Знаменательные события 1989 г. и воссоединение в 1990 г. немецких государств не изменили подхода новой ФРГ к национал-социалистическому прошлому. Напротив, общественный интерес к Третьему рейху и Холокосту даже возрос. Но теперь, после объединения двух частей Германии, прошлое ГДР тоже стало объектом политики прошлого и исторической политики. Запаздывание старой ФРГ в проработке «первой немецкой диктатуры» в 1950-е гг. не должно было повториться в случае с диктатурой ГДР. Гэдээровское прошлое как бы накладывалось на прошлое национал-социализма и позволяло сблизить одно с другим.
Для проработки прошлого ГДР использовались почти те же критерии, что и после краха нацистского режима в 1945 г.: уголовно-правовое преследование преступников, их гражданская дисквалификация, а также компенсации жертвам. Однако, прежде всего, речь шла о юридической и уголовно-правовой проработке прошлого ГДР как неправового государства. Снова вошло в оборот выражение «правосудие победителей», но на этот раз победителями были братья по крови, представители того же народа. Для пожилых людей это была уже вторая «нулевая точка»: для них второй раз пробил час «Ч», и в 1990 г., как и в 1945 г., они были дезориентированы. Потому что и теперь потерпевшее крах общество ГДР не могло сразу освободиться от тяжкого наследия диктатуры СЕПГ.
Проработка истории ГДР на основе массы архивных материалов, доступ к которым был открыт сразу после ликвидации восточногерманского государства, происходила с беспрецедентной скоростью. Длина полок только с документами Министерства государственной безопасности составила 170 погонных километров. Оценка этих документов шла непрерывно и опиралась на опыт, накопленный после 1945 г. Так, сразу же была создана парламентская комиссия, призванная заниматься «проработкой истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии» (чего не было в свое время сделано при сведении счетов с национал-социализмом), которая уже собрала девять томов экспертных материалов и опросов свидетелей.
И действительно, ни одна область современной европейской истории после 1945 г. не исследовалась столь интенсивно, как исчезнувшее в 1990 г. восточногерманское государство и общество. К тому же изучать ГДР помогали многочисленные специальные институты. Кроме уже упомянутой парламентской комиссии, созданной в 1992 г., заслуживают упоминания Центр исследования современной истории в Потсдаме, Институт Ханны Арендт в Дрездене, Отдел образования и исследований при Федеральном уполномоченном по изучению документов службы государственной безопасности бывшей ГДР (по имени его первого руководителя именовавшийся «ведомством Гаука» — ныне «ведомство Биртлер»). Открытие новых исторических музеев, реконструкция мемориалов в память о жертвах национал-социализма и создание мемориалов жертвам политических преследований в ГДР позволили в самое короткое время сформировать новую культуру памяти и воспоминаний о советской оккупационной зоне в Германии и о ГДР. Взять хотя бы известную практику использования НКВД/МВД бывших национал-социалистских лагерей (в частности, Бухенвальда), где в 1945–1949 гг. коммунистические капо (надзиратели из числа заключенных) сотрудничали с бывшим фашистским руководством лагерей.
Так как в 1990-х проработка прошлого была в основном сосредоточена вокруг восточногерманской службы государственной безопасности, все новые и новые открытия укрепляли представление о ГДР как о «государстве Штази». Это часто больно било по чувству собственного достоинства бывших граждан Восточной Германии, которые видели в ГДР отнюдь не только неправовое государство и диктатуру. ФРГ в рамках исторической политики пока так и не удалось интегрировать все пережитое бывшими жителями ГДР в новое общефедеральное национальное самосознание. Так, 8 мая 2009 г. уроженка Восточной Германии канцлер Ангела Меркель назвала ГДР «неправовым государством» и «государством доносчиков».
Берлин, как новая столица воссоединенной Германии, теперь осмысливает культуру памяти, которой могла бы руководствоваться немецкая историческая политика. Создание Немецкого исторического музея призвано как бы оплатить двойной послевоенный счет Германии. В центре города в 2005 г. возведен центральный немецкий мемориал в память евреев, убитых в Европе. Это головной музей Холокоста в Германии, место памяти и воспоминаний о шести миллионах жертв-евреев. Однако публичные дебаты вокруг Берлинского мемориала Холокоста проходили отнюдь не умиротворенно: как-никак народ впервые ставил в центре своей столицы памятник собственному позору. Еврейский музей в центре Берлина — самый большой музей такого типа в Европе — был открыт еще раньше (2001 г.). В память о других категориях жертв, например о цыганах, которые протестовали против деления жертв геноцида на первый и второй сорт, должен быть создан отдельный мемориал.
Сооружение памятника Холокоста является, с одной стороны, своего рода апогеем исторической политики и политики памяти в Германии, но, с другой стороны, в воссоединенной Германии укрепляется взгляд на Вторую мировую войну, представляющий немцев ее жертвами. В этой связи характерны историко-политические демарши объединений «изгнанных», которые намереваются создать в Берлине «Центр против изгнаний». Другие группы выступают против декретов Бенеша. Переселение восточноевропейских этнических немцев трактуется как «преступление против человечности», при этом игнорируется исторический контекст, то есть вопрос о причинах переселения. В соседних Польше и Чехии план создания Центра изгнанных имел сильный политический резонанс: здесь возникли опасения, что музей такого рода завуалирует вопрос о том, кто несет ответственность за Вторую мировую войну и тем самым за последовавшие изгнания.
Ландшафт немецкой памяти порой дает трещины в самых неожиданных местах. Так, до сих пор политически безупречный писатель Мартин Вальзер в своей благодарственной речи 11 октября 1998 г. в связи с награждением его Премией мира Немецкой книготорговли раскритиковал «долг памяти». Освенцим, по его словам, превратился в универсальную «моральную дубинку», а «наш позор используется в целях, не имеющих никакого отношения к прошлому». Вальзер выступил против «ритуализации» общественной памяти и за перенос конфликта с национал-социализмом на уровень индивидуальной совести.
Другого рода провокативность в отношении немецкой исторической политики продемонстрировал американский политолог Даниэль Голдхаген. В своей опубликованной в 1996 г. в США диссертации «Гитлеровские добровольные палачи», которая появилась в немецком переводе в 1998 г., он утверждает, что немцы — самое позднее с XIX столетия — стали руководствоваться когнитивной моделью «антисемитизма, исключающего евреев из числа представителей рода человеческого» (eliminatorischen Antisemitismus), в результате чего евреи представали людьми, заслужившими ненависть. Вопрос «Так все-таки все немцы виновны?» спровоцировал новый спор среди историков, который, как никакая другая дискуссия до этого, пробудил в обществе интерес к исторической науке и одновременно удовлетворил потребность СМИ в скандалах.
Можно привести много других примеров, подтверждающих, что Германия не освободилась от своего прошлого и что политика прошлого и историческая политика по-прежнему тесно связаны между собой. Это подтверждается настоящим бумом в музеях, на выставках и на мемориальных мероприятиях, посвященных жертвам национал-социализма, и вообще широким присутствием исторической тематики в аудиовизуальных СМИ, в связи с чем часто говорят о «рыночной стоимости воспоминаний» (Marktwert der Erinnerung) и «театрализации памяти» (Gedдchtnistheater), спорами вокруг закона о компенсациях лицам, угнанным на принудительные работы в Третий рейх, выставкой (1995 г.), посвященной преступлениям вермахта во Второй мировой войне, процессом запрета НДП, спорами о перемещенных ценностях и все новыми процессами над военными преступниками.
По-видимому, национал-социализм и в будущем останется важным фактором немецкой исторической политики, потому что прошлое — это не только некая память, которую можно отработать или преодолеть. Новые поколения ставят новые вопросы, воспринимая прошлое без надрыва и с меньшей однозначностью. Можно ли представить себе диктатора, подобного Гитлеру, человечным, как в фильме «Крушение» режиссера Оливера Хиршбигеля, или делать его посмешищем, как в фильме «Мой фюрер» режиссера Дани Леви? То, что было табу для старшего поколения, с изменением исторической политики предстает совсем в ином свете.
