Город в классической социологической теории
Фердинанд Теннис использует выражение «горожанин» («житель большого города») чуть ли не как ругательство. Теннис разделил две формы солидарности: общину (Gemeinschaft) и общество (Gesellschaft). Община отсылает к свойству «иметь что-то общее». Это органическая, сущностная, примордиальная, нерефлексивная связь между людьми, которая возможна в семье или крестьянской общине. Напротив, общество (в значении «бывать в чьем-то обществе») отсылает к общению. Это избирательная, рациональная, рефлексивная социальная связь, в основе которой лежит взаимовыгодный обмен и которая достигает своего апогея в больших городах. Рост городов — это победа расчета над чувством, обмена над родством, Гоббса над Аристотелем. Так задается очень важная для всей последующей социологии антиномия: с одной стороны — деревня, сообщество и традиция, с другой — город, общество и рациональность.
Еще один классик — Георг Зиммель — придал теме городской жизни особое антропологическое измерение, представив жителя большого города в образе невротика: «Психологическая основа, на которой выступает индивидуальность большого города, — это повышенная нервность жизни, происходящая от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений». В городах чувства и реакции людей притупляются: абстрактное преобладает над конкретным, типичное — над индивидуальным, анонимное — над личным. А потому зиммелевские городские невротики ничем не напоминают симпатичных персонажей Вуди Аллена — они расчетливы, циничны и жестоки: «Большие города были издавна центрами денежного хозяйства, так как разнообразие и сосредоточение в них обмена придало орудию обмена такое значение, какого оно едва ли достигло бы в деревне при скудости ее обменных отношений. Но денежное хозяйство и преобладание рассудочности стоят в теснейшей связи между собой. Им обоим свойственно конкретное деловое отношение к людям и вещам, при котором нередко формальная справедливость сочетается с беспощадной жестокостью». На этой же хозяйственной стороне городской социальности сфокусировался и Макс Вебер, посвятивший отдельное исследование средневековым городам как центрам обмена.
Единственный классик социологии, старательно обходивший тему специфичности городской жизни стороной, — Эмиль Дюркгейм. Зато его учитель Нюма-Дени Фюстель де Куланж оставил в наследство одно из лучших исследований по социальной истории древних городов.
Фюстель де Куланж Н. Д. Древний город. М., 2010
Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь. М., 2002
Теннис Ф. Общность и общество. М., 2012
Вебер М. Город. 1921
Филиппов А. Ф. Ясность, беспокойство и рефлексия: к социологической характеристике современности. М., 2008
Чикагская школа: городские сообщества
Тогда сказал Енох — здесь город укрепленный
Построим с башнею, из камня возведенной, —
И вскоре, заменив шатер из полотна,
Воздвиглась города зловещая стена.
Это стихотворение Виктора Гюго отсылает к ветхозаветному сюжету: первый упомянутый в Пятикнижии город строит Каин для своего сына Еноха. Город становится символом анонимности, за которой можно укрыться от родового проклятия и избежать остракизма. Классическая социология многим обязана этому романтическому антиурбанистическому мифу. Когда в мае 1952 года в городе Баффало умер Луис Вирт, журнал Time разместил следующий некролог: «…в возрасте 54 лет скончался от сердечного приступа доктор Луис Вирт, социолог из Чикагского университета, считавший современный большой город одним из печальнейших порождений цивилизации и однажды сказавший: „Или мы подчиним этот угрожающе сложный организм, или он нас раздавит“». Парадокс состоит в том, что Луис Вирт, яркий представитель второго поколения Чикагской школы, как раз был тем автором, который (вслед за своим учителем Робертом Парком) попытался порвать с долгой традицией демонизации города.
Если для классиков европейской социологии города — это монструозные пространства разрыва традиционных социальных связей, то для создателей американской социологии — «чикагцев» Роберта Парка, Энтони Берджесса, Луиса Уирта, Уильяма Уорнера — города суть «точки сборки» новых социальных общностей. Луис Вирт, пытаясь ответить на вопрос о «специфических характеристиках города как особой формы человеческой ассоциации», предложил предельно простое и емкое определение: «На основе наблюдений и исследований можно сформулировать ряд социологических суждений о связи групповой жизни с (а) численностью населения, (б) его плотностью и (в) гетерогенностью жителей… В агрегате, члены которого обладают столь разнородным происхождением и столь разными качествами, узы родства и соседства, а также чувства, порождаемые совместной жизнью на протяжении многих поколений в условиях общей народной традиции, скорее всего будут отсутствовать либо, в лучшем случае, будут относительно слабыми. В таких условиях место уз солидарности, на которых держится единение народного общества, занимают механизмы конкуренции и формального контроля».
Однако именно Чикагская школа, многим обязанная теориям Георга Зиммеля, снимает европейскую антиномию «город — сообщество». Теперь города не противостоят сообществам, а состоят из них. Для этого «чикагцам» пришлось выбросить из определения сообщества все то, что ценили классики дисциплины, — чувство родства, близости, нерациональной связи. Роберт Парк пишет: «Простейшее возможное описание сообщества следующее: это собрание людей, занимающих более или менее четкую область». Теперь он может представить собственную теорию городской экологии, где сообщества, подобно популяциям живых организмов, занимают определенные «ареалы» в городском пространстве, сами регулируют свою жизнь, борются за место под солнцем и формируют что-то вроде искусственного биогеоценоза.
Не последнюю роль в становлении такой концептуализации города как экологического пространства, в котором сосуществуют разные сообщества-популяции, сыграл альянс социологии города с социальной антропологией. Уильям Уорнер, вернувшийся в США после длительного исследования жизни австралийских аборигенов, решил применить свой исследовательский инструментарий к городку Ньюберипорт в Массачусетсе. Выяснилось, что городские сообщества Янки-Сити (так Уорнер «закодировал» Ньюберипорт в своей книге) не столь сильно отличаются от племен аборигенов, как хотелось бы думать цивилизованным жителям Новой Англии.
Парк Р. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок. М., 2006
Вирт Л. Урбанизм как образ жизни (предисловие Николаева В. Г.). М., 2005
Уорнер У. Живые и мертвые. М., 2005
Социальное пространство города
Концептуализация — это всегда выражение одного через другое. В случае с Чикагской школой это выражение города через сообщества, то есть относительно плотные, различимые социальные единства, занимающие определенную территорию, имеющие историю и способные к саморегуляции. Эта концептуализация отлично работала в первой половине ХХ века. Но когда социологи столкнулись с современными динамичными постоянно растущими мегаполисами, любимая ими идея «городских сообществ» довольно быстро превратилась в клише (впрочем, весьма востребованное урбанистами и городскими управленцами). Понадобился иной язык описания «социальной ткани» города. И такой язык предложил Пьер Бурдье.
Многим из тех, кто пытался купить или снять квартиру в Москве, хорошо известен феномен Юго-Западного округа. Не выделяющийся существенно ни по качеству жилого фонда, ни по транспортной доступности кластер районов, он заметно выделяется по стоимости жилья. Для Москвы, где цена квартиры напрямую зависит от расстояния до центра, это почти пространственная аномалия.
Географ мог бы объяснить эту аномалию указанием на специфику ландшафта или розу ветров, на экологические условия (на юго-востоке — заводы, на юго-западе — университеты) или структуру расселения нелегальных мигрантов. Социолог Ольга Трущенко находит нетривиальное объяснение феномена ЮЗАО в духе Пьера Бурдье: «Средневековое социальное разделение города на западную и восточную часть, по всей видимости, положило начало одной из особенностей столичной сегрегации. На протяжении дальнейшей истории тенденция к социальному противостоянию запада и востока Москвы выражала в пространственных формах дистанцию и противоположность между властвующими и простонародными слоями общества. Изначальная социальная противоположность запада востоку, Кремля Китай-городу, по мере роста Москвы повторила себя в полукольце Белого города». Таким образом, чуть ли не с момента основания города знать селилась «к западу», а чернь — «к востоку» от центра. По мере роста Москвы к социальному противостоянию по линии «запад — восток» добавилась сегрегация «центр — периферия». Однако юго-западные окраины по престижности почти не уступают центру — сохраняется символическая ценность западного направления.
Посмотрим еще раз на Москву в оптике, предложенной Пьером Бурдье и Ольгой Трущенко. Вот что мы имеем:
1. Социальные агенты — коллективные («знать», «чернь») и индивидуальные («князь»), — которые находятся друг с другом в напряженных динамических отношениях.
2. Социальные отношения — силовые и смысловые, синхронные («простолюдины / дворяне») и диахронные («старая аристократия / новая номенклатура»), — которые связывают разных агентов.
3. Ресурсы — блага (материальные, символические, культурные, etc.), которые размещены в физическом пространстве и за которые борются агенты.
4. Социальные практики (производства, присвоения, символической номинации, легитимации, инвизибилизации) — то, что делают агенты, используя доступные им ресурсы.
5. Физическое пространство — конкретные места, в которых размещены агенты и ресурсы.
«Физический» город становится ареной борьбы агентов и вместе с этим восковой табличкой, на которой оставляют следы их отношения, практики и ресурсы. Социолог-бурдьевист не видит Парижа, он видит индивидуальных агентов (студентов, художников и куртизанок), вытесненных коллективным агентом (буржуазией) с левого берега Сены на окраину города — холм Монмартр, где происходит образование нового коллективного агента (богемы) в практиках физического освоения или символического присвоения территории и производства нового культурного ресурса. Затем он видит, как коллективный агент «буржуазия» в попытке захвата этого культурного ресурса перебирается на Монмартр, использует доступные ему экономические ресурсы, в результате чего цены на аренду поднимаются, и обладатели культурного капитала вынуждены в очередной раз мигрировать.
Город — неважно, Москва, Париж или Прага — это результат столкновения, борьбы, присвоения и вытеснения. Иными словами, это отпечаток социального пространства в пространстве физическом.
Бурдье П. Социология социального пространства. М., 2007
Трущенко О. Е. Престиж центра. М., 1995
Этнометодология: городская повседневность
Социологи всегда противопоставляли некоторую невидимую социальную сущность города его видимой физической оболочке и очень успешно капитализировали эту концептуализацию (если увидеть социальное дано лишь социологу, то управленцы вынуждены считаться с социологическими исследованиями). Первый удар по этой теоретической логике нанесли исследователи городской повседневности. В их числе особенно отличились этнометодологи — последователи Гарольда Гарфинкеля.
Для этнометодолога город состоит не из сообществ и не из «объективированных в физическом пространстве социальных отношений», а из практик — текучих, нерефлексивных, рутинных действий людей вроде перехода дороги или обмена приветствиями с охранником на входе. Эти действия не скрыты — они всегда на виду. Для исследователя повседневности город не находится в пространстве — он в нем происходит.
К примеру, Кеннет Либерман детально описал практики перехода дороги в неположенном месте. Одна из самых распространенных из них — делать вид, что ничего не замечаешь вокруг: «Быть рассеянным — это тренируемый навык, широко распространенный среди пешеходов и автомобилистов; это метод „застолбить“ приоритетное право перехода улицы», — пишет Либерман.
Быть рассеянным значит:
— смотреть себе под ноги или на объект на противоположной стороне улицы
— говорить с друзьями, всячески демонстрируя увлеченность разговором
— говорить по сотовому или отправлять СМС-сообщение
— накинуть капюшон толстовки на глаза
— рыться в сумочке
— выбирать мелодию в «Айфоне»
Все эти действия, совершаемые в процессе перехода улицы, обеспечивают пешеходу своеобразный иммунитет.
Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии. СПб., 2007
Liberman K. More studies in ethnomethodology. NY, 2013
Онтология города
Каждый теоретический язык описания в социологии города пытается утвердить свою собственную онтологию городской жизни. Из чего состоят города? Из сообществ? Из социальных отношений? Из повседневных практик? Сколько языков, столько способов ответа на эти вопросы. Языки сражаются друг с другом за право концептуализировать городскую жизнь наиболее полно, точно, детально, убедительно. Для этого они переописывают онтологию чужого языка как нечто производное от онтологии их собственного. Выглядит это обычно так: исследователи «городских сообществ» полагают, что сообщества существуют сами по себе, как вещи в пространстве, но на самом деле то, что вы называете сообществами, — это просто сгустки рутинных практик взаимодействия людей лицом к лицу. Сообщества производятся и воспроизводятся, собираются и пересобираются в повседневных практиках. Лорье, Уайт и Бакнер показали, как происходит «сборка» сообщества, в одном из пригородов Глазго на примере коллективных поисков потерявшегося кота Джека, сбежавшего от своих хозяев.
Whyte A., Laurier E., Buckner K. Finding a Lost Cat. 2002
Новые перспективы
Развитие социологии города напрямую зависит от появления новых языков описания и новых ресурсов концептуализации городской жизни. В последние два десятилетия такими ресурсами стали теоретические разработки, заимствованные из области исследований науки и технологий (STS). Что значит мыслить город как технический объект? Как изобретение лифта или интернета меняет городское пространство? Какие «социотехнические ансамбли» формируют ядро устойчивых отношений города? Начав с предельно прикладных вопросов, исследователи, вооруженные оптикой акторно-сетевой теории Бруно Латура и социальной топологии Джона Ло, перешли к фундаментальным темам — к переопределению самой идеи «социальной ткани» города, переосмыслению городского пространства как топологически множественного и прочему.
Farias I., Bender T. Urban Assemblages: How Actor-Network Theory Changes Urban Studies. 2011
Ло Дж. Объекты и пространства. М., 2006
Вахштайн В. С. Пересборка города: между языком и пространством. М., 2014
Социология vs. Урбанистика
В чем состоит принципиальное отличие социологического нарратива от множества иных повествований о городе, которые сегодня обобщенно называются «урбанистическими»? Кэролин Стил в своей книге «Голодный город» пишет: «…Закройте глаза и представьте себе город. Что вам видится? Уходящие к горизонту ряды крыш? Сутолока на Пикадилли? Манхэттенские небоскребы? Улица, на которой вы живете? Так или иначе, на этой воображаемой картине будут здания. В конце концов, именно из них состоят города — а еще из улиц и площадей, соединяющих здания между собой…» Однако продолжение у пассажа несколько необычное: «Но город — это не только кирпич и бетон: он населен живыми людьми, и потому зависит от природы, которая дает им пищу. Города, как и люди, — это то, что они едят».
Использованный здесь прием называется синтагматическим смещением, то есть определением объекта по формуле «Город — это не только A, B, C, D, но и Х». Автор сместил наше внимание с улиц и домов на еду, просто добавив ее к домам и улицам. Синтагма в семиотике — то, что предполагает продолжение ряда элементов посредством оператора И. Города — это и дома, и улицы, и люди, и еда, и мусор, и сообщества, и менеджмент, и ландшафт, и транспорт. Есть множество других элементов, на которые смещают внимание урбанисты:
«Города — это не только видимая глазу инфраструктура вроде зданий и транспорта. Под каждым большим городом обнаруживается лабиринт подземных коммуникаций — труб, кабелей и заброшенных туннелей. Всякий видимый город — это лишь верхушка айсберга…»
«Города — это не только материальная инфраструктура, но и запахи, звуки, температура и свет. То, как пахнет в городе — неотъемлемая его часть. Равно как и шум, а также тепловое и световое „загрязнение“»
«Города — это не только люди и инфраструктура, это бесчисленное количество образов, окружающих нас ежедневно. Карты, фотографии в Instagram, граффити, открытки и реклама — все это составляет значительную часть современного городского ландшафта…»
Задача синтагматического смещения — не порвать со здравым смыслом, а «остранить» его, добавить еще одно «измерение» к привычному обывательскому взгляду на город путем простого включения в городскую формулу описания ряда элементов, «ускользающих от взгляда обычного горожанина». Подобный нарратив остается таким же логически неконсистентным, как и язык здравого смысла. Кэролин Стил не нужна теория еды, чтобы добавить еду к людям и зданиям. Скотту Макуайру не нужна медиатеория, чтобы добавить к городу его «умножающиеся визуальные репрезентации».
Социологическая же концептуализация предполагает наличие какого-то иного языка, кроме языка здравого смысла. И социолог должен дать логически консистентное определение городу в категориях этого языка. Такой ход основывается не на синтагматическом смещении (оператор И), а на парадигматическом сдвиге (оператор ИЛИ). Социолог мыслит по формуле: «Город — это не А, не B, не C, не D, а Х — Y — Z» — к примеру: «…не люди, не здания, не инфраструктура, не ландшафт, а социальные группы, их отношения и ресурсы» или «…сообщества, размещенные в физическом пространстве», «повседневные практики, упорядоченные определенным образом».
Платой за такую логическую консистентность оказывается предельная рафинированность и «нежизненность» социологических исследований. Мы никогда не имеем дела с «самим городом» (впрочем, никто не имеет дела с «самим городом») или «живыми людьми», но только с их репрезентациями в языке нашей дисциплины.
Стил К. Голодный город. М. — Strelka Press, 2014
