Возникает вопрос о «сопротивлении» экологии, которое лично я ощущаю повсеместно, а не только в статьях «утешающих» экспертов, которые говорят, что всё не так плохо. И здесь нужно говорить о самом статусе науки, ибо люди, которые говорят, что всё не так плохо, высказываются от имени науки. В целом, наука сегодня живет не в лучшую свою эпоху, и ее золотой век далеко позади.
1
В 50-е годы в Америке произошли сдвиги, которые заметны в так называемой «долговременной» истории только десятилетия спустя. К середине 60-х годов наука единодушно доказала вред курения, что вызвало авральную ситуацию внутри табачной индустрии, которая приняла меры и сумела превратить курение из довольно периферийного социального феномена в центральный сопровождающий мотив как работы, так и досуга. Что было делать? Наука стала врагом индустрии.
После некоторых неуклюжих попыток сопротивляться, мажоры американской табачной индустрии обратились к пиарным агентствам, которые придумали гениальный ход — полюбить науку и «задушить» ее в своих «любовных объятиях»: создать научные социальные институты, которые бы целиком были на содержании у индустрии, а затем противопоставлять нежеланному мнению одних ученых мнения других, иными словами, — спекулировать на сомнении.
2
Сомнение лежит в основе европейской рациональности. Эта категория восходит, как и всё остальное, к античности, а, начиная с Декарта, становится краеугольным камнем новоевропейской рациональности. Если сомневаюсь, значит я мыслю. Я могу всё подвергнуть сомнению, кроме факта самого сомнения, именно на нем я воздвигаю дальнейшее дедуктивное здание знания. Затем Кант и Гуссерль эксплуатировали тот же самый ресурс сомнения. И вот теперь сомнение играет против самой науки. Выражаясь по Гуссерлю же, мы живем в жизненном мире, заданном наукой. Критическое мышление, методическое сомнение внушаются нам со школьной скамьи, нас учат не доверять недостоверному, не доверять мифам, нас учат, что бывает лженаука. Именно это сомнение, это критическое мышление в каждом из нас, в каждом из потребителей, в каждом из курильщиков в данном случае, было решено поставить на службу самой табачной индустрии.
Спустя несколько десятилетий этот механизм стал все-таки пробуксовывать и сдался. С тех пор все табачные пачки украшены страшными надписями и картинками, но и это часть компромисса, заключенного между наукой и той самой junk science (помойной наукой), которой с тех пор принято называть те агентства и тех ученых, которые работают на иждивении и по прямой указке той или иной индустрии.
3
Когда табачная индустрия стала уступать мнению подавляющего научного большинства, те же самые пиарные агентства посоветовали изменить тактику. Они создали научный совет табачной промышленности, который первым возглавил господин Кларенс Литл, биолог, ученый, но генетик, убежденный в генетической этиологии рака, для которой фактор курения вторичен и несущественен. Не нужно перевербовывать ученых из противников курения в сторонников — достаточно найти слабые звенья.
Научный совет табачной промышленности пересмотрел свою политику и стал говорить: «Вред табака давно был известен, и частный курильщик имел доступ к этой информации, поэтому это его частное дело. Мы предоставили ему свободу оперировать информацией и делать свой экзистенциальный выбор курить или не курить». То есть ответственность с монополии, с производителя перешла на клиента.
4
Здесь крайне интересен этот феномен производства сомнения, о котором так эти агентства и говорили the doubt is a product: «Мы предоставляем клиенту возможность сомневаться, возможность применять и упражнять свое критическое мышление, выбирать между альтернативными точками зрения». Например, очень часто ученый, когда подает статью в научно- популярный или просто массовый журнал статью, скажем, о вреде курения, встречает со стороны редакции такое возражение: «Найдите себе оппонента, иначе мы вас не опубликуем, для нашего журнала это будет слишком пристрастное высказывание». И хотя оппонентов ничтожное меньшинство, в интересах журналистской драматургии искусственно создается конфликт мнений, которого в науке на самом деле не существует.
5
Для простого потребителя эти два мнения предстают как равно репрезентативные и из них клиент выбирает точно так же, как выбирает из двух товаров. В этом смысле знание стало постепенно лишь одним из товаров и сама возможность выбора продается так же вместе со знанием. В этом смысле невежество, которое вменяется сегодняшнему человеку, выгодно и производителям, и политикам. Недаром некоторые историки науки предлагают термин агнотология для новой науки об изучении социального конструирования невежества. Так же, как век назад родилась социология знания, сегодня впору говорить о социологии незнания, о социальном его конструировании, о том, кому это выгодно, и как оно создается.
6
В этом смысле и весь наш образовательный процесс должен быть подвергнут анализу с этой точки зрения. Современный школьник и студент потребляет знание совсем не так, как прежде. Ушло в прошлое понятие корпуса знания, когда определенные факты встраивались в целую совокупность, в организованный ансамбль, где были гипотезы, теории, доказательства и так далее, и только как элемент этого целого имели смысл. Сейчас, при общей «клипизации» восприятия, прежде всего, студенты, а потом и все люди довольствуются одним вырванным элементом, к которому обращаются часто без авторства, без какой-либо отсылки к чему бы то ни было и без связи с теоретическим целым, на чем, несомненно, играют и экономические, и политические агенты. Ясно, что абсолютно такой же механизм, который уже хорошо изучен на примере табачной индустрии и порождении сомнения, которое было оркестровано конкретно известными пиарными агентствами, справедлив и, например, для дебатов о продуктах питания и о токсичности некоторых из них, и о влиянии определенного питания на ожирение, и о вредных веществах в нашем быту, и о климатических переменах и роли в них антропного фактора.
7
В сфере экологии мы наблюдаем тот же самый сценарий, что и 50 лет назад с табаком, — консенсус, к которому давно уже пришли ученые, подвергается сомнению, которое произведено со стороны ничтожного меньшинства «помойной науки» (junk science) в угоду критическому мышлению (псевдокритическому псевдомышлению, можно сказать), которое инкриминируется простым агентам. Во имя того, чтобы они могли свободно изъявлять свое критическое мнение, людям, пользователям предоставляются как альтернативные, как равные совершенно несопоставимые вещи. У меня есть основания полагать, что в России это умолчание, которое плохо скрывает настоящее сопротивление, глубоко лоббированное, глубоко эшелонированное сопротивление экологии, связанное и с сырьевыми индустриями, и с атомной промышленностью, прежде всего, строится по сходным механизмам, которые, к сожалению, еще некоторое время останутся скрытыми от нас с вами, простых смертных. Но вредят они уже сейчас.
