Книга представляет собой продолжение серии, посвящённой происхождению человеческих рас. В третьей части работы разбираются процессы расогенеза, происходившие на территории Австралии и Океании, ставится под вопрос утверждение о позднем заселении Австралии по сравнению с другими материками и о влиянии людей на вымирание мегафауны.
Австралийских аборигенов только ленивый не называл примитивными и архаичными. Да оно и не страшно — живут далеко, бумеранг не докинут. Им чаще, чем остальным, доставались эпитеты «древнейших» и «первобытных». В этом отличились почти все крупные антропологи, исключая разве что самых мегаполиткорректных современных западных, рассуждающих порой о нелёгких судьбах «австралийской цивилизации» (наглядный пример: Satterthwait, 1980; выводы автора прямо обратны тому, что видно из его же таблицы). Таковы крайности — либо помесь с питекантропом, либо цивилизация.
Поскольку этнография не входит в круг наших проблем, сразу распрощаемся с «цивилизацией»: это понятие необходимо включает наличие производящего хозяйства, государственного устройства, мощной социальной иерархии, письменности, бюрократии, законов, городов, ремесленной специализации, большой численности и плотности населения, наконец. Ничего этого в Австралии не было даже в упрощённом виде. Факт, что австралийцы до последнего обладали примитивнейшей материальной и духовной культурой, ещё примитивнее она была разве что у родственных тасманийцев. Это даже создаёт трудности для этнографического описания аборигенов — писать почти не о чем: палка-копалка, копьё, бумеранг, ветровой заслон, «время снов», дух-предок с непроизносимым для европейца названием. Даже племенной структуры у австралийцев фактически не было, группы строились в основном на родственной и языковой основе. Модные рассуждения о необычайных богатстве и художественности мифологии аборигенов разбиваются в пыль при первых попытках ознакомиться с оригиналами записей этих мифов. Кто-то на планете должен был оказаться на самом низком культурном уровне, — и эту сомнительную честь австралийцы разделили с тасманийцами. Но значит ли это, что и морфологически аборигены являются самыми примитивными? Человеческий разум склонен обобщать и строить закономерности. Примитивная культура — примитивное строение, и первое вытекает из второго. Логично. Удобно, опять же: можно зачислить аборигенов в состав фауны и отстреливать вместе с сумчатыми волками и эму как «вредителей сельского хозяйства», что, собственно, успешно и делалось в течение сотни лет.
Каковы же факты?
Австралийские аборигены XIX и XX веков изучались довольно много (хорошие примеры из классики: Halford, 1878; Smyth, 1878; например, только строению лица и зубов аборигенов посвящены сотни трудов: Dahlberg, 1990), но материалы по древним австралоидам весьма немногочисленны и плохо опубликованы; это касается как антропологии, так и археологии. Рассмотрение этих проблем стало основой многих работ, оперирующих, в сущности, немногими фактами (старые, но очень хорошие обзоры, точно отражающие суть проблем австралийской археологии и антропологии: Jones, 1977a, 1979).
Большой путаницей и множеством спекуляций сопровождается вопрос о датировках заселения Австралии. В конце XX и начале XXI века стало модно утверждать, что «зелёный континент» был заселён 60, 80 или даже более 100 тысяч лет назад (например: Roberts et Jones, 2001). Такие цифры приводятся не только в популярной, но и научной литературе. Действительно, очень солидные датировки были определены для целого ряда австралийских местонахождений: Джинмиум (северо-западная Австралия) — от 50-73 до 116-176 тыс. л. н. (Fullagar et al., 1996), Малакунанжа II (северная Австралия) — от 15-30 до 50-61 тыс. л. н. (Roberts, 1997; Roberts et al., 1990a, b, 1994, 1998b), Наувалябила (северная Австралия) — 53-60,3 тыс. л. н. (Roberts et al., 1994), Деф Аддер Джордж (северная Австралия) — 53-60 тыс. л. н. (Roberts et al., 1993, 1994), Лансфилд Свомп (юго-восточная Австралия) — 38-60 тыс. л. н. (Huet et al., 1998), Девил’с Лэйр (крайний юго-запад Западной Австралии) — до 48-50 тыс. л. н. (Turney et al., 2001a). На их основании многие археологи и антропологи рисовали картины ранних миграций и строили концепции расселения древнейших сапиенсов.
В реальности же все датировки древнее 45 тысяч лет при перепроверке оказались недостоверными (Allen et O’Connell, 2003; O’Connell et Allen, 1998, 2004), в самом оптимистичном случае эту цифру можно дотянуть до 48 тысяч лет назад (вернее — 45±3 тыс. л. н.: Gillespie, 2002). Конечно, стоит учитывать, что речь идёт о древнейших датированных следах заселения, обнаруженных к тому же в основном на юге континента, первая же высадка на затонувший ныне шельф могла произойти раньше — 45-50 или даже 50-60 тыс. л. н. (подробный разбор разных точек зрения: Hiscock, 2008), но такие оценки остаются спекулятивными.
К примеру, Джинмиум имеет возраст 1,43-11 тыс. л. н. или даже 0,08-3,87 тыс. л. н. ((Roberts, 1997; Roberts et al., 1997, 1998a, 1999; Spooner, 1998; Watchman et al., 2000)), Малакунанжа II — 10,8 тыс. л. н. (Bowdler, 1990; Hiscock, 1990; O’Connell et Allen, 2004), Наувалябила — меньше 40 тыс. л. н. (Allen, 1989, 1994; Allen et Holdaway, 1995; O’Connell et Allen, 2004), а, вероятно, всего 9,2-12,5 тыс. л. н. (Bird et al., 2002), Лансфилд Свомп — 30 тыс. л. н. (Gillespie et al., 1978), Девил’с Лэйр — от 38 (Dortch, 1979; Dortch et Dortch, 1996; Dortch et Merrilees, 1973) до 41,5-45,5 тыс. л. н. (O’Connell et Allen, 2004). Прежние огромные цифры были получены либо путём неадекватного применения методики, либо на некой золе и углях, которые никак не связаны с археологическими слоями (пример исследования, в котором заселение определяется исключительно по усилению признаков возгораний: Turney et al., 2001b). Учитывая особенности климата и то, что австралийская флора отлично адаптирована к регулярным пожарам, можно утверждать, что такое приспособление сложилось задолго до появления людей, а потому наличие пепла в дочеловеческих слоях — совсем неудивительно и вполне закономерно. Действительно древнейшими стоянками Австралии оказываются Аллен’с Кэйв, Карпентер’с Гап, Девил’с Лэйр, GRE 8, Манго и Риви.
Дело, однако, больше политическое, чем научное. Конечно, по-человечески понятно, что многим учёным, занимающимся Австралией, хочется, чтобы и там тоже были «самые древние» люди. Очевидно и стремление «перевернуть основы» и доказать, что, вот, дескать, все думали, что Австралия заселена позже других мест, а на самом деле — раньше Европы. Эти умонастроения появились ещё на заре австралийской палеоантропологии (Zeuner, 1944) и продолжают цвести ныне. Свой вклад привносит и перекос политкорректности: аборигены — древнейшие люди планеты, они очень особенные и требуют к себе особого внимания. Стремление доказать непримитивность аборигенов порой перерастает в маниакальное упорство доказывания их необычайной прогрессивности: всё-то тут древнейшее, всё аборигены изобрели первыми — и кремацию, и искусственную деформацию черепа, и петроглифы (например: Nobbs et Dorn, 1993). Но исследователи, упорно доказывающие заселение Австралии более 50 тысяч лет назад, сами того не осознавая, ставят себя в двойственное положение. С одной стороны, им приходится сочинять причины, по которым Австралия оказывается заселена раньше Индонезии, Китая и Европы (тут на помощь им спешат китайские археологи, приводящие фантастические датировки китайских сапиенсов, а также некоторые антропологи, усматривающие в этих китайских сапиенсах необычайно архаичные черты). С другой стороны, признание аборигенов столь рано обособившимися от прочих людей позволяет расистски настроенным личностям утверждать, что они вроде как и не совсем сапиенсы. Как всегда, реальность и объективность помогают победить тенденциозность и подтасовки, но для этого необходимо оперировать проверенными фактами, а не сенсационными спекуляциями.
Датирование колонизации Сахула чересчур ранним временем выглядит маловероятным ещё и потому, что аборигены обладают всеми принципиально-человеческими особенностями культуры и поведения, и после их заселения в Австралию остальные люди не приобрели каких-то сугубо новых, «ещё более человеческих» черт (Balme, 2013; Balme et al., 2009; Brumm et Moore, 2005; Davidson et Noble, 1992; Langley et al., 2011; впрочем, есть и иная точка зрения, согласно которой само понятие «человеческого комплекса поведения» весьма спорно: Habgood et Franklin, 2008).
Сопряженная тема: вымирание мегафауны.
Современная фауна Австралии и Новой Гвинеи весьма бедна крупными видами. Казуары и эму, кенгуру и вомбаты, крокодилы и вараны — бедновато против гигантов Африки и Евразии. Палеонтологам давно известно, что в прошлом Сахул — объединённую территорию Австралии и Новой Гвинеи — населяли куда как более внушительные звери. Дипротодоны и гигантские кенгуру, огромные сумчатые «львы» и многометровые вараны, эму в полтора раза выше современных и вомбаты размером с медведя, даже двоякодышащие рыбы имели титаническую комплекцию! Список подобных монстров впечатляет. Но все они исчезли, развеялись в мареве австралийских пустынь и туманах новогвинейских джунглей. Почему?
Причины назывались разные. Как во всех аналогичных случаях, есть две главные конкурирующие версии: климатические изменения и люди-охотники. С одной стороны, ледниковый период и его окончание (а оно для многих фаун было катастрофичнее самого пика оледенения) никто не отменял. С другой стороны, речь всё же о экваториальных и тропических областях, где влияние климатических неурядиц должно было быть минимальным. С одной стороны, вымирание мегафаун всех континентов подозрительно совпадает с появлением человека. С другой — даже современные охотники с винтовками и вездеходами никак не могут уничтожить многие редкие виды животных (Bowman, 1991), а в Австралии доселе не обнаружено ни одной стоянки охотников на гигантских сумчатых. Как найти истину?
Тема вымирания мегафауны была популярна с момента её открытия (обзор старых данных: Horton, 1980), в последнее время были проведёны несколько глобальных разборов ситуации (Johnson, 2005; Roberts et al., 2001; Rule et al., 2012; Webb, 2009a; Wroe et Field, 2006; Wroe et al., 2013). В последнем, самом полном, были изучены 88 видов древних животных — самых отборных, самых крупных. Упор был сделан на 54 вида, живших в последние 400 тысяч лет в самых разных местах Австралии и Новой Гвинеи. Картина получилась более чем наглядная.
Животные были распределены в несколько хронологических групп по времени вымирания: >400 тысяч лет назад (34 вида), 400-125 (16 видов), 125-51 (24 вида), 51-39 (3 вида) и
Все пики вымирания, что характерно, приходятся на пики потеплений. Очевидно, для Сахула именно самые жаркие периоды были самыми экстремальными. Что для неандертальца курорт, то дипротодону смерть! В эпохи потеплений Сахул, видимо, покрывался пустынями, площади лесов и саванн сокращались, несчастным животным становилось нечего есть, и палеонтологическая летопись пополнялась ценными экспонатами. Можно предположить, что новые виды мегафауны возникали в благоприятные ледниковые периоды. Люди появились на Сахуле не в самый тёплый момент его истории, но близко к одному из локальных максимумов температуры. Можно догадаться, что подкошенная бескормицей фауна была и так не слишком многочисленна, а аборигенам кушать хотелось. А сумчатые были не слишком интеллектуальны, чтобы спасаться от копий…
Вывод достаточно очевиден: основная часть мегафауны вымерла ещё до появления человека по климатическим причинам, а люди активно поучаствовали в исчезновении оставшейся малой толики (Roberts et al., 2001; Wroe et Field, 2006; Wroe et al., 2013). Эффективный плацентарный хищник — человек, — вооружённый интеллектом, копьём и огнём, появившийся в не самый светлый момент существования мегафауны, никак не мог не повлиять на эту мегафауну. То есть обязан был повлиять. Если уж в XX веке кролики с лисами совершили экологический переворот, могли ли аборигены тысячи лет назад остаться не у дел? Кроме прямого уничтожения, огромное значение могли иметь намеренные поджоги зарослей, лишавшие животных среды обитания, а часто вообще навсегда менявшие экосистему (Jones, 1968; Miller et al., 1999; Rule et al., 2012). Аппетит аборигенов свёл к нулю то, что оставалось после нескольких предыдущих вымираний. Печально, но факт.
Люди, по всей видимости, стали одной из причин вымирания не только крупных, но и многих мелких сумчатых (обзор данных по бандикутам и лягушкам: Hiscock, 2008, p.79): сочетание аридизации климата, охотничьих талантов аборигенов, выжигания ими лесов и беззащитности непуганых зверей не оставили последним никаких шансов (Flannery, 1990; Jones, 1968). Надо сказать, что изменение среды бумерангом возвращалось и к самим аборигенам, существенно влияя на их жизнь (Head, 1986).
Сосуществование людей с экзотическими представителями гигантских сумчатых приводилось в качестве доказательства неопределённой, но якобы очень большой древности заселения материка. Однако, реальные датировки подобных местонахождений не выходят за пределы 40 тысяч лет. Например, в Кадди Спрингс сосуществование аборигенов с мегафауной прослеживается с 35,5 до 30 тысяч лет назад (Dodson et al., 1993; Field, 2006; Trueman et al., 2005), учитывая датировки по другим местонахождениям, сосуществование это длилось более десяти тысяч лет (например: Gorecki et al., 1984; Roberts et al., 2001). Впрочем, как часто бывает в австралийской археологии, ненарушенность слоёв Кадди Спрингс была поставлена под серьёзное сомнение; очень может быть, древние слои с останками мегафауны перемешаны с культурными артефактами уже европейского происхождения (Gillespie et Brook, 2006). Аналогичные сомнения высказаны в синхронности мегафауны и аборигенов в Лансфилд Свомп: отпечатки на костях гигантских кенгуру и дипротодонов, считавшиеся следами орудий, оказались погрызами сумчатого хищника Thylacoleo (Horton et Wright, 1981). В Спринг Крик в штате Виктория найден зуб дипротодона с регулярными насечками, вероятно, сделанными человеком; слой датирован 19,8 тыс. л. н. (Vanderwal et Fullagar, 1989). На некоторых наскальных рисунках с Арнемленда видны животные, которые могут быть вымершими сейчас в Австралии проехидной, тасманийским дьяволом, сумчатым волком, гигантским короткомордым кенгуру Sthenurus и даже «сумчатым тапиром» Palorchestes (Murray et Chaloupka, 1984; Chaloupka et Murray, 1986). Это может свидетельствовать либо о плейстоценовом возрасте изображений, либо о голоценовом — указанных зверей, либо же о богатой фантазии древних художников или современных исследователей: интерпретация рисунков, сделанных первобытными охотниками на скале неизвестно когда в крайне схематичной манере, да ещё при ограниченности наших знаний об облике вымерших животных, — дело весьма рискованное (Lewis, 1986). Есть палеонтологические данные, хотя и не всегда очень надёжные, что австралийская мегафауна (или, по меньшей мере, её отдельные представители) дотянула до голоценовых времён — в Лайм Спрингс, вероятно, до 6 тыс. л. н. (Jones, 1968; Flannery, 1990). Таким образом, сосуществование людей и австралийской мегафауны само по себе не гарантирует какой-то особой древности. Проблемы стратиграфии и датирования австралийских стоянок слишком сложны и комплексны, чтобы можно было говорить о чём-то слишком уверенно (это касается даже голоценовых времён: Bednarik, 2002; Dorn, 1997; Holdaway et al., 2005; Ulm et al., 2010).
В итоге, можно констатировать, что дата заселения Австралии в 45 тысяч лет или немногим ранее идеально согласуется с данными о появлении сапиенса в других регионах планеты, а главное — с данными по Индонезии и Меланезии.
В любом случае, можно удивляться, что древнейшие датировки сапиенсов в Австралии практически синхронны таковым в Африке, на Ближнем Востоке и Европе. Где бы ни сформировался современный вид человека, распространялся он с огромной скоростью. Особенно показательно, что до сапиенсов в Австралию проникнуть никому не удалось; очевидно, интеллектуальный уровень предков аборигенов был заметно выше уровня предшествовавших им азиатских палеоантропов, раз позволил соорудить какие-то плавательные средства для пересечения морских проливов, что было недоступно до тех пор. Скорость появления сапиенсов в Юго-Восточной Азии и Австралии, вероятно, объясняется тем, что первоначальный путь расселения из Африки лежал по южному побережью Евразии: с Сомалийского полуострова на юг Аравийского, далее — по побережью Индийского океана через Шри-Ланку в Сунду и Сахул (отличный всесторонний обзор проблемы: Coupe et Hombert, 2001). Миграция, таким образом, была фактически одномерной: впереди лежала незаселённая полоса белоснежного пляжа с пальмами, на котором было много всего вкусного и совсем не было конкурентов, а позади — заваленная «благоухающими» раковинными кучами помойка с истощёнными ресурсами и толпами голодных родственников и соседей. Расселение же вглубь континента — на Ближний Восток, в Европу и Центральную Азию — происходило, по всей вероятности, с бóльшими трудностями: надо было менять привычный уклад жизни, да ещё приспосабливаться к более холодному и резкому северному климату. Продвижение по Сунде — слитым Малакке и Индонезии — облегчалось наличием коридора саванн, проходившего примерно между современными Суматрой и Калимантаном, на месте нынешнего пролива Каримата (Bird et al., 2005). На Новой Гвинее саванны в пик ледникового периода занимали вдесятеро большие территории, чем ныне, что несказанно облегчало расселение людей уже по Сахулу (Hope et al., 1983b); впрочем, и равнинные дождевые леса не были непроходимым препятствием: на северо-востоке Новой Гвинеи они были заселены как минимум 24 тысячи лет назад (Pasveer et al., 2002), а на западе Новой Британии — 36 тыс. л. н. (Pavlides, 2004). Такие построения в последнее время находят хорошее подтверждение в исследованиях современной мировой изменчивости мтДНК и Y-хромосомы (Оппенгеймер, 2004; Metspalu et al., 2006), а также — археологии (Delagnes et al., 2012). Некоторые исследователи проверяют их анализами
предка (Schillaci, 2008). Гипотетический «северный путь» заселения Азии — через Южную Сибирь к северу от Гималаев и Тибета, а потом снова на юг — не находит обоснований ни в археологических, ни в палеоантропологических, ни в молекулярных исследованиях (Metspalu et al., 2006).
Много страниц было потрачено на обсуждение вопроса о количестве «волн миграций» и путях заселения Австралии. Классической является точка зрения, согласно которой «зелёный континент» был заселён единожды через Новую Гвинею (Turner, 1884; Howells, 1937; Macintosh, 1963; Abbie, 1968 и др.). Однако, многочисленные факты позволяют утверждать, что и после люди неоднократно проникали сюда (например: Берёзкин, 2013; Topinard, 1872). Вопрос лишь в том, насколько серьёзный генетический вклад они оставили, и был ли он вообще.
Открытия единичных ископаемых черепов и их простейшее типологическое сравнение привели к появлению дигибридной концепции. Согласно ей, первыми в Австралии появились сравнительно грацильные люди, представленные черепом из Кейлора; вторыми же якобы были гораздо более массивные персонажи, олицетворённые в Талгае и Кохуне. Простейшая логика привела к отождествлению первых с «тасманоидами», а вторых — с «австралоидами» (Wunderly, 1943). Несмотря на то, что эта концепция была подвергнута мощной критике сразу после опубликования (Wood-Jones, 1944), она до сих пор находит сторонников. «Тасманоидность» Кейлора равным образом может подтверждать не происхождение австралийцев от «негритосов», а тасманийцев от юго-восточных австралийцев.
Как кажется, при создании этой концепции совершенно не учитывался и не рассматривался вопрос едино- или разнообразия современных аборигенов, их групповой и индивидуальной изменчивости. Эта проблема, впрочем, остаётся актуальной и поныне, ибо англичане истребили большую часть аборигенов быстрее, чем начали изучать, а расистский априорный подход «все они на одно лицо» вкупе с особенностями австралийской науки, столь чётко описанными Н.Н. Миклухо-Маклаем, не позволил попытаться выделить какие-то типы или варианты. Даже собранные коллекции не имеют нормальной документации, обычно обозначены абстрактные «австралийские аборигены» или, в лучшем случае, «аборигены с реки Мюррей», как будто речь идёт о малочисленном населении изолированного островка или затерянной деревушки в горах, а не целого континента. Необычайно легко и непринуждённо игнорируется факт существования 400-700 «племён» и примерно такого же числа языков, разделяющихся на 26 языковых семей. Впрочем, у создателей коллекций иногда, видимо, не было возможности нормально их атрибутировать, но частенько они и не заботились этим. Новые же коллекции и вовсе не создаются, а напротив, иногда умышленно уничтожаются в угоду гипертрофированной политкорректности: такая судьба постигла Кубул Крик, Лэйк Танду, Манго 1, Коу Свомп, Лэйк Урана, Броадбич, Свансиа Бич, Маунт Камерон Вест и Кинг Айлэнд, а также все тасманийские черепа, доступ к оставшимся материалам крайне затруднён (Donlon, 1994; примеры слабо изученных и перезахороненных находок, в том числе среднеголоценовых: Bennett et Ellender, 1987; Blackwood et Simpson, 1973; Campbell, 1981; Domett et al., 2006; Pardoe, 1988b, 1993; примеры потенциально ценнейших местонахождений без попыток антропологического исследования: Clark et Hope, 1985; Littleton, 1999, 2002; Littleton et Allen, 2007; Pardoe, 1988a, 1995). Сочетание изобилия потенциальных материалов со слабой изученностью удручает. В итоге, возможностей у современного исследователя крайне немного; остаётся довольствоваться имеющимся небогатым набором выборок.
Все эти многочисленные минусы австралийской антропологии постарались преодолеть Н. Б. Тиндейл и Дж.Б. Бёдселл — создатели тригибридной теории (Birdsell, 1941, 1949, 1967; Birdsell et Boyd, 1940; Tindale, 1953; Tindale et Birdsell, 1941-3; Tindale et George, 1971; Tindale et Lindsay, 1963; Windschuttle et Gillin, 2002). По результатам исследования современных аборигенов они предположили три волны заселения Австралии. Первая включала
большом фактическом материале, она остаётся одной из самых серьёзных разработок расовой истории австралийских аборигенов. Новейшие генетические исследования практически ничего не смогли добавить или убавить в вышеизложенных построениях, поскольку охватывали крайне мало индивидов из небольшого числа групп.
Связи Австралии с Азией прослеживаются по типам орудий: нуклеусы в форме лошадиного копыта характерны для «австралийской традиции нуклеусов и скрёбел», и они же найдены на Филиппинах в долине Кагайян на Лусоне, в пещере Табон на Палаване, в Восточной Индонезии среди находок на поверхности (Беллвуд, 1986, с. 58; Bowler et al., 1970). Так называемые суматриты — овальные орудия, обработанные с одной стороны, — а также характерные чопперы и чоппинги обнаружены в Южной, Центральной и Западной Австралии в составе ранней культуры картан, но они же встречены на полуострове Малакка, в Таиланде и Вьетнаме, на Суматре и Яве. Шлифованные топоры появляются в Австралии 35,5 тыс. л. н. (Geneste et al., 2012), а продвинутый вариант с выемкой для древка — 20 тысяч лет назад, очень похожие найдены в Индонезии в составе гораздо более поздних хоабиньской и бакшонской культур, а также на Новой Гвинее (Golson, 1971; Matthews, 1966). Теоретически это может свидетельствовать даже о культурном влиянии Австралии на более северные земли, но гораздо вероятнее конвергенция, — идея приделать булыжник на палку с неизбежностью приводит к возникновению одинаковых топоров по всему свету; не исключён и такой вариант, что вне Австралии будут найдены более древние топоры. Очень характерная тоалская индустрия юго-западного Сулавеси весьма похожа на существовавшие тогда же в Южной Австралии, причём её аналогов нет больше нигде в Азии. При этом ранняя тоалская индустрия существовала 6-7 тысяч лет назад или в конце плейстоцена (Беллвуд, 1986, с. 76-77), то есть не при первичном заселении «зелёного континента». 7 тысяч лет назад меняется культура северной Австралии, а 5,5 — юго-восточной, причём комплекс изменений указывает на влияние индонезийских культур. К примеру, около 4,5-5 или, менее вероятно, 6-8 тысяч лет в Австралии широко распространились пластины и микролиты с притуплённой спинкой (Беллвуд, 1986, с. 77; Bowdler et O’Connor, 1991; Brumm et Moore, 2005; Habgood et Franklin, 2008), что с большой вероятностью говорит о новых миграциях; впрочем, эти элементы спорадически встречались и в доголоценовое время, вероятно, они были
известны самым первым колонизаторам континента (McNiven, 2000; Slack et al., 2004; обзор датировок: Hiscock, 2008). Замечательно, что такие пластины, а также листовидные наконечники роднят австралийские культуры с индонезийскими, но пока не обнаружены на Тиморе, островах Ару и Новой Гвинее (Golson, 1971); таким образом, по крайней мере часть миграций могла идти напрямую из Индонезии, мимо Меланезии. С другой стороны, древнейшие пластины с притуплённой спинкой обнаружены на юге Австралии, а в самой северной части континента вообще отсутствуют, так что запросто могут быть результатом местной культурной эволюции (Pearce, 1974; Smith et Cundy, 1985); также, подобные орудия на юге Сулавеси моложе австралийских, что теоретически можно интерпретировать как свидетельство миграций из Австралии в Индонезию (O’Connor et Veth, 2006). На севере Австралии — в Кимберли и на Арнемленде — с 4-5 тысяч лет назад встречаются двусторонние наконечники, отсутствующие в других частях континента, они приводились как ещё одно доказательство миграций извне, однако с большей вероятностью являются продуктом местного прогресса (Hiscock, 2008). В центральных областях континента и на Арнемленде 4-5 тыс. л. н. появляются новые формы ритуального поведения (в частности, использование ядовитых семян цикадовых во время ритуалов и изображения мифологических змей на скалах), которые тоже могут отражать локальное развитие либо привнесение идей из-за пределов Австралии (Bowdler, 1981).
Собака динго появилась в Австралии лишь 3-4, максимум — 4,2 тысячи лет назад, тогда же собаки попали и в Океанию (раньше назывались гораздо бóльшие даты, но они были пересмотрены: Barker et Macintosh, 1979; Gollan, 1984; Milham et Thompson, 1976; впрочем, следы зубов на костях могут свидетельствовать о присутствии собак в Австралии более чем 4,5 тыс. л. н.: Walshe, 1994). Ясно, что они не сами переплыли Торресов пролив. Некоторые лингвисты относят расхождение большинства австралийских языков ко времени около 5 тысяч лет назад и связывают этот процесс с миграциями в период возникновения техники пластин и появления собак. Может быть, эти события сопровождались незначительной примесью новых людей, предполагаемой на основе анализа генетики аборигенов и их соседей (Hudjashov et al., 2007).
Этнография свидетельствует о том, что люди прибывали в Австралию и в последующие времена. На побережье Северной Австралии очевидно имелось доевропейское макассарское или папуасское влияние, хотя и крайне слабое. Это выразилось, в частности, в появлении лодок с мачтой и парусом из волокон пандануса в заливе Карпентария, лодок с балансиромутригером и лука со стрелами на Кейп-Йорке, свайных домов там же и на Арнемленде, а также резных человеческих фигур на северо-востоке Арнемленда (Народы Австралии и Океании, 1956; Warner, 1932). Некоторые культы на Кейп-Йорке очень похожи на таковые Торресовых островов и, возможно, имеют папуасское происхождение (Thomson, 1934). От папуасов аборигенам также достались барабаны, трубы из раковин, от малайцев — табачные трубки (Hambly, 1936). Австронезийское влияние на жителей северной оконечности Австралии археологически улавливается только в конце голоцена (David et al., 2004).
Наконец, на Арнемленде найдены макассарские погребения (Macknight et Thorne, 1968). Обнаружена и их керамика, причём нет никаких доказательств того, что австралийцы перенимали гончарство (Key, 1969), хотя предположения об этом и делались на основании песен самих аборигенов (Berndt et Berndt, 1947). Ловцы трепангов из Макассара на Сулавеси — «макассаны» — регулярно приплывали к берегам Кимберли и Арнемленда в XVIII и XIX веках. Исследователи расходятся в оценках начала таких посещений: от 1650 до 1750 г. (Macknight, 1976), 1710 г. (Macknight, 1986), 1669–1763 гг. (Crawford, 1969). Судя по результатам раскопок лагерей ловцов трепангов, макассары были тут обычными гостями (обзоры: Hiscock, 2008; Morwood et Hobbs, 1997). Суммарная численность пришельцев за примерно 200 лет оценивается в 1500 человек, в Австралии они проводили 4-5 месяцев каждый год. Даже если макассарские ловцы трепангов не оказали
слишком большого влияния на культуру и антропологию аборигенов, их существование указывает на возможность подобных связей и в более отдалённом прошлом.
Надо думать, к северному и восточному берегу Австралии некоторое количество раз могли причаливать полинезийцы. Опыта лавирования среди коралловых отмелей им было не занимать, так что Большой Барьерный Риф они вполне могли преодолеть.
Полинезийцы колонизировали Новую Зеландию и частично — острова Лоялти в Меланезии, так что ничто не могло помешать им доплыть и до континента. Австронезийское влияние — частично, возможно, полинезийское — очень сильно на Торресовых островах и было бы странным, если бы носители австронезийских языков остановились на них и не попытались проплыть ещё чуть южнее (David et al., 2004). Есть лишь одно маленькое «но»: нет никаких свидетельств подобного десанта. Единственное, что достаточно определённо имеет в Австралии австронезийское происхождение — собаки динго, что доказывается генетикой самих собак и тем, что даты появления культуры лапита в Меланезии и динго в Авст-
ралии примерно совпадают (Groves, 1995; Savolainen et al., 2004), но это произошло ещё до заселения самой Полинезии. Зная отношение аборигенов к чужакам и учитывая равную вооружённость сторон, можно предположить, что все прибывающие полинезийцы, если таковые вообще были, быстро уничтожались.
Насколько внешнее влияние затронуло южных австралийцев? Все данные говорят о его предельном минимуме или даже отсутствии: фактически никакие существенные технологические новшества не распространились южнее северного побережья
(White et O’Connell, 1982). Например, под навесом Девон Доунс в Южной Австралии были найдены остатки трёх культур — пиррийской, мудукийской и мурундийской, а неподалёку ещё и тартангской, на основании чего предполагалась отдельная миграция особого антропологического типа со своей археологической культурой (Hale et Tindale, 1930). Однако, более поздние исследования опровергли эти выводы (Smith, 1982).
Таким образом, как и прочие регионы планеты, Австралия не была абсолютно замкнутым миром. На берега Австралии регулярно высаживались новые люди и к какой «волне» относятся современные аборигены — большой вопрос, но влияние внешнего мира на большую часть аборигенов было крайне слабым.
Одновременно, внутри Австралии шли заметные собственные процессы смены культур (например: Brumm et Moore, 2005). Условно можно выделить три периода местной истории. Первый — самый древний, занимающий временной промежуток от заселения до 12 тыс. л. н.; в это время существовало много разнообразных индустрий, отличающихся в разных районах; орудия большей частью крайне примитивные, в основном напоминающие галечные чопперы или ашельские рубила. Средний период характеризуется прогрессивным развитием орудий, появляются бумеранг, копья и дротики с остриями и вкладышами. В позднем периоде исчезают некоторые орудия среднего периода, но появляются новые типы скребков, ножей, костяных орудий, каменные топоры и мотыги. С середины голоцена, особенно в последнее тысячелетие, учащаются свидетельства дальнего обмена каменными орудиями, охрой и раковинами (например: Hiscock, 1988; Tibbett, 2002), хотя таковые есть и для времён 29-42 тыс. л. н., и для всех последующих, в том числе на Тасмании (Habgood et Franklin, 2008).
Изменения в разных аспектах культуры происходили даже у групп самых аридных областей, хотя они обычно и считаются наиболее консервативными, видимо, незаслуженно (Veth, 1989). Смена культур вполне могла быть местным процессом — ответом на возникающие адаптивные задачи (Hiscock, 2006), но в любом случае сопровождалась подвижками населения и увеличением численности культурно-продвинутых групп за счёт отстающих.
Таким образом, Австралия является близким к идеалу «полигоном», на населении которого можно прослеживать хронологические изменения, мало обращая внимания на возможность внешних влияний. Вечная дилемма — автохтонность или метисация — тут практически неактуальна, по крайней мере в масштабе расы в целом.
