Автор книги, Рем Колхас — ведущий голландский архитектор, урбанист и профессор архитектуры в Высшей школе дизайна Гарвардского университета, лауреат Притцкеровской премии и обладатель золотого льва Венецианской архитектурной биеннале.
Философы и филологи должны прежде всего
заниматься поэтической метафизикой,
то есть наукой, которая ищет объяснений
не во внешнем мире, но в самих движениях разума,
этот мир созерцающего. Поскольку мир народов создан людьми,
именно в умах людей и следует искать принципы его устройства.
Джамбаттиста Вико.
Основания новой науки об общей природе наций, 1759
Манифест
Как написать манифест для определенной формы урбанизма последних лет XX века — в эпоху глубокого отвращения к манифестам? Фатальная слабость всех манифестов — вечный недостаток фактических данных. Проблема Манхэттена в обратном: здесь как раз гора данных в отсутствие какого-либо манифеста. Эта книга была создана на перекрестке этих двух наблюдений — как ретроактивный манифест для Манхэттена. Манхэттен — Розеттский камень XX века.
Мало того, что огромную часть его территории занимают архитектурные мутанты (Центральный парк, небоскребы), осколки утопических фантазий (Рокфеллеровский центр, штаб-квартира ООН) или какие-то уж совершенно необъ¬яснимые феномены (музыкальный театр «Радио-сити»). К тому же каждый квартал здесь — это целые напластова¬ния фантомной архитектуры: тут и исчезнувшая застройка, и тени бывших владельцев, и неосуществленные проекты, и расхожие представления, в которых фигурирует Нью- Йорк, совсем не похожий на настоящий.
В первую очередь в период между 1890 и 1940 годами новая культура (индустриальный век?) избрала Манхэттен своей лабораторией. На этом фантастическом острове создание и испытание нового присущего метрополису образа жизни — и сопутствующей ему архитектуры — превратились в коллективный эксперимент, в ходе которого весь город сделался фабрикой по производству искусственной среды, а все настоящее и естественное перестало существовать.
Эта книга — толкование именно такого Манхэттена, попытка обнаружить в его на первый взгляд разрозненных и даже противоречивых фрагментах хотя бы какую-то последовательность и закономерность; это интерпретация, стремящаяся представить Манхэттен продуктом некой несформулированной теории манхэттенизма, основная программа которой — существовать в мире, целиком созданном людьми, иначе говоря, жить внутри фантазии — была настолько амбициозна, что реализовать ее можно было только никогда ничего не формулируя в открытую.
Экстаз
Если Манхэттен до сих пор пребывает в поисках собственной теории, то такая теория, как только она отыщется, должна будет раскрыть формулу архитектуры одновременно и амбициозной, и популярной.
Манхэттен породил архитектуру совершенно бесстыжую; любят ее именно за вызывающее отсутствие у нее всякой ненависти к себе, а уважают ровно в той степени, в какой она выходит за всякие рамки.
Глядя на Манхэттен, человек неизменно впадает в состояние экстаза от архитектуры.
Несмотря на это — а, может быть, именно поэтому — представители самой архитектурной профессии вечно игнорировали и даже нарочно принижали достижения и глубинные смыслы Манхэттена.
Плотность
Манхэттенизм — это единственная урбанистическая идеология, вскормленная на достоинствах и недостатках характерной для метрополиса сверхплотной городской среды. Он раз и навсегда сделал ставку на перенаселенность, высокую плотность как основу идеальной современной культуры. Архитектура Манхэттена — это парадигма для эксплуатации перегрузки. Формулирование программы Манхэттена задним числом есть задача полемическая.
В процессе выявляются некоторые стратегии, закономерности и интеллектуальные прорывы, которые не только объясняют логику и порядок функционирования города в прошлом, но и самой своей непреходящей актуальностью доказывают возможность второго пришествия манхэттенизма — на этот раз в качестве внятно сформулированной доктрины, которая может распространиться за пределы родного острова и занять место среди других типов современного урбанизма. На примере Манхэттена эта книга предлагает модель «культуры перегрузки».
Модель
Модель не предсказывает тех дефектов, которые, возможно, возникнут в будущем; она описывает некое идеальное состояние, к которому можно только стремиться. В этом смысле книга представляет гипотетический Манхэттен, Манхэттен как предположение, неточным и ущербным воплощением которого является реальный город. Из всех проявлений манхэттенского урбанизма книга рассматривает только те, в которых эта модель прослеживается наиболее внятно и убедительно. Книгу следует читать — и наверняка именно так она и будет читаться — наперекор бурному потоку критики Манхэттена, с Манхэттена же исходящей, которая закрепила за ним статус «столицы непрерывного кризиса». Только с помощью умозрительной реконструкции идеального Манхэттена можно распознать и оценить его грандиозные успехи и провалы.
Кварталы
Композиция книги повторяет городскую структуру Манхэттена, то есть регулярную решетку улиц с набором прямоугольных кварталов, пространственная близость и смысловое сопоставление которых подчеркивают их индивидуальную значимость. Первые четыре «квартала» книги: «Кони-Айленд», «Небо¬скреб», «Рокфеллеровский центр» и «Европейцы» — описывают этапы развития манхэттенизма как еще толком не сформулированного учения.
В этих главах показано нарастание (и последовавший затем спад) решимости Манхэттена уйти как можно дальше от все¬го природного и естественного.
Пятый «квартал» — «Приложение» — представляет собой серию архитектурных проектов, которые переосмысливают манхэттенизм уже как конкретную доктрину и подготавливают его переход от фазы бессознательного архитектурного проектирования к фазе проектирования осознанного.
Литературный негр
Кинозвезды, прожившие полную приключений жизнь, часто слишком эгоцентричны, чтобы заниматься поиском закономерностей, слишком бессвязно выражаются, чтобы толком рассказать о своих намерениях, слишком нетерпеливы, чтобы вспомнить и записывать события прошлого. За них это делают литературные негры.
В каком-то смысле я — литературный негр Манхэттена. (С тем дополнительным осложняющим обстоятельством, что мой информант и герой впал в состояние преждевременного старческого слабоумия задолго до завершения своего «жизненного пути». Именно поэтому мне пришлось предложить собственную концовку).
Сюжетная линия
«Люди какой расы населяли остров Манхэттена?
Они были, но их нет боле.
Шестнадцать веков христианства пронеслись мимо, и никаких следов цивилизация не оставила на том месте, где сегодня стоит город, славный своей торговой мощью, здравомыслием и богатством.
Дикие дети природы, еще не развращенные белым человеком, бродили тогда по здешним лесам и направляли свои легкие каноэ по спокойным водам. Но близилось время, когда во владения дикарей должны были вторгнуться чужеземцы. Они заложат здесь скромный фундамент мощного нового государства и примутся повсюду на своем пути насаждать принципы разрушения, которые, постоянно набирая силу, не перестанут действовать до тех пор, пока вся раса аборигенов не окажется истреблена и сама память о них… не будет почти полностью стерта под небесами. Цивилизация, зародившаяся на Востоке, достигла наконец западных пределов старого мира.
Оставалось только пересечь ту границу, что препятствовала ее дальнейшему распространению, и углубиться в леса континента, представшего перед изумленным взором миллионов христиан.
Североамериканское варварство вот-вот должно было уступить место изысканной европейской культуре».
В середине XIX века, когда эксперимент под названием «Манхэттен» насчитывал уже более двухсот лет, внезапно, словно вспышка, пришло осознание уникальности этого города. Возникла острая необходимость мифологизировать его прошлое и переписать его историю на пользу будущему. Приведенная выше цитата 1848 года описывает развитие Манхэттена без особого почтения к фактам, однако довольно точно определяет его основные цели. Манхэттен — это театр прогресса.
Главные действующие лица здесь — те самые «принципы разрушения, которые, постоянно набирая силу, никогда не перестанут действовать». Главная сюжетная линия: варварство постепенно уступает место культуре.
При таких условиях будущее Манхэттена превращается в бесконечную череду повторов. Раз принципы разрушения никогда не перестанут действовать, следовательно, то, что казалось культурой сегодня, с неизбежностью будет сочтено варварством завтра.
Поэтому этот спектакль никогда не может закончиться, как не может и иметь развития в традиционном драматургическом понимании. Возможно только цикличное переосмысление одной темы: созидания и разрушения, навеки спаянных, разыгрываемых снова и снова.
И единственный источник саспенса в спектакле — это постоянно нарастающий накал страстей.
Проект
«Большинство европейцев совершенно не интересовались правдивыми сведениями о Новом Амстердаме. Им вполне хватало чистого вымысла, лишь бы он совпадал с их представлениями об этом городе…»
В 1672 году французский гравер Жоллен предъявляет миру «Вид на Новый Амстердам с птичьего полета».
Это совершеннейшая фальшивка: ничто из того, что здесь изображено, не имеет отношения к реальности. И в то же время это изображение (пусть случайно возникшее) — проекта Манхэттен; своего рода урбанистическая научная фантастика.
В центре гравюры показан обнесенный стеной явно европейский город, основным смыслом существования которого — как, собственно, и самого Амстердама, — похоже, является вытянутый по всей его длине порт, открывающий легкий доступ к городу с моря.
Собор, биржа, ратуша, Дворец правосудия, тюрьма и за городской стеной госпиталь — весь инструментарий породив¬шей город цивилизации представлен в полном наборе. Только множество сооружений для хранения и обработки звериных шкур свидетельствует о том, что этот город находится в Новом Свете.
За городской стеной слева виден пригород, который, спустя всего пятьдесят лет после основания Нового Амстердама, уже предвещает начало новой жизни — структурированную систему более или менее одинаковых прямоугольных кварталов, которыми, если возникнет нужда, можно застроить весь остров; их ритм нарушает напоминающая Бродвей диагональ.
Ландшафт острова разнообразен: от плоского до гористого, от совершенно дикого до мирного и безмятежного. Климат явно с резкими перепадами — средиземноморское лето (за стенами виднеется плантация сахарного тростника) и суровая (обеспечивающая пушниной) зима.
Все компоненты этой карты европейские, однако вырван¬ные из своего контекста и пересаженные на мифический остров, они составляют доселе невиданное — хотя в конце концов вполне соответствующее реальности — новое целое: утопическую Европу — продукт сжатия и уплотнения.
Уже сейчас, добавляет гравер, «город известен огромным числом жителей…».
Этот город есть каталог моделей и прецедентов: все важнейшие элементы, которые ранее были разбросаны по Старому Свету, наконец-то собраны в одном месте.
Колония
Если не считать индейцев, которые там были всегда (викку-аэсгеки на юге, реккававаки на севере — и те и другие принадлежат к могиканам), Манхэттен был открыт в 1609 году Генри Хадсоном (Гудзоном) во время экспедиции, снаряженной голландской Ост-Индской компанией на поиски «ново¬го северного пути в Индию».
Четыре года спустя на Манхэттене среди индейских хижин выросли уже целых четыре дома — речь о домах в европей¬ском понимании.
В 1623 году тридцать семей прибывают из Голландии на Манхэттен, чтобы основать там колонию. Среди них — инженер Крин Фредерикс, который везет письменные инструкции по обустройству города.
Поскольку вся их страна создана руками человека, для голландцев не существует «случайностей». Они планируют освоение Манхэттена, как если бы это была часть их рукотворной родины.
Сердцевину города должен составить пятиугольный в плане форт. Фредериксу поручено «обвести прямоугольник (который простирается на 1600 футов вглубь от воды и тянется на 2000 футов вдоль берега) рвом в 24 фута шириной и 4 фута глубиной… Разметив все, как указано выше, следует от внутреннего края рва отложить по 200 футов внутрь по всем трем сторонам А, В, С — под дома и сады фермеров, а что останется — держать свободным под будущую застройку…».
За пределами форта по другую сторону рва планируется разместить 12 фермерских наделов, образующих систему из прямоугольных участков, разделенных канавами.
Однако «эта аккуратная симметричная схема, разработанная в безопасной и уютной обстановке амстердамской штаб-квартиры, оказалась непригодной для территории на самом кончике Манхэттена…».
Форт сделали поменьше; остальную часть города застроили довольно беспорядочно.
Инстинктивное стремление голландцев к регулярности проявилось только в одном: поселенцы выдолбили в каменистой почве канал к центру города. Вдоль него по обеим сторонам выстроились традиционные голландские дома с высокими двускатными крышами — они поддерживают иллюзию того, что пересадка Амстердама в Новый Свет прошла успешно.
В 1626 году Пейтер Минют за 24 доллара покупает остров Манхэттен у «индейцев». Сделка, однако, недействительна: продавцы не являются владельцами земли. Они на ней даже не живут. Они просто туда захаживают.
Предвидение
В 1807 году Симеон ДеВитт, Говернер Моррис и Джон Резерфорд образовали комиссию по созданию новой модели городского развития. Эта модель должна определить, как произойдет «окончательное и полное» заселение Манхэттена. Через четыре года они выступают с предложением проложить выше той демаркационной линии, которая отделяет существующую часть города от еще не существующей, 12 авеню с севера на юг и 155 улиц с востока на запад.
Это простое предложение описывает город размером 13×56 = 2028 кварталов (за вычетом топографических погрешностей) — матрицу, которая разом структурирует и всю свободную территорию острова, и всю будущую деятельность его жителей. Это манхэттенская решетка.
Преподнесенный авторами как способствующий «покупке, продаже и освоению земельных участков» этот проект — «торжество разлиновки», «своей простотой привлекательное для неискушенного ума» — и сегодня, 150 лет спустя после того, как он был реализован на острове, продолжает считаться печальным символом недальновидности коммерческого подхода.
На самом же деле это один из самых смелых актов предвидения в истории западной цивилизации: земля, которую он делит на участки, пока никем не занята; население, которое он описывает, — гипотетическое; дома, местоположение которых он определяет, — фантомы; видов деятельности, которые он регулирует, еще не существует.
Отчет
В аргументации отчета членов комиссии впервые появляет¬ся то, что впоследствии станет ключевой интригой манхэттенского спектакля: резкое расхождение между намерениями истинными и заявленными. В результате возникает некая ничейная территория, где манхэттенизм только и может реализовать свои амбиции.
«Одним из первых вопросов, попавших в поле их внима¬ния, был вопрос о том, как именно осуществлять планиро¬вание; нужно ли ограничиться прямыми улицами или сто¬ит применить что-то из предлагаемых усовершенствований: круги, овалы, звезды, разумеется, украшающие архитектур¬ный план, независимо от того, насколько они ценны с точки зрения удобства и пользы. Обдумывая этот вопрос, они не могли не учитывать, что город состоит в основном из жилых домов и что прямоугольные дома с прямыми стенами дешевле в строительстве и удобней для жилья. Эти простые соображения оказались решающими…»
Манхэттен есть вечный спор о пользе.
«Многим, возможно, покажется удивительным, что так мало свободных участков — и такого малого размера — было оставлено в рассуждении свежести воздуха и, соответственно, здоровья горожан.
Конечно, если бы велением судеб город Нью-Йорк был воз¬веден на берегах небольшой реки вроде Темзы или Сены, могло бы понадобиться огромное количество свободных участков. Но широкие морские протоки, охватывающие остров Манхэттен, создали здесь ситуацию на редкость удачную по части удобства и торговли, а также здоровья и развлечений. Поскольку по этой самой причине цена земли тут оказалась необычайно высокой, казалось уместным признать соображения экономической выгоды более весомыми, чем при других обстоятельствах требовали бы доводы благоразумия и чувство долга…»
Манхэттен — это контр-Париж и анти-Лондон.
«Кого-то, вероятно, удивит, что не весь остров был сразу спланирован как город; другим может показаться забавным, что члены комиссии разметили территорию под население куда более многочисленное, чем можно найти в любом другом месте, кроме Китая. Это объясняется тем, что они исходили из формы имеющегося у них участка земли… Недостаток пространства, заранее спланированного под растущий город, мог убить саму надежду на рост, а его избыток мог создать почву для возникновения пагубной неопределенности…».
Манхэттенская решетка улиц — это прежде всего концептуальная догадка.
Несмотря на кажущуюся нейтральность, она содержит в себе интеллектуальную программу острова: в своем равнодушии к топографии, к тому, что уже существует, она провозглашает превосходство мыслительной конструкции над реальностью. Сама планировка улиц и кварталов свидетельствует о том, что подавление природного начала — если не полное его уничтожение — и есть истинная задача проекта.
Все кварталы решетки одинаковы. Их равнозначность обесценивает сразу все системы артикуляции и дифференциации, по которым проектировались традиционные города. Решетка обессмысливает всю историю архитектуры и все уроки урбанизма. Она вынуждает строителей Манхэттена изобрести новую систему формальных ценностей и найти другие способы отличать один квартал от другого.
Кроме того, двухмерная дисциплина решетки создает прежде немыслимые возможности для трехмерной анархии. Решетка определяет тот новый баланс между регуляцией и дерегуляцией, при котором город может быть одновременно упорядоченным и текучим: метрополисом жестко организованного хаоса.
С такой структурой Манхэттен навеки получает иммунитет к любому (дальнейшему) тоталитарному вмешательству. Каждый его квартал — самая большая территория, над которой может быть установлен полный архитектурный контроль, — превращается в максимальный модуль реализации урбанистического ego.
Поскольку крайне маловероятно, что обширные участки острова когда-либо окажутся во власти одного-единственного застройщика или архитектора, любая задача (любая архитектурная идеология) обязана быть полностью реализована в границах одного-единственного квартала. Поскольку территория Манхэттена конечна, а количество его кварталов установлено раз и навсегда, город не может расти и развиваться традиционным образом.
А значит, план городского развития не в состоянии предписать ему какую-то конкретную, навечно определенную архитектурную конфигурацию. Он только предполагает: что бы ни случилось на Манхэттене, это что-то обязательно произойдет в одном из 2028 кварталов решетки.
Таким образом, любая новая форма городской жизни внутри квартала может возникнуть, только заместив собой предыдущую. Город становится мозаикой из эпизодов разной продолжительности, соперничающих друг с другом при посредничестве манхэттенской решетки.
Предмет поклонения
В 1845 году на публичное обозрение выставляют макет Манхэттена — сначала в самом городе, потом как кочующий по стране экспонат; он призван служить обоснованием все растущего самообожествления Манхэттена.
Это «дубликат великого метрополиса» — «идеальное факсимиле Нью-Йорка, которое воспроизводит каждую улицу, каждый клочок земли, каждое здание, дерево, сарай, парк, забор, да попросту все, что есть в городе… Над макетом парит резной деревянный балдахин в готическом стиле, на котором в тончайшей технике масляной живописи изображены здания ведущих компаний города…»
Религиозные святыни вытесняются архитектурными. Архитектура — новая религия Манхэттена.
Ковер
К 1850 году угроза того, что стремительно растущее население Нью-Йорка захлестнет неистовой волной все пустующие кварталы решетки, уже кажется вполне реальной. Срочно составляются новые планы, резервирующие свободные участки под парки, однако «пока мы тут обсуждаем этот вопрос, наступающие толпы уже захватывают эти самые земли, делая их недоступными для нас…».
С созданием в 1853 году специальной «комиссии по планированию и оценке» эта опасность была предотвращена: на членов комиссии возложена обязанность скупить землю между Пятой и Восьмой авеню от 59-й до 104-й (позднее 1 ю-й) улицы и размежевать ее под будущий парк. Центральный парк — это не только главное место развлечений и отдыха на острове, но и свидетельство манхэттенского прогресса: таксидермическим образом сохраненная природа демонстрирует вечную драму победы культуры над натурой. Как и решетка, проект парка — это истинное чудо предвидения; того контраста между застроенным и незастроенным пространством, который сегодня составляет его суть, практически не существовало на момент его создания. «Придет время, когда Нью-Йорк будет окончательно застроен, когда все спрямления и выравнивания будут завершены, а разнообразно-живописный скалистый пейзаж острова обернется рядами прямых монотонных улиц и уходящих в высоту зданий. Ничто не будет напоминать о его некогда разнообраз¬ном ландшафте, за исключением нескольких акров парка. Только тогда бесценные достоинства нынешнего живописного рельефа этого участка станут понятны всем, а его соответствие своему назначению сделается куда более очевидным. Желательно поэтому как можно меньше вмешиваться в мягкий волнообразный силуэт этого живописного скалистого ландшафта, но, с другой стороны, стараться всеми доступными способами и как можно скорее усилить и разумным образом развить его индивидуальные характерные особенности, производящие такой пейзажный эффект».
«Как можно меньше вмешиваться» — но, с другой стороны, «усилить и разумным образом развить пейзажный эффект». Центральный парк можно рассматривать как проект сохранения природы, но с еще большим основанием — как результат трансформаций и манипуляций, которые произвели с этой самой «сохраненной» природой его создатели. Озера здесь искусственные, деревья насажены, неожиданности тщательно спланированы, а кажущиеся случайности поддерживаются невидимой инфраструктурой, которая контролирует весь ансамбль. Целая коллекция природных элементов вырвана из своего первоначального контекста, перетасована и втиснута в некую природную систему, где прямолинейность «бульваров» на самом деле не более формальна, чем спланированная непринужденность «зарослей».
Центральный парк — это искусственный ковер Аркадии.
Башня
Вдохновляющий пример Лондонской всемирной выставки, проходившей в 1851 году в Хрустальном дворце, подстегивает честолюбие Манхэттена. Два года спустя тут организуют собственную грандиозную ярмарку, всерьез заявляя о своем превосходстве — практически по каждому пункту — над всеми прочими американскими городами. В то время город едва выходит за пределы 42-й улицы; дальше на север простирается лишь вездесущая решетка. За исключением района Уолл-стрит Манхэттен имеет почти сельский вид: отдельные домики разбросаны по заросшим травой кварталам. Ярмарка, устроенная на месте будущего Брайант-парка, отмечена двумя колоссальными сооружениями, подавляющими все вокруг и совершенно меняющими масштаб островного силуэта, над которым они столь непринужденно доминируют. Первое сооружение — это новая версия лондонского Хрустального дворца. Однако из-за того, что деление на кварталы не позволяло возводить здания больше определенной длины, постройка эта имеет в плане равносторонний крест с громадным куполом, венчающим средокрестие. «Его тонкие ребра кажутся недостаточными для поддержания огромного объема, и он имеет сходство с воздушным шаром, надутым до предела и рвущимся в полет к далеким небесам». Вторая, как бы дополнительная, структура — это башня на другой стороне 42-й улицы: смотровая вышка Лэттинга, но метров высотой. «Если не считать Вавилонской башни, это сооружение можно, наверное, назвать первым в мире небоскребом…».
Построена она из скрепленных стальными скобами деревянных балок, а в ее основании располагаются торговые лавки. паровая «подъемная машина» возносит посетителей на площадки второго и третьего этажа, где установлены подзорные трубы.
Впервые обитатели Манхэттена могут обозревать свои владения. Иметь представление об острове в целом — значит понимать его пределы, неотменимую конечность его пространства.
Если это новое понимание ограничивает территорию честолюбивых притязаний манхэттеновцев, то она же и усиливает интенсивность этих притязаний.
Такие осмотры местности с большоей высоты становятся постоянной темой манхэттенизма: рост географического самосознания, которому они способствуют, находит выражение во взрывах коллективной энергии и появлении общих для всех горожан мегаломанских идей
