Понимание блага
В начале «Никомаховой этики» Аристотель пишет: «Всякое искусство и всякое учение равным образом и любой поступок и сознательный выбор, как принято считать, стремятся к определенному благу, поэтому удачно определяли благо как-то, к чему все стремится». В начале «Политики»: «Всякое общение организуется ради какого-то блага (ведь всякая деятельность имеет в виду предполагаемое благо), очевидно, что всякие общения стремятся (στοχάζεσθαι) к тому или иному благу». Глагол στοχάζεσθαι по-гречески значит «целиться». В «Никомаховой этике» Аристотель приводит пример с лучником, который целится в мишень. Точно так же любая человеческая деятельность, желание чего-то достичь — это попытка попасть в цель.
Таким образом, благо — то, к чему все стремится: цель наших поступков и занятий. В конечном счете благо является смыслом нашего существования. Самая естественная вещь для каждого человека — подумать: «Зачем я живу?» Эту цель (а не что-то абстрактное и очень сложное) и нужно осознать как благо.
По Аристотелю, не все блага равноценны: есть вспомогательные, а есть финальные. Финальные цели люди выбирают по-разному: кто-то стремится к накоплению имущества, кто-то — к получению удовольствия, кто-то стремится к славе, кто-то — к тому, что философы называют счастьем, к благу, которое мы получаем от интеллектуальной деятельности. Это нужно просто принять как факт нашего существования: есть разные представления о благе. Философы пытаются показать, что их понимание блага является подлинным, в отличие от кажущихся благ, за которыми гоняются другие люди.
Греки верили, что мы живем, чтобы быть счастливыми. Для греков совершенно естественно было рассуждать, что цель политики — сделать граждан счастливыми. Политика делает это при помощи воспитания, законодательства и всего, что способствует тому, чтобы люди научились быть счастливыми и достигли этого предельного блага. Этот способ ориентации отличает классическую философию от современной политической философии: современные мыслители говорят о счастье слишком стыдливо. Но тогда возникает вопрос: как-то, что они говорят, соотносится с таким понятным ориентиром, как счастье?
Можно ли знать свое благо? Платон против Аристотеля
Аристотель принципиально расходится с Платоном и Сократом в том, откуда берется наше знание о счастье. Для Сократа и Платона важнейшую роль играла тема самопознания — в продолжение философской традиции, начатой еще Фалесом. Его призыв «Познай себя» предполагает инициативу, самостоятельность в понимании того, зачем ты живешь, кто ты такой в этом мире, что является твоим благом. Можно вспомнить эпизод в диалоге «Федр», в котором Сократ сомневается в казалось бы несомненных вещах. Он говорит своему собеседнику, что до сих пор не может разрешить даже следующего совершенно невероятного выбора: кем он себя мыслит — жутким витиеватым чудовищем, изворотливым Тифоном, или более простым и божественным существом.
Для Платона и Сократа вопрос самопознания — это, возможно, самый главный вопрос, на который человек ищет ответ. Ответ на этот вопрос можно дать самому себе, но нельзя заимствовать это знание от кого-то другого. У другого можно взять мнение. Для Платона благо — ответ на самую главную интригу человеческой жизни: «Для чего я здесь живу?»
Для Аристотеля самопознание не является проблемой. Политическое сообщество уже обладает всем необходимым знанием о благе, о возможностях человеческой самореализации, о том, какие дороги открыты для достойного человека в мире. В случае если это идеальное образцовое сообщество добродетельных людей. Старшее поколение в политическом обществе воспитывает младшее таким образом, чтобы дети усваивали это знание, приобретали соответствующие добродетели и научались приобщаться к той счастливой жизни, которую политическое сообщество позволяет достичь человеку. Таким образом, это благо не только известно, но и познаваемо через воспитание от поколения к поколению. Оно все время сохраняется в образцовом политическом сообществе.
Аристотель возмущается энигматичностью платоновской трактовки блага. По Аристотелю, мы можем рассмотреть благо с разных точек, можем описать его в категориальном отношении, сравнить между собой разные способы высказывания о благе и посмотреть, чем является благо в разных категориях, в разных занятиях, разных профессиях. Аристотель с большим уважением относится к благу, присущему той или иной науке, тому или иному виду деятельности. Любая деятельность совершенно самодостаточно фокусируется на благе и способна достигать своих целей только тогда, когда фокусируется на своем, а не на каком-то таинственном абстрактном понимании блага.
Для сравнения уместно вспомнить, что Сократ говорил о деятельности профессионалов в «Апологии Сократа», в которой приводятся беседы с разными профессионалами во время прогулок по полису. Сократ приходит к выводу, что профессионалы на самом деле ничего не знают о собственной деятельности и не знают ее отношения к тому, что Сократ считает благом.
Если политическое сообщество, как утверждает Аристотель, хранит знание о благе, то политику, существующую в этом сообществе, резонно характеризовать не иначе как политикой блага или политикой счастья, потому что политика выстраивает иерархию видов деятельности и устанавливает, какие блага являются вспомогательными, а какие подлинными. Задача политики состоит в том, чтобы граждане были счастливыми, и в полисе она решается через воспитание граждан такими, чтобы они были способны к счастливой жизни.
Кто может стать счастливым — и как?
Аристотель считал, что не все способны к счастью. К счастью неспособны животные: они лишены возможности приобщения к тем видам деятельности, которые ведут к благу. Рабы не могут быть счастливыми в силу того, что наивысшие виды деятельности, которые ведут к благу, — не инструментальные, а предельные — им тоже недоступны.
Дети не могут быть счастливы, потому что они еще не овладели тем способом самореализации, который ведет к благу. Этот способ самореализации связан с тем, что у детей воспитывается добродетель, то есть некоторая безошибочная реализация их природных задатков. Благодаря ей они действуют точно, не промахиваясь, как лучник, стреляющий в цель, когда совершают поступки. В этом смысле у детей счастливое будущее в образцовом политическом сообществе, но пока они еще дети, они неспособны в полной мере ощутить счастье.
Даже свободные взрослые не всегда могут быть счастливы. В частности, во сне они непричастны к счастью вообще, потому что во сне приостанавливается наша способность различать благо и зло. А поскольку счастье — это наивысшая форма достижения блага, связанная с реализацией наших наивысших способностей и отвечающая наивысшим видам человеческой деятельности, мы теряем возможность быть счастливыми тогда, когда, как во сне, теряем способность различать благо и зло.
Аристотель предлагает (в конце первой книги «Никомаховой этики») рассуждение, которое можно назвать логикой блага или логикой счастья. Согласно ему, душу можно разделить на две части. Одну — совершенно логическую, связанную с интеллектуальными, мыслительными добродетелями, такими как мудрость, знание, разумение. Другую — алогическую, лишенную причастности к логосу. Это растительная часть души, общая как для животных и растений, так и для человека (когда человек спит, у него активна именно растительная часть души, а вовсе не мыслительная).
Но эту двухчастную классификацию Аристотель вынужден усложнить, превратить в трехчастную, выделив еще одну, промежуточную часть души, которая отвечает не мыслительной, а нравственной добродетели. Эта часть связана с нашими влечениями и стремлениями, она не является чисто логической частью, но обладает способностью подчиняться логосу — в этом смысле в ней нет самостоятельности, свойственной мыслительным активностям, причастность к логосу второстепенная, зависимая.
Как происходит превращение нелогических влечений и стремлений во что-то, связанное с логическим суждением? Аристотель сравнивает этот процесс с тем, как дети перенимают суждения своих родителей и — в русском переводе — «друзей». На самом деле классическая «филия» — это гораздо более сложное понятие, чем современное понятие дружбы; его можно было бы переводить как «свойскость». Друзья — это скорее «свои люди», а не просто товарищи по детским играм. И ребенок перенимает суждения о своих влечениях и стремлениях у своих людей, будь то родители или другие люди из ближнего круга. Эти суждения «оформляют» стремления.
Свои люди по определению имеют единое представление о благе. Таким образом, когда ребенок плавно перенимает с течением времени суждения своих людей о том, что значат его стремления, он, согласно Аристотелю, не делает себе ничего плохого, вредного. Он заимствует только то, что и так является его собственным, потому что он заимствует это у «своих людей», он заимствует у них свои собственные суждения, которые отвечают его собственной природе, его собственному благу. И так возникает особая речь, построенная на перенятии своего логоса, свойственного своему кругу людей, которую можно называть «филийной», «свойской» или «своей» речью.
Своя речь явным образом отличается от математики. Логос, который мы перенимаем у своих людей, — не то же самое, что математический логос. Судя по тому, как Аристотель описывает процесс перенимания своей речи, он непохож на равноправные договорные отношения. Ребенок не выступает партнером по переговорам со взрослыми. Когда он научается «оформлять» свои желания при помощи логоса, он заимствует. Это не переговорный, не математический логос, это не самостоятельный способ суждения. Филийную, «свойскую» речь Аристотель явным образом отличает от того, что можно назвать в широком смысле речью или логикой справедливости, которая у него построена как раз на договорных отношениях, на математических пропорциях, как следует из пятой книги «Никомаховой этики». Поэтому существует две разные логики, и мы должны быть готовы к тому, что о благе и справедливости мы говорим немного по-разному.
Этот текст написан на основе семинаров Алексея Глухова.
