Главы | Кооперативная коммуникация человека

Книга  показывает, что способность  к  коммуникации  вырастает  на  основе  и  вместе  с  развитием «способности участвовать с другими в совместных действиях с разделяемыми целями и интенциями», то есть на основе и вместе с развитием совместной интенциональности. 

Не знаю, на что я указал бы на этой картинке как на коррелят слова «целовать»… или… слова «выше»… [Но] существует акт «направления внимания на рост человека», или на его действия. … отсюда видно, как принципе могло возникнуть понятие значения.

Л. Витгенштейн

Соблазнительно думать, что в поведении человекообразных обезьян не может быть ничего важного с точки зрения человеческой коммуникации, ведь люди общаются при помощи языка, а язык функционирует совершенно уникальным образом — как некий абстрактный символический код, передающий смысл напрямую. Но если мы задаемся вопросом происхождения коммуникации, то такой подход породит две фундаментальные проблемы.

Первая состоит в том, что, хотя знаковые языки являются в некотором роде кодами, языковая коммуникация в значительно большей степени, чем кажется на первый взгляд, опирается непосредственно на некодированные формы коммуникации и умения мыслить одинаково с собеседником. Вот всего два простых примера: (1) По­вседневная языковая коммуникация пестрит такими выражениями, как оно, она, они; здесь; тот парень, референты которых не могут быть выведены напрямую ни из какого кода, так что выводы о них приходится делать на основе общего для собеседников смыслового контекста. (2) В повседневном разговоре полно таких обменов репликами, как: Эрни: «В киношку пойдем?» — Берт: «У меня утром контрольная», — где Эрни может понять ответ Берта только при наличии некой общей подоплеки и общих для них обоих знаний, делая выводы из фактов, не входящих ни в какой код (например, контрольная наутро означает, что вечером нужно будет к ней готовиться, а значит, в кино пойти не получится). Языковой «код» опирается на неязыковую базовую структуру понимания намерений и общего смыслового контекста, которая на самом деле логически первична (Wittgenstein 1953).

Вторая проблема касается непосредственно происхождения человеческой коммуникации. Суть в том, что она не могла возникнуть из некоего кода, поскольку иначе нам придется исходно допустить существование того, что мы пытаемся объяснить (как получается со всеми теориями общественного договора). Ведь для создания любого эксплицитного кода необходимо, чтобы ему предшествовала некая форма коммуникации, не менее богатая, чем сам этот код. Например, если двое служащих хотят установить код, согласно которому два удара в стенку означают, что идет начальник, как они могут его установить без помощи какой-­либо другой формы коммуникации? Знаковый коммуникативный код предполагает, что до него была некоторая форма коммуникации, которая в дальнейшем кодифицируется — приблизительно так же, как деньги вбирают в себя предшествовавшую им практику мены и торговли, которая в них, в известном смысле, кодифицируется. Эксплицитные коды, таким образом, по самой своей природе производны. Как быть с более естественно возникающими «кодами», к числу которых относятся и языки? Они не создаются в эксплицитной форме заранее — так, может быть, удастся избежать порочного круга в их объяснении? Увы, нет. Одно из основных прозрений Витгенштейна (Wittgenstein 1953) в проведенном им обстоятельном анализе языковой коммуникации состояло в том, что новые потенциальные носители языка — например, дети — способны «взломать код», только если у них есть какие-­то другие средства коммуникации или, по крайней мере, способы взаимодействия со зрелыми носителями языка. Иначе они оказываются в положении квайнова путешественника в чужеземном обществе (Quine 1960), который, слыша, как туземец произносит: «Гавагай», когда мимо пробегает животное, понятия не имеет, на какой аспект ситуации туземец намерен указать этим неведомым ему языковым выражением. Туземец мог бы «показать» чужестранцу, что он имеет в виду, но их диалог в конечном итоге сведется к какой-­то форме некодированной коммуникации, к какому-­то иному некодированному способу умственной сонастройки с собеседником.

Поэтому, если мы хотим понять человеческую коммуникацию, начинать с языка нельзя. Правильнее было бы оттолкнуться от какого-­нибудь не основанного на предварительной договоренности, некодированного способа коммуникации и умственной сонастройки. Лучше всего на эту роль подходят естественные человеческие жесты: например, указательный жест и пантомимическая коммуникация. Эти жесты просты и естественны, но, тем не менее, оказываются весьма мощным и при этом специфически человеческим средством коммуникации. Поэтому наш первый вопрос должен касаться того, как работают эти жесты — и лишь потом мы сможем подступиться к языку с его мириадами сложностей. В ответе на этот вопрос мы будем опираться, прежде всего, на максимально скрытую, крайне сложную, специфичную для нашего вида базовую психологическую структуру (psychological infrastructure) — способность к общим намерениям (shared intentionality), в рамках которой человек используют свои естественные жесты, порождая тем самым целый мир новых предметов коммуникации. Если нам удастся четко, систематично определить компоненты этой структуры с точки зрения как задействованных в ней когнитивных навыков, так и социальных мотивов, то мы сможем построить модель человеческой коммуникации, которую назовем кооперативной.

3.1. Указательный жест и пантомимическая коммуникация

Значительная доля исследований человеческих жестов была сосредоточена на знаковых языках глухих (напр., Armstrong, Stokoe, Wilcox 1995; Liddell 2003). Но поскольку такие языки по сложности своей не отличаются от современных звучащих языков, едва ли их можно считать отображением самых ранних стадий эволюционного развития специфически человеческой жестовой коммуникации. Проводились и исследования, предметом которых были жесты, сопровождающие голосовую речь и обладающие рядом уникальных особенностей в силу своей чисто поддерживающей роли в процессе коммуникации (McNeill 1992, Goldin­Meadow 2003). Но если жесты появились в эволюции человека первыми, то самые ранние человеческие жесты должны были использоваться сами по себе, без каких­-либо знаковых языков, звучащих или жестовых. Поэтому здесь мы, по крайней мере, исходно, обратимся к рассмотрению не тех человеческих жестов, которые используются в качестве замены или поддержки звучащей речи, а скорее жестов, которые выступают как самостоятельные и целостные коммуникативные акты. Именно их рассмотрение позволит нам понять, как взаимодействуют различные компоненты кооперативной коммуникации — в том числе и у младенцев, которые еще не умеют говорить, и, по всей вероятности, у людей древности до возникновения языка. Мы хотим узнать не только о том, как специфически человеческие жесты могли возникнуть из жестов обезьян в процессе эволюции, но и о том, как эти жесты далее могли привести к возникновению знаковых естественных языков.

Если мы рассмотрим человеческие жесты с функциональной, психологической точки зрения, то есть с точки зрения их использования в коммуникации, большинство исследователей сойдутся на том, что все они основываются на двух базовых типах жестов, различающихся по способу, которым задается предмет коммуникации (см. Kendon 2004: 107). Люди жестикулируют для того, чтобы:

направить внимание реципиента на что-­то в непосредственно воспринимаемом окружении (дейктически);

вызвать в воображении реципиента образ чего­-то, обычно находящегося вне непосредственно воспринимаемого окружения, изображая действие, отношение или предмет (икониче­ски).

Подобное поведение, привлекающее к чему-­то внимание реципиента или побуждающее его что­-то вообразить, заставляет реципиента сделать вывод о социальном намерении коммуниканта: оно означает, что коммуникант хочет, чтобы реципиент нечто сделал, узнал или почувствовал.

Эти два основных типа человеческих жестов соответствуют, в самом общем виде, двум типам жестов человекообразных обезьян. Человеческие указательные жесты похожи на жесты привлечения внимания у обезьян в том отношении, что и те, и другие имеют своей целью привлечение внимания реципиента к чему-­то в непосредственно воспринимаемом окружении. Иконические (изобразительные) жесты человека похожи на характерные для обезьян интенциональные движения в том плане, что и те, и другие представляют собой действия, но не настоящие: движение, обозначающее интенцию, — сокращенная форма настоящего действия, тогда как изобразительные жесты задают реальное явление символически в отсутствие этого явления. Однако между этими формами жестов у человека и обезьян есть и важные различия. Так, если жесты привлечения внимания у обезьян опираются на естественную склонность реципиентов обращать внимание на источник шума или прикосновения, то человеческий указательный жест опирается на естественную склонность реципиентов следовать за направлением взора другого человека и далее в направлении указывания, в сторону внешних объектов. И если интенциональные движения обезьян опираются на естественную склонность реципиентов предвосхищать следующий шаг в последовательности действий (скажем, в отношении чего это действие будет совершено), то человеческие изобразительные жесты опираются на другое; они опираются на естественную склонность реципиентов понимать намеренные действия (intentional actions) — в данном случае, вне их обычного кон- текста, в рамках коммуникации по поводу ситуации, символически и категориально «похожей на эту».

3.1.1. Указательный жест

Возможно, наиболее фундаментальный тип человеческого жеста, представляющего собой целостный коммуникативный акт — это так называемые дейктические жесты, или жесты, направляющие внимание, прототипом которых является человеческий указательный жест. Несмотря на значительное разнообразие его форм (например, в некоторых культурах принято указывать губой или подбородком, а не указательным пальцем), основная межличностная функция направления внимания посредством жеста присутствует во всех человече­ских сообществах (Kita 2003). Направляющие внимание жесты привлекают пространственное внимание реципиента к чему-­то в непо­средственно воспринимаемом окружении (сюда же относятся случаи, когда человек поднимает предмет, чтобы показать его другим). После этого необходимо выполнить еще некоторые когнитивные операции для установления социального намерения: зачем эти указательные акты были совершены, чего коммуникант хочет от реципиента. Как именно человек научается использовать указательный жест, если он вообще этому научается, неизвестно, но мы рассмотрим некоторые варианты ответа на этот вопрос в главе 4, посвященной онтогенетическому развитию.

В последние несколько лет я время от времени обращал внимание на случаи, когда люди используют указательный жест в естественной обстановке, в основном не сопровождая его речью. Это характерно для ситуаций, где по той или иной причине речь невозможна или неуместна. Одни из них достаточно просты, тогда как другие напоминают маленькие мыльные оперы с длинной предысторией. Каждый случай можно проинтерпретировать, выделив референциальный компонент («Обрати внимание») и социальное намерение. Вот несколько примеров:

Пример 1: Мужчина в баре хочет еще порцию виски; он ждет, пока бармен посмотрит на него, а затем указывает на свою пустую рюмку. Интерпретация: Обрати внимание на мою пустую рюмку; пожалуйста, наполни ее спиртным.

Пример 2: Мы взбираемся на крутой берег реки, я уже наверху, моя спутница, для того чтобы освободить руки и легче взбираться, передает мне книгу, указывая на торчащий из нее кончик ручки. Интерпретация: Обрати внимание на нестойкое положение ручки; пожалуйста, будь осторожен, не потеряй.

Пример 3: Люди стоят в очереди. Очередь продвинулась вперед, чего один из стоящих не заметил, поскольку оборачивался поговорить с кем­-то, кто стоит за ним. Кто-­то из стоящих еще дальше указывает ему, что впереди освободилось место. Интерпретация: Обратите внимание, что впереди свободно; пожалуйста, продвиньтесь вперед.

Пример 4: Известный спортсмен стоит в очереди в аэропорту. На некотором удалении от него кто­-то указывает на него своему спутнику. Интерпретация: Обрати внимание на Чарльза Баркли; здорово, что мы его увидели, правда?

Пример 5: Я встал в хвосте самолета, просто чтобы немножко размяться, рядом туалет. Подходит женщина и, увидев меня, указывает на дверь туалета с вопросительным выражением на лице. Интерпретация: Обратите внимание на туалет; вы ждете, когда он освободится?

Главное, о чем говорят эти совершенно тривиальные наблюдения, это разнообразие и сложность того, как указательный жест встраивается в нашу повседневную жизнь в самых разных ее формах и проявлениях. Во всех этих наблюдениях есть зазор между референциальным и социальным намерением, коммуникант по какой-­то причине пытается направить на что-­то внимание реципиента, а реципиент пытается придать своему вниманию соответствующее направление понять, чего хочет коммуникант, причем иногда для этого требуется целая цепочка умозаключений. Например, на основании того, что моя знакомая указывает на ручку в блокноте, я должен сделать вывод, что она хотела бы, чтобы я позаботился о сохранности этой ручки; на основании того, что кто-­то указывает на определенное место на полу, предполагается, что реципиент поймет, что его просят туда переместиться; на основании того, что женщина указывает на туалет самолете, предполагается, что я должен сказать ей, стою ли я туда в очереди. Все эти случаи требуют знаний, общих для реципиента и коммуниканта (и, как я покажу ниже, эти знания должны быть для обоих общим смысловым контекстом). Таким образом, чтобы я понял социальное намерение женщины, спрашивающей о туалете (которое я, разумеется, сразу же раскусил), необходимо немало знаний смыслового контекста касательно самолетов, туалетов в самолетах, физиологии человека и способов избавления от продуктов жизнедеятельности организма, ожидания в очереди, правил вежливости, и так далее. Даже очень простой первый пример требует от обоих участников коммуникации понимания того, что клиент находится в баре, поскольку хочет выпить, что пустая рюмка препятствует реализации этого намерения, что у бармена есть выпивка, если клиент может за- платить, что в рюмку обычно наливают крепкие спиртные напитки, а не пиво и не вино, и т. д.

Можно было бы предположить, что использовать указательный жест для создания такой сложной коммуникативной ситуации может только тот, кто уже является носителем языка, иными словами, что способность к столь богатой коммуникации при помощи простого указательного жеста каким-­то образом паразитирует на языковых навыках. Но, как мы увидим в следующей главе, человеческий младенец, прежде чем овладеет речью, уже умеет указывать, направляя внимание других на всевозможные объекты и сообщая им о весьма сложных социальных намерениях.

3.1.2. Изобразительные жесты (пантомимическая коммуникация)

Второй тип человеческого жеста, представляющего собой це­лостный коммуникативный акт — это изобразительные, или пантомимические жесты (их еще называют иконическими, описательными символическими). В той или иной форме изобразительные жесты присутствуют, видимо, в любой культуре. Коммуникант, используя изобразительный жест, разыгрывает некоторое действие руками и/ или телом (или, возможно, изображает некий объект посредством статичной позы), с намерением помочь реципиенту вообразить некий непосредственно не воспринимаемый референт (или некий не данный непосредственно в восприятии аспект текущей ситуации). Например, это может быть действие, которое коммуникант хотел бы попросить реципиента выполнить, или предмет, который он хотел бы получить из рук реципиента. Иными словами, тот, кто выполняет жест, символически изображает для реципиента целевую ситуацию. И вновь в этом случае, после того, как определен референт, необходимы дополнительные когнитивные операции, позволяющие сделать вывод относительно социального намерения коммуниканта.

Поскольку изобразительные жесты обычно описывают действие, которое в данный момент не происходит (или предметы

отношения, которые в данный момент непосредственно не воспринимаются), они, в отличие от указательного жеста, зависят от навыков имитации, выполнения действия по образцу или символизации — что в значительной мере объясняет, почему их не используют обезьяны. По всей видимости, чаще всего изобразительные жесты применяются, чтобы: (1) попросить вас выполнить вот такое действие, или сообщить, что я сам собираюсь выполнить это действие, или просто вам о нем рассказать; (2) попросить или обозначить предмет, который «делает вот так » или «при помощи которого делают вот так «. Конечно же, подобные примеры можно встретить в бесконечном разнообразии ситуаций. Вот несколько примеров из жизни, снабженных интерпретациями, показывающими четкое разделение референциального компонента и социального намерения:

Пример 6: Я в Италии, в магазине сыров, прошу «пармиджано». Хозяин задает мне какой­-то вопрос, которого я не понимаю, однако, действуя наугад и не зная правильного слова, делаю движения пальцами, как будто посыпаю макароны тертым сыром. Интерпретация: Представьте, зачем я это делаю; и дайте мне то, что прошу.

Пример 7: Я стою перед лекционной аудиторией и собираюсь начать лекцию. Знакомая в аудитории крутит пуговицу у себя на рубашке смотрит на меня, хмурясь. И действительно, опустив глаза, я вижу, что у меня на рубашке одна из пуговиц расстегнута. Интерпретация: Представь, что ты застегиваешь пуговицу вот так; застегни ее у себя.

Пример 8: Охранник в аэропорту делает рукой круговое движение, предлагая мне повернуться, чтобы он мог просканировать мою спину. Интерпретация: Представь себе, что твое тело выполняет такое движение; выполни его.

Пример 9: В овощном магазине хозяйка на расстоянии нескольких метров от покупателя, наполовину повернувшись к нему спиной, наполняет по его просьбе мешок картошкой. В какой­то момент она останавливается с вопросительным видом, как будто спрашивая: «Хватит?» Покупатель делает рукой зачерпывающее движение, как только что делала она. Интерпретация: Представьте, что вы совершаете вот это действие (которое вы только что выполняли); выполняйте его (то есть «продолжайте»).

Пример 10: На шумной стройке один рабочий с использованием пантомимы показывает другому, находящемуся в десяти метрах, будто пилит цепной пилой. Интерпретация: Представь, что я делаю вот так; принеси то, что мне для этого нужно.

Пример 11: По телевизору транслируют футбольный матч. Удар по воротам едва не завершается голом. Телекамера нацелена на тренера. Он раздвигает большой и указательный пальцы на расстояние около двух дюймов и, подняв руку, показывает своему помощнику. Интерпретация: Представь себе вот такое коротенькое расстояние; «вот на столечко промахнулись».

Итак, что здесь происходит? Разыгрывается некоторое действие или, в последнем примере, представляется пространственное соотношение, которое в данный момент непосредственно не воспринимается, с тем, чтобы побудить реципиента вообразить соответствующее реальное действие или соотношение (и следом, в некоторых случаях, связанный с ним предмет), которое — при наличии общего смыслового контекста — позволит сделать вывод о социальном намерении. Так, мой сыплющий жест в сырной лавке показывает, что я намерен так поступать с тем продуктом, о котором прошу, и продавец может меня понять, только исходя из общего знания о том, для чего используется тертый сыр. Важно отметить, что понимание изобразительных жестов в основе своей зависит от понимания стоящего за жестом намерения произвести коммуникацию. Не понимая, что мое намерение — коммуникация, продавец увидит в том, как я изображаю посыпание макарон сыром, какое­-то странное и неуместное инструментальное действие, отнюдь не действие, призванное что­-то ему сообщить (см. рассуждение Лесли (Leslie 1987) о необходимости «изоляции» притворных действий от реальных).

Поскольку изобразительные жесты почти всегда относятся к отсутствующим явлениям (в том числе к действиям, которые могут или должны быть совершены с воспринимаемыми объектами), они функционируют несколько иначе, чем указательные жесты, в плане того, чту символически содержится «внутри» жеста, а о чем приходится догадываться. Например, посетитель в баре, если перед ним нет пустой рюмки, может сообщить бармену, что хочет выпить, посредством изобразительного жеста, пантомимой показывая, как он наливает вы- пивку или подносит рюмку к губам — то есть изображая либо начальный, либо завершающий этап действия. В то же время, указывая на непосредственно воспринимаемую пустую рюмку (как в примере 1), посетитель обращает внимание бармена на то, что она пуста, и просит наполнить, что влечет за собой выполнение барменом желаемого действия. Насколько мне известно, до сих пор не проводилось систематических исследований того, какие аспекты ситуации подчеркивают различного рода жесты в различных случаях, когда речь невозможна, включая вопрос о том, когда человек отдает предпочтение указывающему, а когда — пантомимическому жесту. Скорее всего, исходно человек предпочитает указать на один из непосредственно воспринимаемых предметов, если это возможно и если этого достаточно для коммуникации; и только когда по какой­-либо причине указание невозможно (например, когда содержащаяся в намерении референциальная ситуация в данный момент не воспринимается), люди пользуются изобразительными жестами.

И снова можно было бы предположить, что лишь тот, кто уже владеет языком, способен использовать изобразительные жесты в столь сложной коммуникации. Но и здесь, как и в случае указательного жеста, человеческий младенец, еще не владеющий языком по­-настоящему, использует весьма сложные изобразительные и/или общепринятые знаковые жесты — хотя далеко не так часто, как указательные (см. главу 4). Кроме того, глухие дети, не владеющие ни звучащим, ни знаковым языком, на ранних этапах развития изобретают изобразительные жесты для чрезвычайно богатой и сложной коммуникации (Goldin­Meadow 2003b; см. также главу 6). Таким образом, изобразительные жесты не опираются на язык.

Подчеркнем еще раз, что хотя изобразительные жесты чаще всего используются для передачи действий, содержащееся в них референциальное намерение может быть также нацелено на предмет: «предмет, который делает вот так » или «предмет, которым мы делаем вот так » (аналогично определительному придаточному предложению в речи), как в примере 10, когда рабочий просит цепную пилу, пантомимически показывая, как ею пользуются. Таким образом, нельзя сказать, что указательные жесты существуют только для предметов, а изобразительные — только для действий. Так что в главах 4 и 5 мы не станем утверждать, будто в развитии и эволюции языка указательный жест является предшественником существительных, а изобразительные жесты — предшественниками глаголов. Вместо этого мы соотнесем указательный жест с указательными местоимениями и другими дейктическими обозначениями (в частности, пространственными), а изобразительные жесты — с содержа- тельными языковыми знаками, включая как существительные, так и глаголы.

3.1.3. Выводы

Если указательный жест и пантомимическая коммуникация не произошли ни от каких кодов, языковых или иных, заранее установленных вступающими во взаимодействие индивидуумами, у нас возникает закономерный вопрос: как благодаря им может осуществляться столь богатая коммуникация? Как объяснить великое разнообразие и сложность задействованных в ней коммуникативных функций, включая даже упоминание различных точек зрения на явления отсутствующих явлений? Каким образом реципиент развертывает длиннейшие цепочки умозаключений от указанного референта до социального намерения коммуниканта? Ответ на эти вопросы — целый набор сложных процессов, который придется довольно долго описывать и который в конечном счете войдет в состав кооперативной модели человеческой коммуникации. К тому же для полноты ответа потребуется описать задействованные здесь онтогенетические и филогенетические процессы (чему будут посвящены две последующие главы). На данный момент мы можем очертить основные элементы этой модели, дабы четко представить себе конечную точку пути, который человеку пришлось проделать, чтобы перейти от жестов обезьян

человеческим указательным жестам и пантомимической коммуникации.