казалось бы, предполагает значительную степень дистаницированности автора-исландца от изображаемых реалий.
Словом, скандинавский мир, если судить о нем на основании литературных источников, может показаться довольно разобщенным или быть своего рода периферией без центра. Между тем такое представление, очевидно, противоречит тому, что мы знаем о тесной языковой общности скандинавов, особенно актуальной для рассматриваемой эпохи раннего Средневековья, об интенсивности общения между ними и о прозрачности, подвижности границ внутри скандинавского мира.
Здесь мы имеем дело, таким образом, не с реальной разобщенностью скандинавских народов, а с особенностями их представлений об организации пространства. Переплетение или наложение ученой, «кабинетной» традиции с литературой воинов, торговцев и путешественников создавало мир, одновременно цельный, досягаемый, поддающийся освоению, и в то же время мир, где «чужое» начинается прямо за порогом дома.
Возвращаясь к особенно интересной для нас проблеме Восточного пути, мы можем предположить, что вышеупомянутые обстоятельства отчасти проясняют и специфику скандинавского влияния за пределами полуострова, там, где пролегали традиционные «пути».
Полная версия статьи Федора Успенского «Путь из варяг в греки: граница, дорога, направление в представлении древних скандинавов» опубликована в сборнике «Пространство. Память. Мысль» (Москва, 2000).
