В XX–XXI веке разделить литературу и политику сложно, в том числе в отношении Нобелевской премии, хотя многие говорят, что ее вручают конкретному человеку, а не представителю какого-то языка или страны. Но все-таки, если вспомнить, кому давали Нобелевскую премию среди тех, кто пишет по-русски, будут и Бунин, и Пастернак, и Солженицын, и Бродский — список очень интересный, и в нем, конечно, значение имеет не только художественно-литературная сторона, но и общественная.
В отношении Алексиевич такой парадокс тоже существует. Многие считают ее в большей степени общественным деятелем, чем писательницей, а это не совсем правильно. Алексиевич еще с поздних советских лет пыталась, и с большим успехом этого добивалась, дать голос людям, которые формально вроде бы могли о себе заявить, но на самом деле о них молчала и литература, и публицистика, потому что существовала цензура. Алексиевич — это антицензурный, противоцензурный человек, она говорит о тех страстях и о тех страданиях, которые безмолвные и сами за себя не имеющие возможность сказать люди переносили, и в этом ее огромное достоинство.
Кроме того, важная часть ее полифоничности, отмеченной Нобелевским комитетом, — это ее самосознание русско-белорусской писательницы, то есть ее родной язык — русский, а родина ее Украина, но это русский язык и не русского белорусского человека, травмированного десятилетиями затухания белорусской национально-культурной традиции, в данном случае я имею в виду язык, который все-таки отличается и от русского, и от украинского. Но такой влиятельной литературы на этом языке, как на русском, в мире нет. Или пока нет.
Задолго до появления социальных сетей Алексиевич применила примерно тот же прием, который одновременно с нею использовал немецкий писатель Кемповски, автор «Эхолота». Но Кемповски писал о прошлом, о Второй мировой войне, составив психограмму целого поколения, а Алексиевич начала говорить о больших и очень больших группах травмированных людей — от «советских афганцев» до «чернобыльцев».
В постсоветской литературе простая гуманистическая тема оказалась сейчас крайне непопулярной. Детектив, триллер, стеб, социальный гротеск, фэнтези господствуют на книжном рынке. Алексиевич же — «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики» — требует душевной работы, на которую у большинства людей ресурсов осталось совсем мало. Россия в этом, книжно-культурном отношении, слишком отсталая страна, чтобы понять всю важность присуждения премии Алексиевич. А ведь здесь продолжается линия Солженицын — Бродский — Алексиевич. Если русский писатель и получает Нобелевскую премию по литературе, то такой, которого официальная Россия боится, а не официальная, угрюмо-обидчивая, или не любит, или просто не знает.
