Многообразие и родство австралийских языков
Народы северно-западной части Арнемленда верят, что первым человеком на Австралийском континенте была женщина по имени Варамурунгуджи, пришедшая из индонезийского Макасара. Она родила много детей, подарила каждому язык, на котором он должен говорить, и расселила их по разным территориям. Конечно, это всего лишь местный миф, который даже не распространен за пределами западных регионов, поэтому нельзя делать какие-либо выводы относительно остальных частей Австралии. Но этот миф указывает на особую важность языкового многообразия для самоопределения человека и его места в мире. Из него видно, что это многообразие является частью устройства Вселенной. Языковое многообразие — неотъемлемая часть общественного порядка.
Сколько всего языковых семей в Австралии? Если мы определим термин «семья» как «максимальная группа родственных языков» наподобие индоевропейской или афразийской, то исследователи, склонные к объединению всего вместе, скажут, что существует единая австралийская семья. Однако, с другой стороны, те исследователи, которые склонны все разделять, скажут, что нельзя говорить о единой группе, пока не собрана твердая база доказательств. Поэтому они выделят только те большие группы, для которых уже доказана связь, и назовут около 20 языковых семей. Это зависит от самого определения уровня сходства языков, достаточного для обозначения родства. Я склоняюсь к первой точке зрения и выделяю единую большую семью, в которую входят около 20 ветвей или подгрупп. Самая большая из них — пама-ньюнга — по площади занимает ⅞ Австралийского континента, а все остальные сконцентрированы в северо-западной части и представляют огромное разнообразие с точки зрения взаимного родства.
Среди ученых нет единого мнения относительно родства австралийских языков. Более осторожные заявляют, что их схожесть может быть следствием их долгого сосуществования. И в самом деле, если вы послушаете какой-либо австралийский язык в записи, то сразу же узнаете и скажете: «Это австралийский язык». Фонологически все языки Австралии похожи. Но если обратиться к морфологии, то тоже есть общие суффиксы и около 10–20 глагольных корней (bu — ‘ударять’, wu — ‘давать’, ni — ‘сидеть’, na — ‘видеть’ и так далее). Но с точки зрения сравнительных методов некоторые языки северной части Австралии не могут считаться родственными остальным. Из-за того, что семья пама-ньюнга обособилась, многие конструкции в ней были переструктурированы, а сложные системы приставок, которые есть почти во всех языках Австралии, опущены. Тем не менее сходства в системах префиксов — лучшее доказательство того, что все языки вне пама-ньюнга являются частью единой австралийской семьи. Те носители протоязыка, что перестали пользоваться префиксами, бессознательно уничтожили лучшее доказательство родства австралийских языков.
Но не все потеряно. К счастью, есть несколько групп, которые не входят в семью пама-ньюнга, например кунвинькуские. В этих группах нужно рассмотреть систему суффиксов и выделить достаточно сходств, чтобы провести параллели между ними и пама-ньюнга. На втором шаге можно обозначить отношения между всеми не-пама-ньюнгскими языками на основе их общей богатой системы приставок. Мы пока далеки от завершения этой задачи, но, следуя этой логике, постепенно сможем собрать доказательства связи всех австралийских языков.
Аборигены поселились в Австралии около 60 000 лет назад, и на протяжении долгого времени, вплоть до прибытия европейцев, не было какой-либо существенной иммиграции, поэтому можно считать, что австралийской языковой семье 60 000 лет. Хотя для лингвистов говорить подобное — табу, поскольку считается, что языки меняются и развиваются гораздо быстрее.
Австралийские языки, диалекты и многоязычие
Чтобы оценить количество языков в Австралии, нужно заглянуть в прошлое, в момент первого европейского вторжения. В 1788 году, до прибытия европейских колонизаторов, существовало около 250–300 языков, не считая диалектов. Здесь под языком подразумевается что-то, что требует собственной дескриптивной грамматики. Около 120 языков с тех пор уже исчезло, то есть нет ни одного человека, говорящего на каком-либо из них. Около 20 языков можно назвать «здоровыми» (это значит, что они передаются детям). В рамках этого определения самыми «здоровыми» регионами можно назвать Арнемленд, долину реки Дейли, пустыню Танами, Западную пустыню, Центральную Австралию, Западный Кейп-Йорк, а также Торресов пролив. Если посмотреть на причины этой катастрофической утраты языков, самой масштабной среди всех континентов, в первые два столетия существования страны они восходят к разного рода репрессиям, наказаниям людей за общение на их родном языке, включая разного рода избиения, разлучение детей с родителями и так далее. Но сегодня самая большая проблема заключается в убеждении, что моноязычие — это нормально, так что все время и усилия должны быть сконцентрированы лишь на изучении английского языка в школе и прочих учреждениях.
Таким образом, этот подход игнорирует тот факт, что традиционно мультиязычие было нормальным, и аборигены в этом смысле удивительно хорошие лингвисты. В районах с сильным языковым разнообразием, таких как Западный Арнем, где многие кланы говорят на разных языках, большинство взрослых владеют 4–6 языками. Причем некоторые из них (например, какутю, кунвиньку и амурдак), несмотря на то что принадлежат одной австралийской семье, могут быть не похожи друг на друга так же, как английский и русский. Можно легко обнаружить три языка в радиусе 100 километров друг от друга, различающихся в той же степени, что английский, русский и армянский. Их носители часто состоят в браке, поэтому осваивают все три языка — а иногда и больше — на хорошем уровне. Мне никогда не встречался абориген, не стремящийся выучить английский на самом высоком, доступном ему уровне. И благосклонное отношение к ценности языков коренных народов, а также проявление уважения к положительным эффектам многоязычия никак не противоречат сохранению традиционных языков.
Помимо различий самих языков, существуют также различия и в их диалектах. В чем разница между языком и диалектом? Есть известное высказывание Макса Вайнрайха: «Язык — это диалект, у которого есть армия и флот». Такой критерий не мог бы быть применим к Австралии. Если мы посмотрим на то, как сами аборигены говорят о разнице в языках, то заметим, что они часто используют выражение «другой язык» для обозначения отчетливого разнообразия вне зависимости, диалект это или же совершенно другой язык. Поэтому нам нужно использовать другой подход, и это может быть очень сложно. Одной из используемых лингвистами мер является процент общей лексики. Например, две разновидности языка, у которых 85% общей лексики, будут считаться одним языком. Но это не очень надежный тест. Бывает, что, несмотря на общую лексику, грамматика этих разновидностей организована совершенно по-разному.
Например, язык каядилт, будучи очень близким к юкулте, оказался совершенно другим с позиций грамматики, несмотря на 85% общей лексики. С другой стороны, существуют длинные диалектные цепочки, встречающиеся в Западной пустыне, если двигаться со стороны Центральной Австралии к Индийскому океану, где каждый шаг соответствует небольшому изменению, малому проценту различий в лексике, но между концами этой цепочки разница составляет 60%, поэтому они будут считаться разными языками. Поскольку подобный критерий весьма спорный, лингвисты предпочитают тот, что основан на необходимости отдельной дескриптивной грамматики, и изучают возможность описания диалектов как вариаций.
Причины широкого разнообразия языков
Причины широкого разнообразия языков — это один из главных нерешенных вопросов в данной области. И стыдно, что мы не можем ответить на него, и отчасти потому, что до сегодняшнего дня он не рассматривался как основной в лингвистике. Конечно, существует несколько, казалось бы, привлекательных гипотез. Многие места в мире, где отсутствовала централизация, демонстрируют высокий уровень языкового разнообразия. Именно мощный аппарат централизации навязывает языковую однородность. Тогда с этой точки зрения стоило бы спросить не о том, почему Австралия и другие похожие регионы так богаты языками, а почему в других частях мира их количество столь невелико. Но все же это не объясняет, каким образом появляется это разнообразие. Одной из предложенных ранее гипотез является изолированность, но очевидно, что это не может быть правдой: если посмотреть на области высокого языкового разнообразия, например Западный Арнем или Южную Новую Гвинею, то там люди регулярно общаются друг с другом, хоть и говорят на разных языках. Можно перейти небольшую речку вброд и оказаться на территории с другим языком. Другая гипотеза связана с количеством осадков и продолжительностью периода вегетации: чем щедрее среда, тем больше различных групп могут проживать в одном месте. Но в лучшем случае это может быть лишь косвенной причиной, поскольку одни лишь осадки не могут превратить один язык в несколько.
Подобные климатические и географические факторы способствуют развитию определенных типов общества, которые затем стимулируют языковую диверсификацию по социальным причинам. Так что на нас возлагается ответственность найти и измерить задействованные в этом социальные процессы. Поэтому важно понять, какие именно социальные процессы управляют дифференциацией. Сначала нужно выяснить, каким образом появляются новые языковые элементы: новые звуки, грамматические структуры, слова, значения. Что приводит к тому, что их диапазоны в различных регионах различаются? Скажем, влияет ли на это многоязычность? Существуют ли какие-либо другие факторы среды, такие как большое генетическое разнообразие среди населения, которое предпочитает большую дифференциацию в эволюционных путях развития, увеличивая, например, многообразие того, что проще произносить (если речь идет о звуках). Таким образом, это самый первый шаг, который выделяет индивидуальное разнообразие.
На втором этапе нужно понять, каким образом социум предпочитает один вариант другому. Совершенно очевидно, что некоторые группы имеют языковые идеологии, которые используют языковые средства, чтобы сказать: «Наш клан отличается», «Наша группировка отличается» и так далее. Подобные идеологии могут воспользоваться даже индивидуально придуманными вариантами, которые в противном случае, возможно, были эфемерны или своеобразны, и сделать их маркером социальной идентичности, следуя в сторону большей диверсификации. Хотя это звучит правдоподобно, очень печально, что наше понимание этого процесса находится на уровне отдельных занимательных примеров. Научному сообществу нужны очень детальные согласованные исследования по изучению отдельных речевых сообществ, огромного количества различных языковых носителей, а также того, как они говорят. Необходимо провести сравнительный анализ и посмотреть, каким образом те сообщества, в которых они живут, воспринимают языковую разницу и насколько меняется эта величина при смене культурного региона. Именно этому посвящен наш проект «The Wellsprings of Linguistic Diversity». Мы изучаем три региона с высоким разнообразием: Арнемленд в Северной Австралии, Южную Новую Гвинею и Вануату. Мы просим людей рассказывать истории, а затем смотрим, насколько они различаются у разных людей, сравниваем их с такими большими языками, как английский и испанский, или средними, как самоанский, пытаемся понять, что управляет процессом диверсификации. Чтобы понять, почему что-либо отличается, нужно посмотреть на процесс, который привел к этим различиям.
Система родства
Термины родства в австралийских языках невероятно сложны, возможно, самые сложные в мире. Во-первых, это универсальная система, поскольку есть правила, привносимые людьми, которые позволяют любого человека на нашей планете определить при помощи ограниченного множества терминов родства. Эта система работает, поскольку она рекурсивна и состоит из правил эквивалентности. Например, «брат моего отца» — это то же самое, что «мой отец», если применить правило «эквивалентность однополых сестер/братьев», поэтому вместо русского «дяди» используется «отец», а «двоюродный брат» превращается в «сына моего отца» или «моего брата». Мы можем продолжить применять данное правило и сделать вывод, что «сын сына сына брата отца отца моего отца» — это «мой брат». Поэтому, имея базовые термины родства и правила эквивалентности, можно найти кого-то в Южной Африке, чье семейное древо разошлось с вашим 125 000 лет назад, но кто является для вас близким родственником. Это очень мощная система выводов, которая позволяла аборигенам создавать альянсы через весь континент. Вы можете встретить кого угодно и понять, кем он вам приходится, таким образом расширяя систему социальных связей, что жизненно важно, если вы ведете традиционный образ жизни в пустыне с необходимостью во времена засухи переехать к дальнему родственнику.
Кроме того, многие аборигены употребляют в своих языках особые термины, которые указывают на степень родства сразу с двух сторон. Например, возьмем двух людей — А и В. Они обсуждают друг с другом кого-то, кто является матерью А и дочерью В. Как мы опишем отношения между этим человеком и А с В на других языках? Использование слов «мать» и «дочь» зависит от того, с какой стороны посмотреть. В австралийских языках есть уникальная система, которая отвечает на вопрос сразу с двух сторон, предлагая сотни слов со значениями вроде «кто-то, кто является твоей дочерью и моей матерью, при том что я твоя внучка». Эти системы почти уникальны (подобное можно встретить кроме Австралии только в долине Амазонки). Их использование культивирует способность видеть мир сразу с нескольких перспектив.
Невообразимый язык
Многие австралийские языки конфликтуют с привычным пониманием вещей, которое общепринято в большинстве языков. Можно рассмотреть это на примере языка каядилт. Например, есть выражение «жена моего брата». Мы просто берем выражение «мой брат» и ставим его в родительный падеж. В русском языке люди говорят: «Я дал книгу жене моего брата» — слово «жена» используется в дательном падеже, а «брат» — в родительном. Если перевести это на каядилт, то нужно сначала поставить выражение «мой брат» в родительный падеж, а потом все слова в дательный падеж. Получится что-то, что на русский язык перевелось бы так: «Жене моего-ему брата-у». Такие конструкции очень редко встречаются в языках мира.
Подобных особенностей в каядилте довольно много. Лингвист Ноам Хомски обращался к универсальной грамматике, которая рассматривает языки как похожие, но имеющие разные вариации. Это значит, что есть разные опции, которые могут быть общими для всех языков, но они еще не были найдены. Например, Стивен Пинкер и Пол Блум в начале 1990-х годов писали, что ни в одном языке нет аффиксов, указывающих на время. Это неправда в случае с каядилтом. Каядилт и другие австралийские языки показывают нам, что мы должны изучать языки такими, какие они есть, и осознать их богатство и многообразие.
Актуальные вопросы
Остается очень много открытых вопросов, связанных с австралийскими языками. Можно привести четыре главные проблемы. Первый вопрос — насколько сильно связаны австралийские языки и почему они так мало изменились за время своего существования? Обычно язык распространяется по миру благодаря торговле, животноводству, из-за завоеваний, но это все опять же не работает на примере Австралии. Мы не знаем, каким образом языки пама-ньюнга распространились на ⅞ континента.
Второй вопрос заключается в том, как культура влияла на развитие языка. В мире языка гораздо больше возможностей, чем мы можем себе представить. Австралийские языки развивались в необычных направлениях, и мы до сих пор находим феномены, о которых ничего не знали. И хотя мы описываем интересные языковые структуры, мы все еще не понимаем, как они пришли к своему нынешнему состоянию.
Третий вопрос — корпус языка. Если мы хотим рассмотреть феномен древнегреческого языка, у нас есть миллионы слов, собранных в единый корпус, который мы можем изучить. В австралийских языках у нас есть только 0,01% от этого размера. Сейчас нужно построить корпус для каждого из австралийских языков. Если подумать о том, что библиотека многих языков хранится в голове двух-трех человек, станет понятно, насколько важно все задокументировать. Чтобы поднять эту проблему, я написал книгу «Умирающие слова: языки под угрозой и что они хотят нам сказать» (Dying Words: Endangered Languages and What They Have to Tell Us).
Четвертый вопрос — социальные процессы, которые влияли на строительство языка. Особенно важно понять, какие условия могут убить разнообразие языка.
Представьте, что вы ничего не знаете о ваших предках, потому что ваш язык этого не позволяет. Или представьте, что все культурное наследие стерто или никогда не было написано. Такая угроза стоит перед австралийскими языками. Работа над коренными языками может сильно изменить то, как люди воспринимают культуру, а следовательно, и себя, а также чувствуют причастность к традиционной культуре в этом глобализирующемся мире.
Источник: Serious Science
