От Лейбница к социальной топологии города

Географ Бенно Верлен описывает три философские интуиции пространства в классической философии. Абсолютная или субстантивистская интуиция пространства выражена в следующих концептуализациях:

«Ибо идея протяженности, которой, как мы понимаем, обладает всякое данное пространство, тождественна идее телесной субстанции. (Декарт)

Абсолютное пространство, по своей собственной природе, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается одним и тем же и неподвижным. Абсолютное пространство — это сенсориум Бога. (Ньютон)» [1].

.

Другая интуиция пространства связана с именем Канта:

«Пространство не является эмпирическим понятием (Begriff), полученным в результате абстрагирования от внешнего опыта. …Пространство — это необходимое представление и, следовательно, оно априорно» [1].

Иными словами, пространство — трансцендентальная категория, позволяющая субъекту видеть этот мир как «пространственный». Пространство не «в мире», но и не «в разуме», оно — часть тех «очков», которые даны нам априорно и которые делают возможным конституирование мира. Город не находится «в» пространстве, но является пространственным объектом настолько, насколько мы, воспринимающие город как совокупность его созерцаемых элементов, являемся трансцендентальными субъектами. Верлен называет эту идею эпистемологической интуицией пространства: пространство нельзя «отмыслить» от познающего субъекта. (Задачу импорта кантовской интуиции в социологию решил Георг Зиммель [7], но это решение, переосмысленное и развитое А. Ф. Филипповым [8], уведет нас в сторону от поставленной цели.)

Наконец, третья интуиция пространства приписывается Лейбницу:

«Я полагаю, что пространство — это порядок сосуществования. Пространство — вообще ничто без тел, но оно есть возможность их размещения. (Лейбниц)» [1].

Именно к этой концептуализации обращается Бенно Верлен в надежде подвести прочное философское основание под современную социальную географию: «…пространство не является ни объектом, ни a priori, но системой координат для действий» [1]. Верлен пытается сделать одновременно «прививку лейбницеанства» и инъекцию социологической теории действия своим коллегам-географам, забывая, что Лейбниц, мягко говоря, не самый удобный для географии философ. Его интуиция пространства как порядка отношений — целиком топологическая. Будучи, по сути, отцом-основателем топологии (названной им «analysis situs», анализ положений), Лейбниц предлагает радикально не-физическую и не-географическую модель мышления о пространстве. В этой модели пространство лишается и онтологического статуса (оно не «есть»), и укорененности в созерцании / наблюдении (через него не смотрят), но признается целиком реляционной характеристикой — характеристикой отношения, соположения, сосуществования тел. Так же как для Канта пространство не может быть «отмыслено» от трансцендентального субъекта, для Лейбница оно не может быть помыслено пустым, лишенным объектов (поскольку само является лишь порядком их сосуществования). Следовательно, город — возвращаясь к предмету нашего интереса — не находится «в» пространстве, но является топологическим объектом, чья «пространственность» должна быть концептуализирована как порядок отношений его с другими объектами и порядок отношений составляющих его элементов.

Социальная топология города

Мы уже поняли, что выражение «город в пространстве» не выдерживает философской критики. Но что мы имеем в виду, когда говорим «Город — пространственный объект»? Что вообще значит быть «пространственным объектом»? «У акторно-сетевой теории, — отвечает Джон Ло, — в исходной ее форме, есть предельно конкретный ответ на этот вопрос. Объекты представляют собой эффект некоторых устойчивых множеств или сетей отношений. Наше фундаментальное допущение таково: объекты сохраняют свою целостность до тех пор, пока отношения между ними устойчивы и не изменяют своей формы» [9].

.

В данном описании все предметы исследования рассматриваются как «объекты» — корабль, навигационная система, португальская империя. Объектами их делают устойчивые связи и отношения друг с другом. Особый акцент на устойчивости: «Штурманы, противники-арабы, ветра и течения, команда, складские помещения, орудия: если эта сеть сохраняет устойчивость, корабль остается кораблем, он не тонет, не превращается в щепки, напоровшись на тропический риф, не оказывается захваченным пиратами и уведенным в Аравийское море. Он не пропадает, не теряется до тех пор, пока команда не сломлена болезнями или голодом. Корабль определяется своими отношениями с другими объектами, и акторно-сетевой анализ направлен на исследование стратегий, которые производят (и, в свою очередь, произведены) этой объектностью, синтаксисом или дискурсом, определяющими место корабля в сети отношений» [9]. Разрыв сети отношений кладет конец дискретной объектности.

Сеть отношений трактуется Ло как топологическая система, определенная «форма пространственности». Пространство (благодаря Лейбницу) — это порядок объектов, объекты — суть пересечения отношений. Изменение отношений приводит не только к изменениям самих объектов, но и к изменениям форм пространственности.

Основные положения социальной топологии таковы: «Во-первых, — пишет Ло, — я настаиваю на том, что производство объектов …имеет пространственные следствия; и, далее, что пространство не самоочевидно и не единично, но имеются множественные формы пространственности. Во-вторых, я предполагаю, что использование объектов само создает пространственные условия возможности и невозможности. Пространственности порождаются и приводятся в действие расположенными в них объектами — именно этим определяются границы возможного. (Следуя первому утверждению, стоит упомянуть, что пространственные возможности по своему характеру также множественны.) Существуют различные формы пространственности; те, о которых говорим мы, включают в себя регионы, сети и потоки. В-третьих, я предполагаю, что эти пространственности и объекты, которые заполняют и создают их, плохо совместимы, т. е. находятся в напряженных отношениях» [9].

Вернемся к примеру с португальским галеоном. Как объект, корабль пространственно или топологически множественен: «Он занимает — а также преобразует — два типа пространства. Географическое и семиотическое (сетевое)». Он неизменен в каждой из форм пространства и сохраняется в обоих: физически — в географическом пространстве, функционально или синтаксически — в семиотическом (сетевом) пространстве. Двигается он только в географическом пространстве. Напротив, в пространстве сетей он неподвижен, никакого изменения отношений между компонентами не происходит. (А если происходит, значит, что-то не так, значит, это уже другой объект.) Именно неподвижность в сетевом пространстве делает возможным его перемещение в пространстве географическом, позволяя переплывать из Калькутты в Лиссабон с грузом специй. Перемещение из точки А в точку В некоторого объекта происходит благодаря устойчивости отношений между различными элементами сети, в которой этот объект находится. Если произойдет смещение в пространстве сетей (то есть если изменятся конституирующие объект отношения), корабль просто перестанет быть «кораблем Х с грузом Y, следующим курсом Z», а станет чем-то иным: обломками корабля, «летучим голландцем» или просто деревом для костра.

Такое «смещение» в топологии называется катастрофой или утратой гомеоморфизма. Что происходит, если объект, потеряв ядро устойчивых отношений, трансформируется до неузнаваемости? Разрыв формы. Однако то, что является разрывом формы в пространстве сетей, не является им в иной топологической системе, описанной Джоном Ло, в пространстве потоков. В этом пространстве изменение отношений — необходимое условие конституирования объекта.

Теперь посмотрим, что эта логика дает для понимания города.

Метагорода

Город — топологически множественный объект, существующий одновременно в сетевом и евклидовом пространстве (более корректно, но менее грамотно: «обладающий двумя формами пространственности»). В отличие от португальского галеона он не перемещается в физическом пространстве (если только речь не идет о проекте номадического «кочующего города», поразившем воображение некоторых утопически настроенных архитекторов). Но не перемещается он и в пространстве сетей.

Город остается собой до тех пор, пока сохраняется неизменным устойчивое ядро отношений. Задача каждого конкретного исследования — идентификация такого ядра: того, что делает город Х городом Х. Его контуры в географическом пространстве могут меняться, но эти изменения вовсе необязательно связаны с изменением конститутивного ядра. Присоединение Новой Москвы радикально трансформировало город как географический объект, но ядро формирующих его отношений осталось неизменным. Это все еще Москва. Бомбардировка Роттердама прекратила существование Роттердама, разрушив ядро формирующих его отношений — возник новый Роттердам, который со старым Роттердамом связывает только название. Другой пример: город на севере Швеции вынужден «мигрировать» с места на место, следуя за разработкой месторождения (которое проходило прямо под домами жителей — вследствие чего домам пришлось «подвинуться»). Но эта миграция всего города и его инфраструктуры не изменила конститутивного ядра отношений. А вот если бы шахта была закрыта и горняки, составляющие большинство городского населения, вынуждены были покинуть насиженное место, город, формально сохранивший свое название и положение в географическом пространстве, стал бы чем-то иным. Произошло бы негомеоморфное преобразование топологической формы города (морфогенез). Города-призраки хорошо иллюстрируют это явление.

Город как сетевой объект конституируется одновременно отношениями «внутренними» и «внешними». Внутренние отношения — это отношения его элементов. Внешние отношения — это отношения с другими объектами, вне пределов его географической локации. Чисто гипотетическим можно различить города, конституированные в большей степени внутренними и в большей степени внешними отношениями. Вторые, как правило, — крупные столичные мегаполисы, непрерывно меняющиеся «внутри», но сохраняющие свое положение в отношениях с другими городами, регионами, центрами силы (а следовательно, сохраняющие устойчивое ядро отношений). Шереметьево, Домодедово и Внуково делают Москву Москвой больше, чем многие объекты, географически расположенные на ее территории. Отсюда любопытный феномен экстерриториальности: то, что делает город Х городом Х, может не находиться в его географических границах. А значит, «внутри» такой город способен непрерывно меняться, оставаясь при этом «собой».

Однако как быть с городами, которые на первый взгляд не имеют выраженного ядра устойчивых отношений — ни внутренних, ни внешних? С городами, которые ежечасно «пересобираются», смещаясь в сетевом пространстве? Джон Ло говорит в этой связи о «текучих объектах» и пространстве потоков: «Каковы правила преобразования формы в этом пространстве? Каким образом объект сохраняет непрерывность формы в текучем мире?

• Во-первых, ни одна конкретная структура отношений не является привилегированной. Это означает, что текучие объекты сохраняют свою идентичность в процессе образования новых отношений: реконфигурации уже существующих элементов или добавления других.

• При этом не стоит забывать о непрерывности. Соответственно, наш второй вывод состоит в том, что отношения, формирующие объект в пространстве потоков, меняются, но не единовременно, а постепенно.

• В-третьих, из приведенного примера следует, что граница изменчивого объекта не фиксирована. Его части могут устраняться и замещаться другими.

• Однако, при всей их подвижности, границы необходимы для существования объекта в пространстве потоков. В какой-то момент различия пересиливают, гомеоморфизм утрачивается: объект изменяется слишком сильно… или же растворяется в некоем большем объекте, прекращая свое самостоятельное существование» [9].

Таким образом, мы можем говорить о текучих городах — городах в пространстве потоков — не в том случае, если конституирующее их ядро устойчивых отношений сформировано «внешними» связями, а в случае, если это ядро в принципе не является устойчивым, но находится в процессе непрерывной (однако последовательной) трансформации. Такие города мы ранее предлагали называть «метагородами». Впрочем, данная тема еще ждет своего часа.

Метафора как топологический объект

Радикальная лейбницевская реконцептуализация пространства фокусирует внимание на изменчивости города как объекта, его гомеоморфных и негомеоморфных преобразованиях, но пока не помогает решить задачу пересборки городского Левиафана: город для нас по-прежнему есть множество «пространственных» элементов Х (тогда как «городское пространство» оказалось сведено к множеству отношений между этими элементами и элементами других множеств). Здесь необходимо задать социальной топологии вопрос: всякий ли объект пространства сетей находится также и в евклидовом пространстве? Иными словами, говорим ли мы исключительно об объектах одной топологической природы?

Начнем с простого примера. Кафе возле музея-заповедника «Коломенское» обладает устойчивым ядром отношений. Одни отношения описываются географически (кафе «близко» к парку и «недалеко» от метро), другие — связывают официантов, менеджеров, поваров и поставщиков продуктов (социологи предпочитают именовать такие отношениями «организационными»). Каждая дисциплина — география, социология, экономика, юриспруденция и даже химия (когда дело доходит до размораживания и готовки) — посредством своего собственного теоретического словаря выделяет и описывает одно подмножество релевантных отношений, игнорируя остальные. «Социологическое» кафе будет довольно сильно отличаться от «географического». При этом заведение сохраняет свою идентичность до тех пор, пока необходимый минимум связей остается неизменным. (Некоторые из этих отношений закреплены официально: в американских ресторанах, к примеру, повара не имеют права начинать приготовление блюда до тех пор, пока оно не заказано — практика «готовки впрок» автоматически превращает «ресторан» в «кафетерий» — что, конечно, не мешает поварам всячески обходить данное ограничение.) Отказ подавать бизнес-ланчи или смена основного поставщика, скорее всего, не приведут к смещению кафе в пространстве сетей, а вот взрыв бомбы на террасе, видимо, станет негомеоморфным преобразованием.

А как быть с курением? Табачный дым — весьма аморфный, но все же материальный объект. Его отсутствие или наличие — Ло сказал бы «включение» (enrollment) или «введение в действие» (enactment) [11] — может стать значимым для конститутивного ядра данного конкретного заведения. Кафе, в которых на террасах все еще можно курить после недавнего запрета на курение в общественных местах, существенно изменили свою целевую группу, ценовую политику и даже архитектурный облик — пришлось устранить все внешние стены террасы, чтобы она формально стала частью улицы. Как выяснилось, «курящее» и «некурящее» кафе — это два топологически разных объекта.

Пойдем дальше. Как быть с музыкой? Если завтра в кафе у Коломенского вместо сборника «Romantic Collection» начнет играть сборник песен М. Круга? Кафе с «Владимирским централом» и без — это одно и то же кафе? И если нет, должны ли мы заключить, что песни Круга — материальные объекты, локализованные в евклидовом пространстве?

Пуристская версия социальной топологии, вероятно, запретит нам апеллировать к нематериальным сущностям как топологическим объектам. Все, что не находится в евклидовом пространстве, не существует и в пространстве сетей. Однако это идет вразрез со всей логикой акторно-сетевой теории, частью которой является социальная топология. «Сетевая формула» города состоит из элементов топологически разной природы. Некоторые из них — нематериальны (т.е. обладают пропиской в пространстве сетей, не будучи «гражданами» физического пространства). Знаки, образы, метафоры, нарративы — суть объекты сетевого пространства («узлы сети») так же, как галеон, кафе или «Коломенское».

С такой интерпретацией могут поспорить даже самые радикальные латурианцы. И действительно, акторно-сетевая теория стояла у истоков социологии вещей и «поворота к материальному» в социальной теории. Латур, Ло и Каллон устранили различение между «человеками» и «нечеловеками», показав, что морские гребешки [12], микробы [13], дверной доводчик [14] и втулочный насос [9] разделяют с людьми свойство агентности — т. е. способность быть актантами, действующими лицами, конституэнтами социального мира. Этот обманный маневр (фокусировка на агентности вещей) скрыл под видом «поворота к материальному» куда более фундаментальный теоретический сдвиг — рядоположение материальных и нематериальных актантов. Потому что «нечеловеки» — это не только морские гребешки и втулочные насосы. Это также и «имперская идентичность», добавляющаяся к технологиям португальской колониальной экспансии [9], и математические уравнения, действующие на рынке наряду с товарами и торговцами. Различение между людьми и материальными объектами с точки зрения социологической доксы устранить куда легче, чем различение между материальными и нематериальными актантами. Однако формула Блэка — Шоулза — Мертона в исследовании Д. Маккензи является действующим актантом, который приобретает все большую агентность на рынке опционов, пока не приводит его к обвалу (т.е. к негомеоморфному преобразованию) [15].

Итак, как топологически множественный объект «город» существует одновременно в нескольких пространствах. В пространстве сетей он неподвижен и относительно неизменен благодаря наличию устойчивого ядра конституирующих его отношений. В число этих отношений входят отношения между материальными и нематериальными объектами. Следовательно, такой фантом, как «идентичность горожан» может входить, а может не входить в устойчивую сетевую формулу города (т.е. быть или не быть частью идентичности города per se). То же касается и метафор. Метафоры «город как машина» или «город как сцена» могут конституировать отношения тождества и различия — быть или не быть конституэнтами устойчивого ядра отношений, делающих данный конкретный город данным конкретным городом. Поэтому да, города в прямом смысле слова состоят из метафор, концептов и образов в той же степени, что из людей, автомобилей и труб ЖКХ, поскольку все эти элементы — суть объекты сетевого (лейбницевского) пространства. В социальной топологии априорное различение между двумя множествами элементов Х («Город») и Y («Язык») окончательно устраняется. Единственное, что имеет значение, — это конститутивная сила элемента, его способность «собирать» другие объекты.

1. Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география / Пер. с англ. С. П. Баньковской // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 2. С. 33-34.

2. Smart J.J.C. Problems of Space and Time. London: Macmillan, 1964.

3. Alexander H.G. The Leibniz-Clarke Correspondence. Manchester: Manchester University Press, 1956.

4. Nerlich G. The Shape of Space. Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

5. Sklar R. Space, Time and Space-Time. Berkeley: University of California Press, 1974.

6. Mellor D.H. Real Time. Cambridge: Cambridge University Press, 1981.

7. Simmel G. Soziologie des Raumes // Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 7 / Hrsgg. v. Rüdiger Kramme, Angela Rammstedt und Otthein Rammstedt. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1995.

8. Филиппов А. Ф. Социология пространства. СПб.: Владимир Даль, 2008.

9. Ло Дж. Объекты и пространства // Социология вещей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. C. 225-240.

10. Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики / Под ред. Р. И. Шор. М.: КомКнига, 2006. 81-85

11. Law J. After Method: Mess in Social Science Research. L.: Routledge, 2004.

12. Callon M. Some elements of a sociology of translation domestication of the scallops and fishermen of St Brieux Bay // Power, Action and belief: A new Sociology of Knowledge? / Ed. by J. Law. London: Routledge and Kegan Pol, 1986. Pp. 196-229.

13. Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge: Harvard University Press, 1988.

14. Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Социология вещей. М.: Территория будущего, 2006.

15. MacKenzie D. An Engine, Not a Camera: How Financial Models Shape Markets. Cambridge, MA: MIT Press, 2006.

Полная версия статьи Виктора Вахштайна «Пересборка города: между языком и пространством» опубликована в журнале «Социология власти. № 2. 2014».