Человеческие представления о справедливости слабо связаны с телами и реальным миром. До тех пор, пока субъектом действий внутри виртуальной реальности остается человеческий мозг, все стандартные представления о морали продолжают работать. Мораль и так виртуальная машина в человеческом мозге, а не реальный процесс. Почему эта виртуальная машина не может работать в отношении виртуальной реальности?
Еще Джордж Беркли в XVIII веке предполагал, что если нечто, произошедшее в искусственной реальности, становится для вас этической или моральной травмой, то это настоящее переживание, которое ничем не отличается от переживаний, связанных с реальным миром.
Даже если мы предположим, что можно будет побить человека в виртуальной реальности, а на самом деле он не умрет, вряд ли это сделает людей более жестокими. Американский психолог Стивен Пинкер объясняет, что в течение последних веков уровень насилия снижается. В XVII веке людей публично казнили на площадях, а сейчас так никто не делает. В начале XXI века объявили, что семейное насилие — это тоже нехорошо. Если люди будут бить друг другу виртуальные лица, это приведет не к росту насилия, а к дальнейшему изменению культуры. Общество станет считать, что виртуальная драка — это все равно очень плохо, и степень неприемлемого насилия будет начинаться на более низком уровне.
Современная массовая культура показывает, что предательство или героизм в виртуальной реальности тоже ничем не отличаются от этих понятий в классической культуре. В одной из серий «Южного Парка» речь идет о мире Warcraft: папа одного из героев, Стэна, приходит к нему на помощь, побеждает злодея и умирает у сына на руках. События в игре воспринимаются как по-настоящему драматические. В рамках теории Беркли виртуальные поступки могут быть вписаны в стандартный моральный контекст.
Сейчас накопилось много историй об этических и политических конфликтах внутри видеоигр. В медиа пишут о протестах пользователей, которые выходят на виртуальные площади и гремят виртуальными мечами. Это демонстрирует неизменность человеческой природы, независимо от смены медиаконтекста. Другой вопрос — сможет ли она и дальше оставаться неизменной? Возможно, виртуальная реальность — великий исправитель нравов, а возможно, нет. Зависит от того, какие правила мы в нее заложим.
Некоторые свойства виртуальной реальности ставят не столько этические, сколько политические вопросы. Например: будет ли у нас частная собственность на виртуальную реальность — не на отдельные предметы вроде космического корабля или аватара, а на всю виртуальную реальность как пространство и совокупность правил игры? В нашем мире мы можем владеть землей, и это, наверное, предельный ресурс, который нам может принадлежать. Но мы не можем владеть законами физики. А в виртуальной реальности можно владеть самой онтологией, всеми законами виртуального мироздания.
Можно ввести законодательный запрет, связанный с частной собственностью на онтологические законы той виртуальной реальности, в которую вы погружаетесь? Мне кажется, тут очень большое пространство для политической борьбы. С землей мы согласились, но законы, по которым строится весь мир, не могут быть частной собственностью, их нельзя менять волюнтаристски.
