«Левиафан» Томаса Гоббса

1. Эпоха «Левиафана»

«Левиафан» появился в болезненное время. Книга вышла в Англии на английском языке в 1651 году. Потом через 16 лет она вышла еще раз на латинском языке, уже в Голландии. В Англии 1649 год — это кровавое завершение Английской революции, казнь короля Карла I. Затем произошло установление диктатуры Кромвеля.

А в континентальной Европе Тридцатилетняя война завершилась Вестфальским миром. Это серия мирных договоров, которые привели к установлению того, что у нас до сих пор по привычке не совсем правильно называют Вестфальской системой. Это система взаимных признаний суверенных государств и, в частности, признания того, что на территории этих государств вероисповедание определяется не кем-то еще, а именно светской суверенной властью. Формула Аугсбургского религиозного мира, так называемая «Чья власть, того и вера», фактически перенесена также и в формулы Вестфальских договоров.

Гражданские войны, сотрясавшие в то время Европу, были тяжелы не просто кровопролитием, но и тем, что сопровождались конфессиональными распрями, а линии разделения часто проходили даже внутри одной семьи. При этом враждующие стороны были совершенно непримиримо настроены. И количество людей с разных сторон, решивших, что именно они являются обладателями последнего откровения, истинного религиозного знания, росло.

С мировоззренческой стороны это эпоха становления новой научной философии, которая резко противопоставляет себя схоластике. В Англии это Фрэнсис Бэкон, которого традиционно считают основоположником английского эмпиризма, а во Франции это, конечно, Декарт.

И сам себя Гоббс тоже считал ученым-философом, который расправляется с тьмой невежества, который опровергает смехотворные построения схоластов, который открывает путь разумному, рациональному научному исследованию, в том числе во всех областях политической науки.

2. Образ Левиафана

Среди ученых до сих пор нет окончательной ясности, почему Гоббс назвал свое сочинение именно таким образом. Удивительно, но в книге, которая называется «Левиафан», Левиафан упоминается считаные разы. И даже в эти считаные разы Гоббс не пускается в подробности, чтобы объяснить, как он выглядит, какие источники нам дают знания о Левиафане.

Когда мы берем в руки книгу, любое издание, мы видим на фронтисписе довольно сложный рисунок с большим символическим значением. Наверху идет надпись по-латыни «Нет на земле власти, которая бы сравнилась с ним». Это из библейской Книги Иова, и слова эти относятся как раз к Левиафану. Во введении Гоббс с самого начала говорит о том, что человек подражает Богу.

Как Бог сотворил своим искусством природу, так же и человек в своем подражании как ремесленник, как искусник создает этого великого Левиафана, который называется государство.

Карл Шмитт, написавший книгу «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса», предположил, что Гоббс затронул очень глубокие культурно-исторические слои сознания людей, которые интуитивно чувствовали, что от образа Левиафана исходит ужасная угроза, что он — это нечто страшное. Гоббс хотел представить его как могучее и сильное начало. Как говорит Библия, Левиафан рожден бесстрашным. Это буквальная цитата. То есть это тот, кто способен найти управу на любого гордеца. Известно иудейское предание, что в конце времен на Страшном суде Господь будет угощать праведников мясом Левиафана.

Шмитт считал промашкой Гоббса, что его Левиафана восприняли как нечто настолько ужасное и скверное, от чего люди в страхе побегут. Вместо того чтобы создать привлекательный образ государства-защитника, он создал ужасающий символ, который вызвал у всех страх, панику и отвращение. Это одна сторона.

Другая сторона, на которую тоже иногда обращают внимание, — это являлся ли Левиафан морским или сухопутным чудовищем. Как морское существо он должен был отвечать новым английским представлениям о морском владычестве, о владычестве над морскими путями, заморской торговлей, обо всех остальных вещах.

Еще один момент, связанный с символикой Левиафана, — это его противостояние другому мифическому животному, которое именуется в Библии Бегемотом. У Гоббса, помимо прославленного «Левиафана», есть еще памфлет, который называется «Бегемот, или Долгий парламент». Там он пытался сказать, что Бегемот — это тот, с кем борется Левиафан, Бегемот означает смуту, распри и другие плохие вещи, а Левиафан — мир, покой и порядок.

3. Концепция государства-левиафана

Это очень сложная концепция. На первый взгляд она кажется довольно простой. С ней связано множество недоразумений, которые обусловлены именно внешней простотой и внутренней сложностью того, о чем говорит Гоббс.

Во-первых, эта сложность связана со словом «государство». У Гоббса в заголовке его книги по-английски написано о commonwealth. Слово commonwealth не очень хорошо переводимо на другие языки. За ним длинная традиция, идущая от латинского res publica, то есть «общее дело». Другое слово, которое часто используется в «Левиафане», — это state, сравнительно новое для того времени. Государство-state и в меньшей степени государство-commonwealth — это нечто такое, что может рассматриваться совершенно отдельно от возглавляющего его суверена, от того, кто им правит. Оно может рассматриваться как некий аппарат, или некоторая машина, или некоторый организм, который не равен ни народу (людям, которые его населяют), ни суверену (князю, начальнику, королю, правителю), который осуществляет политическое правление.

У Гоббса государство появляется в результате общественного договора. Общественный договор — это договор кого с кем? До Гоббса, когда использовались понятия договора, чаще всего исходили из того, что есть некий народ, который может вступить в договорные отношения с каким-то приглашаемым правителем. Гоббс предположил нечто более радикальное. Он предположил, что народ только и возникает в результате договора, а договор — это не договор с каким-то князем или сувереном, а это договор людей между собой. Люди между собой договариваются о том, что у них теперь будет государство, о том, что у них теперь будет common wealth, о том, что у них будет Левиафан, и у этого государства должен быть суверен. Это самое сложное место в гоббсовской аргументации.

Дело в том, что превращение разрозненных людей в граждан государства путем договора означает отказ от некоего права. Главное право, от которого люди отказываются, — это право наказывать смертью других людей за те неприятности, повреждения, за те угрозы, которые они могли бы нам причинить.

4. Война всех против всех

Люди до общественного договора находятся в состоянии, которое Гоббс называет «войной всех против всех». Эти слова очень часто трактуют так, будто бы Гоббс был простой эволюционист. Когда-то, дескать, было такое время, в которое люди воевали-воевали, устали воевать и начали объединяться. И когда они объединились, чтобы больше не воевать, появилось государство. Якобы так рассуждает Гоббс.

Гоббс так никогда не рассуждал. В его сочинениях можно найти прямые указания на то, что такое рассуждение было бы абсолютно неправильным. Скорее, все выглядит совсем по-другому. Не война всех против всех находится в начале всего, а общественное состояние, государственное состояние людей постоянно чревато войной.

Люди в принципе, по Гоббсу, довольно враждебно настроены по отношению друг к другу. Даже в мирном, солидарном состоянии, когда войны нет, когда есть государство, люди таковы, что им приходится скорее опасаться соседа, опасаться другого человека, нежели рассчитывать на то, что он окажется им другом. Во время войны, как говорит Гоббс, «человек человеку волк», а надо, чтобы в состоянии мира человек человеку был Бог. Этого, к сожалению, не происходит. Мы боимся другого человека, мы запираем двери, мы, выходя из дому, берем оружие. Отправляясь в путешествие, запасаемся охраной и так далее. Этого бы не было, если бы мы доверяли другому человеку.

5. Левиафан как гарант

Значит, никакая нормальная жизнь между людьми невозможна, пока договоры, которые они между собой заключают, будут просто договорами, основанными на доверии, в ожидании того, что другая сторона будет просто соблюдать договор.

Что же нужно? Гоббс считает, что нужен такой договор, который невозможно было бы нарушить. Невозможно нарушить только такой договор, у которого есть гарант. Гарантом этого договора не может быть никто из участников договора, потому что они все одинаковые, они одинаково сильны и одинаково слабы. А раз гарантом договора не может быть никто из участников, значит, этот гарант должен появиться откуда-то извне. Но откуда он возьмет силы, откуда он возьмет права, чтобы гарантировать всем остальным участникам? Как это может быть? Только одним способом. Они должны договориться о том, что они ему в процессе договора дают определенного рода права и после этого ему ничего не могут сделать.

Потому что он получает от них те права, которых у них больше нет, именно право смертной казни за нарушение договора.

И он соединяет в себе те силы, которых они лишаются, соединяет в себе те права, которые они в его пользу отчуждают, и он становится тем, кто говорит pacta sunt servanda, «договоры должны соблюдаться». И отсюда берется уже все остальное, все остальные законы. Так появляется суверен.

И только суверен может издавать любой закон, только он может интерпретировать любой закон, карать за нарушение закона, назначать судей, назначать любую исполнительную власть, всех министров, всех чиновников, всех контролеров, абсолютно всех. Только суверен может считать, какие мнения вредны в государстве, а какие полезны. Только он может авторитетным решением положить конец спорам, которые могут окончиться, скажем, гражданской войной.

Благодаря этому устанавливается мир, покой и безопасность — старая формула полицейского государства. И хотя Гоббс не говорит о полиции, он ведет разговор в эту сторону. Он сторонник того, чтобы за счет определенного ограничения прав, свобод и всего остального были установлены мир, покой и порядок. А в остальном, что не угрожает существованию государства, люди абсолютно свободны. Они могут заниматься любыми видами деятельности, могут приобретать собственность, они могут заключать договоры между собой, они могут даже исповедовать любые верования, но с одним ограничением: чтобы это не было во вред государству.

6. Богословская сторона «Левиафана»

Важно упомянуть богословскую сторону «Левиафана». Это рассуждения Гоббса о том, как надо правильно трактовать Священное Писание в отдельных его аспектах. Что такое христианское государство, каково место религии в государстве, как соотносится обещание спасения в христианстве с тем, что верховной властью на земле является суверен, светский властитель; как должен вести себя христианин, больше всего жаждущий именно спасения, по отношению к суверену, который может отдавать ему какие-то приказы, за невыполнение которых ему грозит смерть? Христианину смерть не страшна, потому что благочестивый человек может ожидать воздаяния, вознаграждения на небесах, и спасение души для него важнее, чем все, что может ему дать здесь, на земле, суверен.

Но именно эта позиция, по мнению Гоббса, влечет за собой раздор в государстве, гражданскую войну, самые опасные последствия. Мы можем легко представить, насколько ослаблен бывает суверен, если люди ничего не боятся, если они идут на смерть, ожидая за это воздаяния и спасения.

Поэтому Гоббс считал очень важным обосновать такую богословскую концепцию, в которой было бы не только место абсолютному подчинению светским властям, но и объяснение того, почему никакого воздаяния на том свете за противостояние властям как светским, так и духовным на самом деле быть не может. И все, что человек может получить хорошего или плохого, он получает при жизни, в данном конкретном теле. А после того, как люди умирают, они умирают целиком и полностью. Никакого воздействия церковь и молитвы на судьбу их души, пребывающей, по учению Католической церкви, в чистилище, оказать не могут. То, что будет решено на Страшном суде, будет решено после тотального воскрешения и именно в ходе суда над воскресшими, а вовсе не в промежутке между земной кончиной и последующей загробной жизнью. Это очень важная концепция, то, от чего Гоббс никогда не хотел отказываться. Из-за этого он поссорился с церковниками.

Эта богословская сторона у Гоббса в последнее время актуализируется. Не нужно даже дополнительных рассуждений и сведений, чтобы понять, почему в наше время она снова оказывается настолько важной, почему о ней снова начинают говорить.

Мы слишком хорошо понимаем, что если учение о допустимости лишений и смерти человека ради спасения противоречит постановлениям светских властей, то это становится взрывоопасной темой политической философии. Гоббс ставит эти проблемы с классической ясностью. Именно поэтому он оказывается бессмертным политическим философом.