«Событие» как слово и как понятие [1]

Слово «событие» (event) довольно часто используется как в обыденной речи, так и в специализированных работах по социальным наукам. Однако попытка сделать событие инструментом социологического анализа сразу же наталкивается на определенные трудности. Они связанны с неясностью, что считать событием, а что им не является (см., например, MacKenzie, 2008). Пожалуй, можно с уверенностью сказать что в социальных науках отсутствует понятийный консенсус относительно того, что есть событие.

Заметим, что социологи не были первыми из тех, кто пытался дать определение событию. «Теории» событий изначально развивались в философии (см., например, Mead, 1932; Davidson, 2001; Делез, 1997). При этом серьезные социологические попытки определить событие и сделать его элементом анализа социальной жизни либо не предпринимались, либо не замечались. Несмотря на то, что метафора событийного строения социальной жизни всегда так или иначе присутствовала в социологических концепциях, и о событиях говорят такие видные социологи, как И. Гофман, Г. Гарфинкель, Э. Гидденс и многие другие, событие как таковое вряд ли вызывало интерес у большинства социальных теоретиков. Короче говоря, в течение долгого времени не возникало идеи сделать событие базовым элементом социальной теории. В итоге, социология обратила внимание на событийную сторону социальной жизни значительно позже, чем философия.

Лишь около 20 лет назад в социологии стали появляться попытки описать социальный порядок через его событийное устройство. При этом социологи наследуют многое у более ранних философских «теорий» событий. В частности, как и в философии, в социальных науках предлагается рассматривать событие в качестве элементарного компонента социальной жизни. Из событий складываются конфигурации социальных взаимодействий, которые и составляют социальный порядок.

Теория социальных событий

Событие понимается как наиболее простой референт анализа устройства социальной действительности и её изменения (см., например, Филиппов 2004). Однако именно эта простота события и создавала сложности с его определением. Вопросы, что считать событием, любое ли происшествие (occurrence) является событием, кто и на основании чего выделяет события, получили разные ответы в рамках различных подходов.

Пожалуй, наиболее развернутую пропедевтику теории социальных событий мы можем найти в феноменологии А. Шюца (Schutz, 1990). Для Шюца, социальная жизнь происходит в «живом настоящем»: в потоке социальных взаимодействий, осуществляемых здесь-и-сейчас. Однако понята и осмыслена может быть лишь постфактум (более точно было бы сказать в «перфектном времени»), как нечто дискретное и завершенное. Процедура осмысления с необходимостью предполагает выключение действующего из потока взаимодействий, чтобы он мог занять рефлективную установку и разделить поток взаимодействий на отдельные свершившиеся отрезки — события.

Таким образом, осмысление социальной жизни представляет ее состоящей из осмысленных отдельных событий. Она больше не поток, но конфигурация дискретных смысловых комплексов. Наделение события (элементарным) квантом смысла осуществляется  в акте наблюдения. «Вычленение» события из потока действий и практик возможно лишь постольку, поскольку существует наблюдатель и этот наблюдатель занимает рефлексивную установку по отношению к тому, что с ним происходит. «Наблюдатель, говорим мы, поскольку он именно наблюдатель, а не участник, перестает быть вовлеченным в течение взаимодействий. Он не просто обращает внимание на свершившееся, но и отличает его от всего последующего хода переживаний и действий» (Филиппов, 2004, стр. 36).

Событие и наблюдение

В конечном итоге, определение характера события — ответ на вопрос, чем было свершенное — отдается на откуп наблюдателю социальной жизни. Именно он, пребывая в рефлексивной установке, делит непрерывный, континуальный поток социальной жизни на отдельные, дискретные отрезки, наделяя их смыслом. В этой картине социальное событие соотносится с событием наблюдения.

Таким образом, есть наблюдатель, есть операция наблюдения, и есть событие. Однозначное соотнесение всех трех компонент дает смысловую квалификацию события как этого-вот-события. Однако ряд событий, составляющих социальную жизнь, обладают парадоксальными свойствами. Они могут в одно и то же время демонстрировать совершенно противоположные качества. Амбивалентность этих событий является одним из важнейших наблюдаемых аспектов тех социальных ситуаций, в которых они случаются.

Ярким примером таких событий будет событие резкого повышения игроком ставок за карточным столом при игре в покер. Для других игроков его действия являются непрозрачными: они могут означать, например, (при резком повышении ставок), что у игрока очень «хорошая рука», или же, наоборот, что он блефует. В последнем случае его действия обусловлены желанием заставить других сбросить карты и самому забрать «банк».

Блеф и «события Шредингера»

В случае с блефом принципиально важно, что на момент повышения ставки, действия игрока представляют собой «черный ящик» — другие не знают, чем обусловлены его действия, играет ли он по руке или блефует. Событие в момент осуществления может быть одновременно и блефом и не-блефом — в этом состоит его практическая проблематичность и неоднозначность. Я буду называть такие события «событиями Шредингера» [2].

При этом, заметим, что такая логическая структура события и задает возможность покерного блефа как такового. Будь действия игрока в момент их осуществления абсолютно прозрачны и понимаемы лишь одним возможным образом, блефа не существовало бы вообще. Более того, в отсутствии блефа игра в покер не могла бы состояться: повышение ставки всегда служило бы сигналом для других, что у игрока хорошая рука. Таким образом, амбивалентность события повышения ставки и практическая проблематичность считывания того, что здесь происходит, является конститутивным аспектом игры в покер.

Иными словами, игра в покер возможна в силу устройства событий Шредингера: они допускают принципиально различные (и даже более того — противоположные) способы считывания. Однако класс событий Шредингера не ограничивается покерным блефом и не исчерпывается случаями лукавства или введения в заблуждение. Во многие «серьезные» социальные ситуации встроены подобные «двуликие» события.

Так, в частности, судебное разбирательство возможно лишь в силу того, что событие, по которому суд должен принять решение, обвинение рисует одним образом, а защита — другим. Выразим это сильнее: обвинение настаивает, что случилось одно событие, а защита утверждает, что произошло нечто совершенно иное. Однако сам конфликт аргументаций обвинителя и защитника возможен лишь в силу того, что они отсылают к одному и тому же событию (говори они, допустим, о разных вещах, о разных людях или о разном времени, суд не нашел бы в их словах предмет для спора). В конечном итоге, важнейшим аспектом любого конфликта аргументаций является то, что он допускает столкновение принципиально разных конкурирующих описаний одного и того же события.

Как и в случае с блефом, здесь мы встречаемся с конфликтом двух разных перспектив описания и наблюдения события. Важно, что выбор в пользу одной из перспектив имеет принципиальное значение: он предопределит дальнейшее развитие событий (обвиняемый будет отправлен в тюрьму или оправдан, игрок поддержит ставку или сбросит карты). Таким образом, бинарность данных событий является причиной их проблематичности, а то обстоятельство, что их идентификация предопределяет последующие события, делает ситуацию принятия решения интересным для социологического изучения [3].

Идентификация событий

Конститутивной характеристикой «событий Шредингера» является то, что в их случае мы имеем единое произошедшее и наблюдаемое событие, которое при этом «видится» в совершенно разных перспективах его. Так, игроки в покер могут быть в равной степени уверены, что их «партнер» по игре блефует или же играет по руке. Но в какой момент и за счет каких механизмов происходит конечная квалификация события — когда снимается его амбивалентность? Иными словами, когда событие, допускающее множественность интерпретаций и описаний, распознается единственным и исключительным образом?

В случае блефа очевидным ответом на этот вопрос, казалось бы, является следующий. Мы можем определить, блефовал игрок или нет, лишь в том случае, если увидим его карты. Оценив силу его руки, мы сможем понять, насколько «адекватным» было повышение им ставки. Однако как тогда быть в том случае, если другие игроки сбросили карты, и поднимавший ставки не показал свои? Можем ли мы как наблюдатели событий игры определенным образом идентифицировать действия игрока?

Сделаем ситуацию еще более сложной: даже если мы увидим, что у игрока была слабая рука, всегда ли это значит, что он блефовал? Мы можем предположить, что игрок может просто неадекватно оценивать свои шансы, играть в покер в первый или второй раз, не знать всех комбинаций, просто запутаться или даже перепутать карты. Таким образом, карты игрока дают нам лишь весьма ограниченную информацию о событиях игры. Даже узнав их, мы не можем с уверенностью сказать, было ли повышение ставки блефом.

Но есть ли у нас какая-либо возможность понять, чем были действия игрока? Что здесь происходило «на самом деле»? Для начала стоит отметить, что для других игроков, сидящих за покерным столом, наша теоретическая проблема является проблемой практической. Они вынуждены отвечать на повышение ставки: либо поддерживать ее, либо сбрасывать карты. Их решение вопроса, происходит здесь блеф или нет, наблюдаемо в их ответах на действия игрока: если игрок поддерживает ставку, то он предполагает, что его рука сильнее и что, возможно, поднявший ставку блефует. Если же он пасует, то «верит», что его рука слабее. Таким образом, наблюдая взаимосвязь событий игры, мы можем как на уровне практики игры снимается проблематичность действий игрока, поднимающего ставку.

Порядки событий

Определенность события Шредингера в актуально разворачивающемся порядке игры задается его связью с другими событиями — предшествующими и последующими. Она наблюдаема в порядке событий игры. Этот порядок разворачивается в ответных действиях других игроков на повышение ставки. Мы можем наблюдать, как именно другие игроки определили события игры (их определения могут, естественно, различаться).

Однако это означает, что для одного игрока поднимающий ставки блефовал, для другого — играл по руке и т. д. Мы распознаем определение события лишь в связи с цепочкой предшествовавших и последующих событий, но таких цепочек может быть множество. Таким образом, наблюдая практическое определение амбивалентных событий, мы всегда имеем дело с множественностью определенностей.

Каким образом мы можем редуцировать эту множественность? Возможно ли, чтобы действия игрока получили некоторое «унифицированное» и согласованное определение? Последнее невозможно в актуальном порядке событий игры. Как мы видели, амбивалентность поднятия ставки снимается в рамках игры каждым игроком самостоятельно и наблюдаема по его практическим действиям — отсюда и множественность определенностей события. В каком-то смысле, на практическом уровне событие Шредингера всегда остается событием Шредингера — мы не можем заглянуть в ящик.

Для возникновения же возможности иного способа снятия амбивалентности произошедшего события, оно должно быть встроено в иной тип порядка событий — не в актуальный порядок происходящих здесь-и-сейчас событий, а в порядок свершенного. Это события уже завершенной игры, наблюдаемые из настоящего. Тогда все события свершились, а действия и реакции игроков известны. В таком случае события Шредингера не представляют более практическую проблему для игроков, требующую решения в настоящем. Но они снова могут быть актуализированы в ретроспективном обсуждении. Иными словами, нас интересуют те события, по поводу которых ведется коммуникация.

Именно порядком коммуникации о событиях задается порядок свершившегося. Коммуникация ведется по собственным законам, она не имеет прямой референции к актуально разворачивавшимся событиям игры. Иными словами, в ходе коммуникации то, что происходило за карточным столом, может описываться и переописываться совершенно различными способами: игрок может говорить, что он поднимал ставку просто так, или, наоборот, потому что у него была сильная рука, его партнеры могут утверждать, что они знали, что он блефовал, даже если во время игры сбросили карты и т. д. В ходе коммуникации будет осуществляться своеобразная ре-конструкция событий игры, простраивания новых смысловых и каузальных связей между ними, задающих новый порядок свершившихся событий уже постфактум.

То, каким будет этот порядок, какие связи между событиями игры удастся простроить, а какие нет — будет определяться уже практическими аспектами ведения коммуникации: стратегиями выстраивания аргументов, риторическими приемами, менеджментом убедительности и т. д. В рамках обсуждения и совместного сотворения описаний событий игры возможно достижение унифицированной определенности относительно того, блефовал или не блефовал игрок.

Реляционность событий Шредингера

Итак, подводя краткий итог, события Шредингера, к которым принадлежит и событие блефа, могут быть квалифицированы принципиально разными способами. Они представляют практическую проблему для участников социальной ситуации, в которых они происходят, и требуют принятия практического решения по собственной идентификации. От принятого решения зависит дальнейшее развитие событий. Идентификация события может осуществляться непосредственно в момент его осуществления (так, игрокам в покер необходимо идентифицировать, блефует игрок или играет по картам) либо же постфактум, когда действие завершено (это пример разбора случая в суде или же обсуждения завершившейся раздачи в покере).

Важно, что идентификация события всегда относительна — она реляционна конкретному наблюдаемому социальному порядку. Это означает, что для объяснения развития ситуации и хода последующих событий наблюдателю необходимо понять, как было идентифицировано событие Шредингера. Это требует встраивания этого события в некоторый порядок других событий: либо в актуально разворачивавшийся порядок взаимодействия, либо же в порядок коммуникации по поводу этого события. Данная процедура позволяет соотнести его с другими событиями, понять, как оно было идентифицировано, а также проследить причины развития ситуации одним, а не другим образом. Так, событие игры может быть определено как событие блефа лишь либо в соответствии с реакциями других игроков на поднятие ставки (в таком случае мы говорим, что игроки распознали событие или как блеф, или же как игру по руке), либо по описаниям, которые даются этому событию постфактум.

Значимость порядков событий не одинакова для понимания различных событий Шредингера. Так, для объяснения развития событий игры в покер более значимым является наблюдение актуальных реакций игроков на резкое поднятие ставки. Для других ситуаций, таких, как судебное заседание, например, наблюдение коммуникации по поводу события постфактум будет иметь не менее важные и социологические значимые последствия, чем само совершение преступления — именно порядком коммуникации по поводу события постфактум в суде определяется виновность или невиновность подсудимого.

Литература

Davidson D., Essays on Actions and Events, Oxford University Press, 2001

Garfinkel G., Studies in Ethnomethodology, Prentice Hall, 1967

Giddens, A., The Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration. Cambridge: Polity Press, 1984.

Goffman E., Frame Analysis. An essay on organization of experience, Northeastern University Press, 1986.

MacKenzie I., What is a Political Event? // Theory & Event, Vol. 11, Issue 3, 2008

Mead, G.H., Mind, Self and Society from the Standpoint of a Social Behaviorist. Chicago: University of Chicago Press, 1934

Mead G. H., The Philosophy of the Present, Open Court, 1932.

Schutz A., On Multiple Realities // Schutz A., Collected Papers, Kluwer Academic Publishers, 1990, part III, pp. 207—259.

Делез Ж., . Складка. Лейбниц и барокко / Общая редакция и послесл. В. А. Подороги. Пер. с франц. Б. М. Скуратова — М.: Издательство «Логос», 1997

Филиппов А. Ф., Конструирование прошлого в процессе коммуникации: теоретическая логика социологического подхода, препринт WP6/2004/2005, М.: ГУ ВШЭ, 2004.

Филиппов А. Ф. Базовый словарь теории социальных событий // Пути России: проблемы социального познания, под. общ. ред. Д. М. Рогозина — М.: МВШСЭН, 2006, стр. 195—208.

Шюц А., Смысловое строение социального мира // Шюц А., Избранное: Мир, светящийся смыслом, М.: РОССПЭН, 2004, стр. 687—1022.

Примечания

↑1. Я выражаю признательность А. Ф. Филиппову, поставившему вопрос о социальной теории событий и разработавшему ряд ключевых различений теории социальных событий, которые позволили мне поставить данный исследовательский вопрос. Я также признателен всем участникам 4 семинара Философско-социологического факультета, на котором 12 октября я представил свой доклад, посвященный проблематике блефа в покере.

↑2. Я благодарю Виктора Вахштайна, который на научном семинаре философско-социологического факультета РАНХиГС подарил мне метафору для описания такого рода событий: это метафора «кота Шредингера». Как и в случае с известным котом, который одновременно может быть и жив и мертв, игрок одновременно может блефовать и играть «по карте». Действия игрока обладают такой же двойственностью и, буквально, «спрятаны в ящик». Также я признателен ему за продуктивные комментарии по данному тексту.

↑3. О широте класса обсуждаемых событий, говорил, в частности, Дональд Дэвидсон. Он утверждал, что мы можем извиняться, заключать сделки, обвинять друг друга, осуществлять вменение ответственности и т. д. лишь в силу того, что одно и то же событие может с равной долей убедительности быть одновременно представлено и описано совершенно по-разному. Дэвидсон развивает этот аргумент в своих эссе, посвященных проблематике философского понимания событий действия. Из них наиболее показательными являются эссе 1963 года Actions, Reasons and Causes, эссе 1969 года Individuation of events и эссе 1971 года Agency (см. Davidson D. (2001), Essays on Actions and Events, Oxford University Press).