1
В академическом словоупотреблении, вначале английском, а затем и повсеместном, термин «национализм» не имеет какого-то оценочного компонента. Он скорее близок к понятию «патриотизм» в русском языке. Но если за патриотизмом есть длинный шлейф позитивных коннотаций, то за национализмом нет и этого. Другими словами, национализм — сугубо безоценочный научный термин, который используется для того, чтобы описать идентификацию с нацией, со множеством людей, которые принадлежат к одному сообществу, объединенному прежде всего культурой.
Weber, Eugene. 1976. Peasants Into Frenchmen: The Modernization of Rural France, 1880–1914. Stanford: Stanford University Press
2
Главное открытие теории национализма 60-80 годов заключалось в том, что национализм — сравнительно новая форма идентичности. Хотя любой национализм утверждает, что нация, которую он репрезентирует, существует испокон веков, в действительности, погрузившись немного глубже, мы обнаруживаем, что на некоторой дистанции невозможно найти людей, которые всерьез идентифицировали бы себя с таким сообществом. Например, с французами или с англичанами, или с русскими. Не могло быть во Франции во все времена с распада Римской империи одинаковой французской идентичности, если еще в эпоху Людовика XIII большинство людей просто не понимали языка, на котором говорили в Париже. Дюма, когда писал «Трех мушкетеров», явно преуменьшал языковые сложности, чудовищный акцент, с которым должен был говорить д’Артаньян.
Гасконцы, которые приезжали в Париж при ранних Бурбонах, представляли собой южных головорезов из горных республик, которых брали на службу, поскольку они ни с кем не могли сговориться. Они, голодные, злые и готовые к тому, чтобы сослужить любую службу, были плохо интегрированы в парижском обществе. В этом смысле предполагать у гасконцев какую-то идентичность с жителями Пикардии, бретонцами, лотарингцами, поскольку каждый из этих регионов сегодня населен людьми, считающими себя «французами», — нельзя.
Соответственно, никакой идеи «французскости» тогда почти не было, основные обязательства жителей Франции тогда были перед королем, перед их семейством или традиционным сеньором, но не перед страной.
3
Считается, что национализм развивается в полный рост в XVIII веке, когда люди обнаруживают, что важнее в политическом смысле быть французом, англичанином или русским, чем кем-либо иным. Некоторые предполагают, что в Англии его присутствие можно обнаружить ранее, уже в XV веке, но на континенте еще несколько столетий о таких вещах задумываются только отдельные мечтатели. Макиавелли призывает города-государства объединиться и воевать против иноземцев за Италию, но никто его не слушает. Гарибальди явится только через триста с лишним лет. Но однажды для людей становится важным не то, что они благородные в противовес неблагородным, не то, что они католики в противовес протестантам и не то, что они служат одному монарху, а не другому, а то, что они принадлежат к какому-то культурному сообществу.
Строго говоря, культурные сообщества появляются вслед за развитием единой системы массового образования, без которой, учитывая состояние систем коммуникаций на тот момент, очень сложно привить людям что-то общее на большой территории. Эти люди невольно говорят на разных диалектах в разных частях одной большой страны. Они скорее привязаны к окрестностям своего города, нежели к большему политическому образованию.
Национальная идентичность — это результат долгой эволюции политических и различных иных структур, которые прочно ассоциируются с современным государством.
Андерсон, Бенедикт. 2001 (1983). Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. Москва: Канон-Пресс/ Кучково поле
4
Фридрих II внедряет первую систему всеобщего начального образования для того, чтобы каждый солдат в его армии понимал команду капрала. Административные и милитаристские потребности послужили главным стимулом для того, чтобы начинать развивать прусское социальное государство: сдерживать недовольство низов, прививать ему некоторую степень лояльности своему государству, заставлять людей говорить на одном языке, отличном от того, на котором говорят их потенциальные противники.
Фридрих II стал одним из первых, кто на государственном уровне пытается построить систему политики, которая бы приучала людей ассоциировать себя с государством как с основным объектом их лояльности. Государство в качестве компенсации за свои новые избыточные запросы — крестьян в армию до эпохи национализма никто не призывал — объявляет себя государством народа. Королевство государством народа не является, поскольку королевство — это политическая система, которая дана Господом монарху или определенному семейству монархов в управление. У короля, вообще говоря, нет ответственности перед своими подданными. Представление о том, что король действует от имени и по воле народа, что любая политическая власть исходит, в конечном счете, от народа — это новая идея. Она приходит тогда же, когда возникает национальная идентичность, и отчасти, как говорят теоретики вроде Чарльза Тилли, в ответ на чисто военные необходимости. Если вам нужна массовая армия, солдаты которой лояльны по отношению к вам, вы не можете создать ее, просто запугивая их; они должны верить, что это — их страна, соотносить себя с этой армией, чувствовать, что это — наши, а это — не наши, и перебегать к врагу — плохо.
Tilly, Charles. 1994. ‘States and Nationalism in Europe, 1492-1992.’ Theory and Society, 23(1): 131-146
5
Есть большая дискуссия о том, в действительности ли впервые национализм появляется в Европе. Один из главных теоретиков национализма, Бенедикт Андерсен, утверждает, что первый национализм — это американский национализм. Первое государство, которое объявляет себя государством народа, возникает не на Европейском континенте, а в Латинской Америке и в Северо-Американских колониях, которые потом станут Соединенными Штатами. Они первые экспериментируют с универсальным политическим гражданством и первыми объявляют, что гражданство, например, одной из освободившихся от испанской монархии колонии распространяется на всех, кто проживает на той территории, включая потомков индейцев, потомков африканских рабов и потомков колонизаторов. Для XVIII века это была абсолютно новая идея. И только потом она проникает в Европу, где принимает знакомые нам культурные формы. В Европе это сообщество может быть построено не только на чистом политическом договоре, а и на эксплуатации оставшегося культурного наследия.
Greenfeld, Liah. 1992. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass: Harvard University Press
6
Написано много книг о том, как на самом деле появляются такие вещи, как, например, национальный фольклор, который возникает параллельно стандартному национальному языку. Так, когда братья Гримм отправляются по германским городам и весям собирать германские сказки, они ищут истоки германского духа. Однако не известно, какое количество сказок авторы пишут самостоятельно, а какое они собирают. Известно, что из песен Калевалы — традиционный финский эпос и одна из составляющих финской культурной идентичности — Леннрот переписал или даже сам написал, по крайней мере, три четверти. Можно говорить, что это распространенный случай, когда образованные интеллектуалы отправляются в деревни для того, чтобы собирать фольклор и изучать национальную историю, попутно, на самом деле, ее выдумывая.
Gellner, Ernst. 1983. Nations and Nationalism. Oxford: Basil Blackwell
7
Главная антитеза для национализма в нашем нынешнем обыденном понимании — это демократическое движение. Сегодня мы думаем о националистах скорее как о крайне правых и недемократах, хотя в XIX веке националистические движения были обычно республиканские.
Исследования национализма отчасти стали признаком упадка самого национализма, потому что для национальных идентичностей появились очень сильные соперники. Первыми главными соперниками национализма были классовые идентичности и марксистская идеология. Марксизм говорит, что национальная лояльность — это ложное сознание, которое внедряет буржуазия, чтобы отвлекать рабочий класс от борьбы за всеобщее счастье. И это очень сильный вызов — большинство теоретиков национализма вышли из левых кругов, и они видели в националистической идеологии существенного конкурента.
Теория национализма расцветает тогда, когда эти идентичности перестают быть настолько важными или настолько непопадающими под сомнение, насколько прежде. Это связано с подъемом марксизма и с технологическими процессами, с тем, что мы называем глобализацией, в результате которой эти замкнутые нации — все более и более иллюзорная реальность. Они настолько пропадают из нашей жизни, что соотносить себя с ними как с основным источником авторитета становится чрезвычайно сложно. Государства становятся слишком маленькими, чтобы решать свои проблемы, невольно объединяются сначала в политические блоки (Советский блок и Американский блок), а потом на их руинах возникают новые независимые государства, которые начинает подбирать другой блок, блок Объединенной Европы. В нашем мире национальные различия, которые создавались раньше для политических и других целей, становятся все менее реальными и все менее опирающимися на фактическую разницу в культуре, а с другой стороны, все менее в интересах политических агентов. Мы видим их размывания по крайней мере уже в Европе, и весьма возможно, что и в этом Европа снова послужит моделью для остального мира.
Mann, Michael. 1993. The Sources of Social Power. Vol. 2: The Rise of Classes and Nation-States. Cambridge University Press
