Философы очень любят различного рода классификации, и эпистемология этим тоже занимается. Она очень четко рубрицирует, что есть, к примеру, такое знание, которое является абсолютно доказательным, так называемое аналитическое, дедуктивное знание. Оно лежит в основе математики или логики. К слову сказать, и сама философия всегда тоже надеялась заниматься именно таким типом знания. А есть, скажем, такое знание, которое не обладает абсолютной доказательной силой, а только так называемой вероятностной истинностью. Это знание синтетическое, индуктивное, оно лежит в основании естественных наук и фактически той науки, которую мы знаем с начала Нового времени и которая так стремительно развивается в настоящее время.
Занимаясь такими классификациями, философы-эпистемологи не просто наводят порядок; они, например, заметили, что знание обладает одним серьезным внутренним парадоксом. Дело в том, что преимущество абсолютно доказательного знания, например математики или логики, в том, что если мы что-то доказали по определенным правилам, то можем быть абсолютно уверены в том, что ошибок нет, мы получили абсолютную истину. Но минусом такого знания является то, что там нет приращения, мы не узнаем ничего нового. Логика дает законченное знание. Математику, хотя это более дискуссионный вопрос, часто тоже так видят. Естественная наука обладает другим плюсом: мы каждый день узнаем что-то новое, но мы понимаем, что завтрашний день может опровергнуть самую, казалось бы, достоверную теорию. Мы часто не доверяем тому, что читаем в области новейших научных разработок, так как осознаем, что результаты работы какой-то исследовательской группы, обнаруженные ею закономерности могут быть справедливы только в рамках их эмпирической выборки. И в этом смысле имеют место ограничения не только исторические, но и, если угодно, географические. Это минус естественных наук, но плюс, конечно же, в том, что мы узнаем что-то новое, а именно так мы и понимаем знание.
Так вот парадокс, с которым философы-эпистемологи давно имеют дело, заключается именно в этой ситуации. Что такое для нас настоящее знание, как мы его понимаем? Настоящее знание — это когда мы соединяем несоединимое, когда мы хотим получить и абсолютную доказательность, и новую информацию. Но в реальности мы имеем печальную дилемму: либо одно, либо другое. И получается, что настоящего знания у нас нет. Это та проблема, с которой философы-эпистемологи пытаются работать и предлагать разные теории, в частности трансцендентализм, феноменологию и другие подходы, которые помогли бы решить эту проблему. И конечно, для эпистемолога традиционными являются вопросы: какое место занимает наблюдатель по отношению к тому знанию, которое у нас есть; можно ли надеяться на какое-то универсальное, не зависящее от наблюдателя знание; существует ли врожденное, так называемое априорное (доопытное) знание или во всем главенствует опыт; как именно мы что-то понимаем, как к нам приходит понимание, как схватываются смыслы и так далее.
О повседневности: Каждодневная работа в наибольшей степени связана с преподаванием, хотя идеальным соотношением для специалиста является некий баланс между научной, исследовательской работой и преподавательской. По-хорошему преподавательская работа должна идти вслед за исследовательской: сначала мы должны проводить какие-то исследования, вырабатывать гипотезы, а потом делиться ими. Но далеко не всегда так получается, ведь большей частью преподавание включает в себя какие-то вводные вещи, которые мы рассказываем студентам, и только в последнюю очередь удается поведать о том, с чем пытаешься работать в качестве исследователя.
Если говорить об исследовательской работе, то в основном это попытки писать тексты, статьи в журналы, потому что дискуссионное поле в современном мире довольно-таки оживленное, и это касается и философской отрасли. Эти дискуссии живут на страницах определенных научных журналов, и задача каждого из нас, исследователей, состоит в том, чтобы встроиться в эту живую дискуссию, которая сейчас происходит, и попытаться предложить какой-то новый ракурс или отстоять ту или иную позицию. В основном поле теорий уже поделено: есть одна школа, есть другая, и представители одной школы пытаются предложить как можно больше убедительных аргументов, которые могли бы усилить их позиции в философском мире. И поэтому повседневность выглядит как работа, состоящая из прочтения текстов своих оппонентов и размышлений над тем, что можно было бы написать и предложить в какой-то журнал. Сама процедура публикации в современном научном мире выглядит таким образом, что ученый, написавший что-то и посылающий это в журнал, проходит довольно сложные фильтры экспертизы своих коллег. Так называемые рецензенты указывают на недостатки, корректируют текст. Это очень здоровая ситуация, потому что каждый из нас пишет некий черновик, который потом доводится до ума лагерем коллег по цеху, и поэтому здесь правильнее говорить о некоей коллективной работе, а не сугубо индивидуальной.
Об особенностях профессии: Довольно типичная черта философов в принципе — некая отстраненность, он должен как бы отстраниться от своего материала и заниматься неким внешним наблюдением. С другой стороны, для философа очень важна систематизирующая работа, это сразу выделяет его и, может, даже делает белой вороной в современном мире, потому как современный научный мир все больше отходит от традиции фундаментальной системности. Даже очень серьезные научные исследования ведутся в иной эпистемологической парадигме: тот или иной исследователь предлагает какую-то теорию и не пытается ее связать со всем, что есть вокруг, не пытается четко определить свое место внутри всей науки. А философы отчасти по старинке, отчасти потому, что так устроено их дисциплинарное пространство, не могут работать локально, им нужно показать, какое место занимает их теория посреди прочих, размежеваться с одними и связаться узами преемственности с другими, показать, как изменится знание в целом, если будет принята одна, а не другая доктрина.
Эпистемолог интересуется тем, что в принципе можно знать. Не тем, что мы конкретно сейчас узнали, а тем, что мы вообще когда-либо сможем или, напротив, так и не сможем узнать. Эпистемолог отвечает на знаменитый кантовский вопрос: «Что я могу знать?» В этом вопросе речь идет о границах нашего познания: можем ли мы быть абсолютными оптимистами в своих познавательных амбициях или в нашем познании должно также найтись место здоровому скептицизму? Он всегда интересуется двумя вещами: во-первых, как сделан тот или иной продукт — идея, теория, аргумент, он пытается анатомировать ту или иную мысль, работает как интеллектуальный хирург, а во-вторых, какие инварианты можно найти внутри изменяющегося знания. Эпистемолог понимает, что любая теория, направление или парадигма имеет глубокие фундаментальные установки. И он пытается до них докопаться, потому как полагает, что если вскроет основание того или иного знания, то, во-первых, сможет спрогнозировать, что можно будет получить в будущем, а во-вторых, будучи консерватором, считает, что под видом новой идеи или теории часто скрывается что-то переформулированное, но уже хорошо известное. Ключевых, действительно важных мыслительных ходов не так много, но от эпохи к эпохе, от языка к языку, от культуры к культуре они меняются, и если какие-то другие исследователи за разностью одежек, за разностью форм подачи, языка не могут углядеть то общее, что есть, то эпистемолог старается эти фундаментальные предпосылки вскрыть. То есть очень часто в чем-то, по общему признанию, новом эпистемолог это новое может и не увидеть. Он выступает таким скептиком, которого всегда труднее убедить в том, что новая теория является действительно новой, а не просто ремиксом старых теорий.
