…Вот раньше я бы сказал, что упал [когда тронулся поезд], потому что не разделяю с тобой общей «формы жизни», не являюсь компетентным членом практики «езда в московском метро». Но благодаря Латуру я теперь вынужден сказать — меня толкнул вагон! Потому что объекты теперь стали субъектами…
Гарри Коллинз, социолог-витгенштейнианец,
после падения в вагоне московского метрополитена
Я не против Латура. Мне кажется интересным его проект. Я просто не считаю, что устранение дихотомий и оппозиций — само по себе чего-нибудь стоит.
Уэс Шэррок,
глава Манчестерской школы этнометодологии
В 60–70-е гг. ХХ века социология повседневности находилась в мэйнстриме социологического теоретизирования. Шла ли речь о «жизненном мире» субъектов, фреймах их взаимодействия, определениях ситуации или практиках производства локальных порядков — феноменологи, этнометодологи, интеракционисты и фрейм-аналитики всегда могли сослаться на некоторые наблюдаемые феномены социального-как-повседневного. Однако «поворот к материальному», произошедший в 80-90-х гг. благодаря работам Брюно Латура и Джона Ло, нанес сокрушительный удар по микросоциологической аксиоматике. Вслед за открытием активной роли материальных объектов последовало утверждение принципиально иной онтологии социального мира — онтологии, в которой «порядкам взаимодействия» как предмету исследования места уже не оставалось. Упразднялись не только границы между социальным и несоциальным, людьми и не-человеками, вещами и идеями — устранялась граница между микро- и макро- миром. И сегодня исследователи-микросоциологи оказываются перед выбором: 1) полностью проигнорировать «латуровскую революцию», 2) перейти на сторону победившей армии или 3) попытаться вернуться «назад, к самим взаимодействиям», но уже на новом витке теоретизирования — с интуицией материального объекта как активного участника и оператора интеракции.
Третий путь — самый сложный. Он потребует от нас радикального пересмотра того, что считать взаимодействием и отказа от многих аксиом «старой» микросоциологии. Но сегодня именно этот путь — путь «Пересборки взаимодействия» — представляется нам наиболее продуктивным. В конечном итоге он должен привести к радикальному обновлению интуиций интеракционистской социологии, будущее которой зависит от ее способности предложить микросоциологическую версию «поворота к материальному» без утраты своего центрального концепта — «порядка взаимодействия».
Отправной точкой нашего исследования является ничем не подтвержденная вера (которую мы предпочитаем называть «аксиоматическим допущением») в упорядоченность человеческого взаимодействия. Однако слово «порядок» само по себе крайне двусмысленно. С одной стороны, речь идет о порядке-как-связи. Одни взаимодействия связаны с другими и не связаны с третьими (отсюда привлекательность метафоры «цепочки интеракций» [Collins 2006]). Имеем ли мы в виду некоторый «локальный порядок» (столь любимый исследователями-этнометодологами [Корбут 2013: 9-24]), не нами установленный порядок норм и санкций, порядок ритуала или некоторый спонтанный порядок социальной жизни, мы говорим о связи. Событие интеракции «x» связано с событием интеракции «y». Как именно связано — отдельный вопрос. Мы вправе усматривать в этой связи причинность («если x, то у») или ограничиться констатацией соположения событий в пространстве и времени, но сам факт их избирательной связности не ставится под сомнение [Филиппов 2004].
С другой стороны, любой порядок — это всегда один из возможных порядков. А значит, событие взаимодействия «х» принадлежит некоторому множеству событий «Х». (Этому же множеству может принадлежать и связанное с событием «х» событие «у» — тогда речь идет о связанных однопорядковых взаимодействиях, или, как мы будем говорить далее, о «серии событий взаимодействия в одном фрейме».) Итак, вторая значимая для нас интуиция — интуиция порядка-как-множества. Именно она лежит в основании теории фреймов с того момента, как Грегори Бейтсон — на примере игровой коммуникации животных — использовал аналогию границы множества для введения самого понятия «фрейм» [Бейтсон 2000].
Впрочем, асимметричность двух интуиций порядка не стоит переоценивать. Говоря о «фреймированных взаимодействиях», классики микросоциологии имели в виду оба значения — элементы интеракции связаны между собой и, вместе с тем, принадлежат некоторому множеству. Это взаимосвязанные свойства порядка.
.
Но не теория материальности.
Функциональные роли объектов
Наше второе аксиоматическое допущение состоит в следующем. Материальные объекты не просто являются «ресурсами» интеракции, они не просто инкорпорированы, «встроены» в социальные взаимодействия — они играют ключевую роль в том, как эти взаимодействия упорядочены. Из предыдущего тезиса следует, что «действующие вещи» или, в терминах Джона Ло, «задействованные объекты» (enacted objects) должны иметь отношение к обеим интуициям порядка. Попробуем — пока очень бегло и неизбежно поверхностно — выделить те функциональные модусы, ролевые диспозиции, которые позволяют материальным объектам выступать операторами (и даже гарантами) порядка интеракции.
Во-первых, это модус непосредственного соединения событий взаимодействия, обеспечения их связности. Если группа ученых после тяжелого первого дня конференции занимает лавочку во дворе университета и пускает по кругу бутылку виски, такие характеристики этого объекта как количество наполняющей его жидкости, ее химические свойства и даже форма крышки (некоторые крышки могут использоваться в качестве рюмки) приобретают значение для взаимодействия. События этого порядка интеракции связаны между собой «включением» бутылки с алкоголем, которая играет роль метронома и шахматных часов одновременно — возникающий порядок ритмичен, цикличен, дискретен (элементы взаимодействий, равно как и их последовательности, хорошо различимы). Это модус установления событийной связи (mode of connecting) внутри одного порядка взаимодействия.
Во-вторых, материальные объекты обладают сигнальной или метакоммуникативной функцией. Они зримо маркируют ситуацию как именно данную ситуацию. Бутылка виски недвусмысленно сообщает всем компетентным участникам взаимодействия — что именно здесь происходит. Сторонний наблюдатель также однозначно фреймирует увиденное благодаря наличию считываемого материального маркера. Мяч не только сцепляет действия игроков, он делает их взаимодействие распознаваемым как «игру в футбол». Дверь в торговый центр может транслировать (или не транслировать) сообщение «Это — Торговый Центр» [1]. Еще десять лет назад человек, который шел по улице, жестикулируя и громко разговаривая сам с собой, распознавался как сумасшедший, сегодня мы первым делом проверим — нет ли у него в ухе гарнитуры «hands free». Данный модус — способность вещей выступать носителями метакоммуникативных сообщений — лучше всего изучен в фрейм-анализе (скорее, благодаря интуициям Г. Бейтсона, нежели И. Гофмана). Мы обозначим его здесь как модус сигнализации (mode of signalizing).
.
Первые три функциональных модуса имеют отношение а) к установлению и поддержанию связности взаимодействий внутри одного порядка интеракции, б) поддержанию смысловых границ порядка, его распознаваемости и интерпретируемости, в) разделению и связыванию различных порядков. Два других модуса «встраивания» материальных объектов в социальное взаимодействие содержат в себе любопытные вызовы для интеракционистской теории.
Итак, в-четвертых, есть некоторый набор материальных объектов, которые непосредственно конституируют ситуации нашего взаимодействия, но не принадлежат ни одной из них — они становятся условиями возможности взаимодействия как такового, «по ту сторону» каждого конкретного инетракционного порядка. Таким экзистенциальным объектом является, к примеру, тело взаимодействующего. Ирвинг Гофман уделял особое внимание тому, что он называл «идиомой телесности» [Goffman 1963], предпочитая, впрочем, фокусироваться на «работе лица» (facework). Для последовательного аналитика социальных взаимодействий все человеческое тело — своего рода, продолжение лица; оно служит той же функции трансляции информации (посредством жестов, поз, движений и пр.). Но мы не пойдем за Гофманом в эту сторону. Нас интересует «экзистенциальная функция» объектов, играющих роль общего знаменателя предельного порядка человеческого взаимодействия. Тело и повседневная одежда никогда не встроены полностью в какой-то отдельный порядок интеракции и конституируют нечто большее, чем конкретное взаимодействия. Протез и кардиостимулятор (если они исправно работают и используются по назначению) трансцендируют пределы каждого конкретного событийного порядка [Mol 2002]. Назовем этот модус инкорпорирования — за неимением лучшего термина — «модусом трансценденции» (mode of transcending).
. Иногда мы одушевляем то, с чем взаимодействуем. Это «модус одушевления» (mode of animation).
Здесь необходимо сделать несколько существенных оговорок.
Во-первых, каждый объект в каждый момент взаимодействия играет, как правило, более одной «роли». Бутылка виски — одновременно и соединительный механизм наших взаимодействий, и маркер фрейма «возлияние с коллегами в полевых условиях». Занавес — и маркер театрального порядка взаимодействий, и перегородка, отцепляющая (disentangle) порядок сцены от порядка зрительного зала. Тело под наркозом на операционном столе — и экзистенциальный объект (смерть из-за ошибки хирурга повлечет за собой последствия не только для данного конкретного порядка интеракции), и то, что фокусирует / соединяет действия операционной команды, и то, что однозначным образом маркирует фрейм «операция».
Во-вторых, те роли, в которых объекты вступают во взаимодействие, не прибиты намертво к самим объектам. Одушевляться могут далеко не только игрушки, общим знаменателем выступать — не только тело, «расцеплению» способствуют не только стены, а «сцеплению» — не только технические средства связи. Наконец, теоретику фреймов кажется само собой разумеющимся утверждение о том, что всякий объект, вовлеченный в человеческое взаимодействие, становится также и знаком самого себя — а значит, начинает выполнять функцию сигнализации.
Из первых двух оговорок следует, что отношения между объектами и их функциональными диспозициями контингентны — т. е., не предзаданы, но и не случайны.
Третья оговорка касается основания для выделения функциональных модусов вещей, их ролевых диспозиций. Для нас таким основанием выступает приведенная выше концептуализация «порядка взаимодействия» как инстанции особого рода. Именно поэтому мы отказываемся от выделения в самостоятельный класс «сакральных объектов» [Durkheim 1971], «эпистемических объектов» [Rheinberger 1997], «нарративных объектов» [Харре 2006], «объектов риска» [Luhman 1993], «инструментальных объектов» [Кнорр-Цетина, Брюггер 2006], а также «товаров», «средств обмена» или «средств производства». В конечном итоге, значение имеет лишь то, что этот объект «делает», как именно он встроен в нашу интеракцию и какое влияние на нее оказывает. Сакральный объект в ритуале фокусирует действия участников, сцепляя события интеракции в фрейме «ритуал»; но он же является и символическим маркером данного фрейма, и экзистенциальным объектом (при условии, что конституирует нечто большее, нежели данный конкретный порядок взаимодействия). То же касается и остальных примеров — в порядке мысленного эксперимента: представьте себе топор дровосека, инкорпорированный во взаимодействие во всех пяти ролевых модусах.
Все пять выделенных нами функциональных модусов вещей служат установлению и воспроизводству конкретных порядков интеракции. Материальные объекты конституируют, упорядочивают и поддерживают социальное взаимодействие. Но они же обладают способностью к его трансформации. Поддержание и трансформация порядка интеракции — два функциональных комплекса вещей-во-взаимодействии.
Различие между этими функциональными комплексами в чем-то сходно с различием, проведенным в теории речевых актов между перформативами и констативами. Конститутивные объекты удерживают порядок взаимодействия в его границах, стабилизируют отношения с другими порядками и связывают интеракции между собой. Перформативные объекты выступают «нарушителями порядка», а точнее — источником его преобразований. Классический пример — наше взаимодействие с игрушками. Игрушки не только конституируют порядок игры. Они меняются ролями с людьми. Они не столько поддерживают, сколько размывают границы порядка взаимодействия, делая пределы и правила игры предметом самой игры. Они меняют сценарий интеракции по ходу самой интеракции, разделяя с людьми свойство агентности. Они импровизируют и заставляют импровизировать других акторов. Взаимодействие с игрушками — действие с открытым финалом. Однако игрушки (и перформативные объекты в целом) — предмет особого исследования.
Пока же зафиксируем одно важное обстоятельство. Так же как и отдельные функциональные модусы, выделенные нами в начале, два функциональных комплекса вещей-во-взаимодействии — конститутивность и перформативность — не находятся в отношениях однозначного соответствия с самими объектами. А потому некоторые объекты чаще других оказываются в позиции конститутивных (например, архитектура и техника) или перформативных (например, игрушки и арт-объекты), но эти их особенности не вписаны непосредственно в их материальную форму. Отношение между вещами и свойствами перформативности / конститутивности — контингентное отношение.
Особый интерес для нас представляет вопрос: каким образом материальные объекты из «гарантов» некоторого стабильного порядка взаимодействия становятся вдруг источниками его перформативного преобразования? Иными словами, как одни и те же (впрочем, одни ли и те же?) вещи могут и конституировать интерактивные порядки, и способствовать их трансформации во что-то иное? Какую роль в этом играет их физическая «поломка» (сломанный сотовый телефон становится игрушечным сотовым телефоном) или распад их функциональных ансамблей (телефонная будка без телефона начинает встраиваться в иные порядки взаимодействия)? Вероятно, лучшие примеры такого диспозиционного сдвига — превращения конститутивных объектов в перформативные — мы найдем в сфере современного искусства.
[1] Об исследовании «социальной работы» дверей при входе в торговый комплекс «Охотный ряд» см. [Вахштайн 2011].
[2] Интересное развитие этой темы было предложено в работе Нильса Кловайта см. [Klowait 2014].
[3] Тема «технологизации» и «доместикации» объектов сексуального назначения требует отдельного анализа. См., в частности, работу Ильи Утехина о фаллоимитаторах [Утехин 2014].
[4] «…Он нащупал пули в кармашке шортов, а потом подтянулся на локтях туда, где песок был суше и даже белее, если только такая белизна поддавалась сравнению, и лег, прислонившись головой к серому топляку, с револьвером между ног.
— И давно ты стал моей девушкой? — сказал он револьверу. — Не отвечай, — сказал он револьверу, — лежи там тихо, смирно, а придет время, ты у меня убьешь кого-нибудь получше этого сухопутного краба…» [Хемингуэй 2010].
Литература:
Durkheim E. The Elementary Forms of Religious Life. London: Allen & Unwin, 1971.
Collins R. Interaction Ritual Chains. NY.: Rowman & Littlefield, 2006.
Goffman E. Behavior in Public Places: Notes on the Social Organization of Gatherings, The Free Press, 1963.
Klowait N.О. To what extent are material-structural conditions of technological frames conceptually determining? Unpublished manuscript. 2014.
Law J. After Method: Mess in Social Science Research. London.: Routledge, 2004.
Luhmann N. Communication and Social Order: Risk: A Sociological Theory. Berlin: de Gruyter, 1993.
Mol A. The Body Multiple: ontology in medical practice. Durham, NC, Duke University Press, 2002.
Rheinberger H.-J. Toward a History of Epistemic Things. Stanford: Stanford Univer¬sity Press, 1997.
Бейтсон Г. Теория игры и фантазии // Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии, эпистемологии / Пер. с англ. М.: Смысл, 2000.
Вахштайн В. С. Теория фреймов и социология повседневности. СПб.: Издательство Европейского университета, 2011.
Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г. С. Батыгина и Л. А. Козловой; вступ. статья Г. С. Батыгина. М.: Институт социологии РАН, 2003.
Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках // Социология вещей / под ред. В. Вахштайна. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006.
Корбут А. М. Гоббсова проблема и ее решение: нормативный порядок и ситуативное действие // Социология власти. 2013. № 1-2.
Латур Б. Об интеробъективности // Социология вещей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006
Утехин И. В. Доместикация пениса: на подступах к социодилдонике. Неопубликованный манускрипт. 2014.
Филиппов А.Ф. К теории социальных событий // Логос № 5 (44). 2004.
Харре Р. Материальные объекты в социальных мирах // Социология вещей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006.
Хемингуэй Э. Острова в океане. М.: АСТ, 2010.
